Золотой жук мисс Бенсон

Несмотря на дожди, Инид перестирала и высушила всю их одежду, а также постаралась просушить гамаки. Затем она пополнила запасы провизии и заново собрала рюкзаки. Марджери тем временем накалывала собранные экземпляры, делала зарисовки и записи. Потом они снова потащились на гору.

По ночам тьма в лесу была такой непроницаемой, словно мир обрубили со всех сторон и некоторые его части пропали навсегда. А ранним утром наползали настолько густые туманы, что даже деревьев не было видно. Да и днем солнечный свет, проникая в гущу леса узкими полосками, нарезал подлесок ровными ломтями, точно натянутой проволокой. Инид начала варить из отобранных в странствиях листьев «витаминные супы».

– Мардж, вы не спите? – как-то раз, уже лежа в гамаке, спросила она. – Знаете, а ведь я часто спала с другими мужчинами. Не с мужем. Персу вообще больше парни нравились. Если вы, конечно, понимаете, о чем я. Собственно, получилось так, что парни нам обоим нравились. Понимаете? Иной раз мы их даже ревновали друг к другу.

Марджери слушала ее и изо всех сил старалась не вывалиться из гамака от изумления. Но не вывалилась, потому что застыла в полной неподвижности, пытаясь переварить то, о чем Инид ей только что сообщила.

А в другой раз – и снова уже в темноте – Инид тихо сказала:

– Мужчины не всегда по-хорошему ко мне относились. Понимаете? Даже когда я еще совсем ребенком была. Они и тогда уже не слишком хорошо со мной обходились.

И на Марджери вновь навалилась та старая, полузабытая тяжесть. Война давно закончилась, а страданиям все не было видно конца. Господи, сколько же страданий пришлось вынести людям – и не только видимых всем, но и таких, которые никому не видны, ибо скрыты за дверями закрытых домов и квартир или глубоко в душах. Но, несмотря на свои трагические признания, по утрам Инид все так же выпрыгивала из гамака и принималась накладывать макияж, как всегда пристроив свое карманное зеркальце в какую-нибудь развилку на дереве, а потом варила свой немыслимо крепкий кофе. И Марджери пришла в голову некая простая мысль: таков, видимо, распорядок жизни, что в ней всегда есть тьма, в которой таятся немыслимые страдания, и есть светлый день с дневными событиями и радостями, например, поисками золотого жука, и хотя эти малые дневные радости не могут ни отменить, ни уничтожить чудовищные ночные страдания, они все же не менее реальны, чем те страхи и ужасы, что обитают во тьме. Но излагать свои странные мысли Инид она, конечно, не стала. Ведь то, о чем ночью рассказала Инид, она словно потихоньку опустила Марджери в карман. И Марджери чувствовала, что больше Инид на эту тему говорить не захочет. Так что она попросила Инид налить ей еще чашку кофе и похвалила свою ассистентку за успехи в непростом деле коллекционирования насекомых. («Вы правда так думаете?» – спросила Инид, и губы ее сами собой расползлись в гордой улыбке, а сама она скромно потупилась.) Именно так, сосредоточившись на маленьких достижениях и маленьких похвалах, Марджери сумела продержаться еще несколько дней. И однажды сквозь деревья вдруг блеснул яркий солнечный свет, и перед ними предстало еще одно озеро, пригодное для купанья. На этот раз Марджери не упала, спускаясь к воде, хотя все же довольно неловко поскользнулась.

А за два дня до Рождества Инид, упорно карабкавшаяся впереди, вышла к тому месту, где начинался раздвоенный горный пик, венчавший вершину. Деревья расступились. Красная земля вокруг была странно мягкой и какой-то голой, виднелись лишь растущие поодиночке горные кактусы. Раздвоенная вершина была прямо перед ними, похожая на две ярко-оранжевых каминных трубы. Марджери молча подползла к Инид. Здесь стояла полная тишина, слышался только свист ветра.

– Ур-ра! Мы победили! – завопила Инид. – Мы все-таки поднялись на эту гору, Мардж! Ура-а! – И она подбросила в воздух свою кепку.

Они впрямь имели полное право радоваться: им удалось подняться на вершину горы задолго до наступления февраля, хотя Марджери и боялась, что им это ни за что не удастся; они сумели прорубить тропу сквозь тропический лес от бунгало до самого верха; много дней почти без отдыха, уставая до изнеможения, они поднимались все выше и выше по склону и почти все время смотрели только себе под ноги. Но теперь все то, что столько времени оставалось у них за спиной, стало им видно целиком, во все стороны – весь мир, казалось, лежал у их ног, и этот мир оказался куда более огромным и прекрасным, чем это представлялось Марджери. Бескрайнее море листвы. Среди бесчисленных оттенков зелени проблески красной цезальпинии. Крошечные крыши домишек Пума. Мягкие волокна тумана. Горная гряда, точно бесконечный бугристый позвоночник, протянувшаяся на много миль к югу и исчезавшая где-то за синей линией горизонта. А рядом океан, яркий, как жидкая бирюза. Бледные челки коралловых пляжей и отмелей. Множество островов. Какое-то торговое судно вдали, явно направляющееся в доки Нумеа.

Но нигде не было видно ни таинственной белой орхидеи, ни золотого жука Новой Каледонии.





31. Ужасное место!




Почти четыре недели в море, и вот наконец перед ним этот остров. Издали он словно весь светился розовым и золотым, но вблизи оказалось, что это всего лишь нагромождение черных скал с каменистыми осыпями; кое-где, правда, виднелись белые песчаные пляжи, гривки пальмовых деревьев, хижины. Но Мундик ничуть бы не удивился, если бы все это вдруг исчезло и перед ним снова оказался бы бескрайний пустынный простор Тихого океана.

Впрочем, у причала в Нумеа их торговое судно собралось встречать довольно много народу. Толпа была какой-то чересчур шумной и чересчур яркой, и над ней реяло слишком много всяких запахов – преобладали, правда, запахи соли и пота, а также неистребимая рыбная вонь. Все это подействовало на Мундика оглушающе, и он даже присел в сторонке со своим рюкзаком, пытаясь как-то отдалить от себя все это невероятное многоцветие и многоголосие. Солнце здесь светило тоже слишком ярко и было обжигающе горячим; океан остался позади, а прямо перед Мундиком высились горы.

Он почему-то думал, что увидит мисс Бенсон прямо на причале. Он прямо-таки уверен был, что она будет сидеть там под зонтиком и ждать его. На всякий случай он даже прошелся туда-сюда, заглянув в каждое крошечное французское кафе и даже в ту забегаловку, где торговали молочными коктейлями, но нигде мисс Бенсон не обнаружил. Странно. Что-то тут было не так. И Мундик никак не мог понять, почему же ее все-таки нет. А потом вдруг вспомнил, что примерно те же чувства испытывал в тот день, когда вернулся после плена домой и обнаружил, что его мать давно умерла, только никто не потрудился написать ему об этом; а еще он вспомнил, как в лагере охранники заставляли их стоять под палящим солнцем только потому, что кто-то украл горстку еды. Он тогда просто не знал, как ему удержаться на ногах. А сейчас он не знал, как ему справиться с той бурей чувств, которая вдруг поднялась в его душе.

В итоге он напился. И, заметив, что какой-то гнусный тип над ним смеется, сразу почувствовал, что внутри у него разгорается опасное пламя. Следующее, что сохранила его память, это грубые руки полицейских, которые волокли его из пивной.

У него отобрали паспорт, а его самого сунули в камеру, где в углу стояло ведро, полное чьей-то мочи, а стены буквально шевелились от невероятного количества тараканов. «Мой паспорт! – взвыл Мундик. – Отдайте мне мой паспорт!» Хотя здесь было все же не так плохо, как в лагере для военнопленных. Здесь его не били ни палкой, ни дубинкой. А утром ему принесли кофе с булочками. И даже ведро сменили – не зря он кричал, что у него диарея. Вот только ему все время казалось, что вокруг полно змей. Зато ему позволили оставить при себе блокнот и карандаш. А когда карандаш сломался, дали шариковую ручку.

Он не мог думать ни о чем, кроме того, что мисс Бенсон совершенно одна движется на север. Эти мысли сводили его с ума. Он ведь не знал даже названия города, служившего ей конечной целью. Единственный указатель – это дурацкий крест, поставленный ею на карте. В бессильном гневе он ударил кулаком по стене, но кулак отскочил от стены, как резиновый мячик. «Я свободный человек! Свободный! – кричал он. – Верните мне мой паспорт!»

На следующий день охранники вывели его из камеры, и он оказался в комнате для допросов, где сидел какой-то мужчина в льняном костюме, бледный до синевы и чем-то похожий на ощипанного гуся. Он непрерывно утирал платком потное лицо.

– Вы можете сколько угодно меня допрашивать, – заявил Мундик, – но я, черт побери, совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

И тогда этот толстый бледный тип сказал:

– Я британский консул. И буду вам очень благодарен, мистер Мундик, если вы перестанете чертыхаться в моем присутствии.

Постепенно выяснилось, что примерно месяц назад кто-то ограбил местную школу.

– Оттуда унесли весь запас нафталина и различное химическое оборудование, – сказал консул. – А на следующий день был украден джип. И, боюсь, основным подозреваемым являетесь именно вы.

– Я? – рассмеялся Мундик. – Да я только что приехал!

Но британский консул сказал ему, что смеяться тут не над чем, и пояснил:

– Дело в том, что рядом со школой был найден британский дорожный чек, и французская полиция считает это главной уликой. Здесь не так уж много британцев. И для нас это в высшей степени неприятное событие.

– Но, сэр, это никак не мог быть я! И потом, я ведь по делу сюда приехал.

– Вот как? По какому же делу вы приехали? – Британский консул так долго и упорно смотрел на Мундика, что тот даже на стуле заерзал. – Где именно вы служили, будучи в армии?

– На Дальнем Востоке.

– Я примерно так и думал. Ужасное место!

– Да, сэр.

– Вам еще повезло, что вы хотя бы живым остались.

– Да, сэр. – После этого Мундик даже посмотреть в глаза британскому консулу не мог. Он изо всех сил стиснул ту руку, которой недавно бил в стену, и острая боль прострелила ее насквозь. Но и это ему не помогло. Он и боли-то почти никакой не почувствовал – была боль, и нет ее.


– Вы, конечно, правы, требуя, чтобы вас отсюда выпустили, – сказал консул. – Я, например, не вижу причин для вашего задержания, поскольку месяц назад вас даже на острове еще не было. Кстати, ваш паспорт уже у меня. Где вы остановились?

– Нигде. Я был намерен сразу на север поехать. Вам известно название того города, который находится на самой северной оконечности острова?

Но британский консул его уже не слушал: едва открыв паспорт Мундика, он удивленно уставился на одну из страниц и воскликнул:

– Но у вас же визы нет! А без визы вы вообще не имеете права оставаться в Новой Каледонии. Не представляю, как это полиция вас проворонила. Так, дайте-ка подумать. Возможно, мне удастся дернуть за кое-какие ниточки. Это самое большее, что я могу для вас сделать – ведь скоро праздник, все будет закрыто.

– Какой праздник?

Британский консул рассмеялся.

– Боже мой! Вы что, забыли, дорогой мой, что скоро Рождество? Короче, через неделю обратитесь в британское консульство.

– А нельзя ли мне поехать на север без визы?

– К сожалению, нет. Тут к подобным вещам весьма строго относятся. – Британский консул встал, по-прежнему держа в руках паспорт Мундика. А тот без паспорта чувствовал себя каким-то чересчур свободным, точно сорвавшимся с привязи. И потом, он не знал, сможет ли вообще выжить без паспорта.

– И что же мне теперь делать? – спросил он.

– Наслаждайтесь прекрасной погодой. А если возникнут какие-то проблемы, то вот мой домашний адрес. Но все-таки нужно как-то сдерживать свой темперамент, мистер Мундик. Мне сказали, что вы слишком часто кричите. Теперь у вас нет ни малейшей необходимости так себя вести.

– Да, сэр.

– Вот и молодец.

Они пожали друг другу руки, и британский консул протянул Мундику двадцать франков – на всякий случай. Затем он поспешно удалился, оставив дверь комнаты, где они беседовали, настежь открытой. Из двери в комнату вливалось столько яркого солнечного света, что Мундик даже попятился. Все вокруг казалось ему либо непроницаемо черным, либо ослепительно-белым. Однако теперь он был свободен. Он мог идти, куда захочет – в точности как тогда, в Сонгкураи, когда пришли союзники и всех освободили. Он помнил, как стоял тогда в толпе других узников лагеря и смотрел, как охранников, превративших их жизнь в ад, строем уводят прочь, а какой-то австралиец рядом с ним засмеялся и сказал: «Вот теперь пусть сами такой жизни попробуют!»

Но война не закончилась, когда кем-то там всего лишь был подписан мирный договор. Она засела у Мундика внутри. А когда у тебя внутри застрянет такая страшная вещь, как война, от нее уже никогда не избавиться.

Мундик нашел парикмахера и решил наголо обрить себе голову. После этого он вновь почувствовал себя чистым, свежим и готовым поесть. Грузчики у причала выгружали с какого-то нового судна кипы газет, громко предлагая их прохожим: «Британские газеты! Британские газеты, только что из Великобритании! Vous voulez?[31]»

Но Мундик даже не остановился. Плевать он хотел на новости из Великобритании. Меньше всего он хотел сейчас прочесть какую-нибудь очередную историю бывшего военнопленного, который не выдержал «мирной жизни» и повесился. Он хотел одного: получить обратно свой паспорт и отправиться на поиски мисс Бенсон.





32. Лондон, декабрь 1950




Едва стала известна криминальная история с участием Нэнси Коллетт, как британские газеты принялись неустанно сообщать все новые и новые ее подробности.

Сама Нэнси представала в их репортажах как строптивая, холодная и расчетливая особа. В «Санди Мейл» была помещена ее старая фотография – они с мужем пьют чай в окружении шимпанзе. Как ни странно, на этой фотографии она не выглядела ни строптивой, ни холодной, ни расчетливой. Обыкновенная молодая женщина; голова у нее обвита каким-то пестрым шарфом, и она вместе с мужем ест мороженое, и оба смеются.

Еще одна фотография Нэнси Коллетт появилась на первой полосе газет «Дейли Миррор», «Йоркшир Ивнинг Пост» и «Санди Диспетч». На ней Нэнси была почти неузнаваема – это, видимо, было еще до того, как она перекрасила волосы. Но и здесь она выглядела самой обыкновенной, даже простенькой. На ней была шляпка с какими-то пластмассовыми вишенками, и если что в ее внешности и бросалось в глаза, так эта нелепая шляпка.

Третья фотография, сделанная в день свадьбы Нэнси, была представлена в «Таймс», в «Дейли Скетч» и в «Манчестер Ивнинг Ньюз». Лицо ее было скрыто букетом цветов, и она стояла под руку с мужем (ныне покойным Персивалем Коллеттом сорока двух лет), одетым в свадебный костюм. Рядом с ним Нэнси выглядела очень молоденькой. У нее были симпатичные, по-детски пухлые щечки, и от волнения она даже на цыпочки приподнялась.

Но в газетах ее продолжали описывать как некую сексуальную хищницу. По крайней мере тридцать джентльменов выступили с признанием, что имели с ней интимную связь. А через некоторое время появилась та знаменитая фотография, которую потом перепечатали чуть ли не все ежедневные и воскресные газеты. На этой фотографии Нэнси была запечатлена в весьма зазывной позе на диване, одетая в украшенную кружевными оборками открытую блузку; кроме блузки, на ней был только пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Никакой юбки не было и в помине. И она возлежала в провокационной «позе одалиски», подпирая одной рукой голову, но почему-то казалось, что шея ее мучительно напряжена, а улыбка намертво застыла на губах – видимо, ей все-таки было неловко сниматься полуодетой и она жалела, что на ней нет хотя бы юбки.

Совершенное Нэнси Коллетт преступление обсуждали без конца и с самых разных сторон. Говорили, что она была в отчаянии от физической немощи своего супруга, связанной с его ранениями, полученными во время войны, а потому удовольствия ради заводила многочисленных любовников. (Интимное бритье в обществе убийцы – таков был один из газетных заголовков.) А в одну из ночей (точное число так и не было установлено) Нэнси Коллетт – согласно одним версиям, она была пьяна, согласно другим абсолютно трезва и хладнокровна, – поднялась в спальню и несколько раз ударила острым ножом своего спящего мужа. Она убила его, потому что сделать это ей было очень легко, а потом еще долго сидела рядом, наслаждаясь видом убитого, и лишь с наступлением дня решила сбежать.

По мнению большинства, Нэнси Коллетт была воплощением сорвавшейся с поводка страсти. Эта особа с презрением отвергала ограничения, которых требует цивилизованное общество, и шла на поводу у своих животных инстинктов. Однако британская публика не только возмущалась тем, что сделала Нэнси, но и восхищалась ею. Люди раскупали все газеты, где помещались материалы о ней. Многие приходили, чтобы посмотреть на тот дом, где она жила. Одна из ее соседок чуть ли не весь день проторчала на улице, вновь и вновь рассказывая любопытствующим, как первой наткнулась на мертвое тело Персиваля. При этом она размахивала кусками обоев, содранных ею на месте преступления.

Теперь заголовки газетных статей, посвященных Нэнси Коллетт, выглядели так:

Где находится Нэнси Коллетт?

Эта женщина должна быть повешена.

Самая разыскиваемая преступница Британии.

Ее, правда, видели в середине октября на борту лайнера «Орион», однако в списке пассажиров судна женщина по имени Нэнси Коллетт не значилась; не имелось и ни малейших свидетельств того, что таковая прибыла в Брисбен. Нэнси Коллетт попросту исчезла. И, возможно, существовала теперь под другим именем. Ключа к этой загадке пока никто не нашел.

Именно поэтому британские газеты обратили особое внимание на предполагаемую соучастницу Нэнси. На пресловутую «женщину без головы», о которой тоже было известно крайне мало. Она жила одна и двадцать лет преподавала в школе домоводство. В полиции имелись сведения, что она вроде бы занималась мелким воровством. Тут же в газетах появился материал под броским заголовком: Старая дева, двадцать лет преподававшая в школе домоводство, как одна из сторон мрачного любовного треугольника! За отсутствием фотографии руки у карикатуристов оказались развязаны, и на дворе у них наступил настоящий праздник.

Преступление, совершенное Нэнси Коллетт, стало крупным событием 1950 года, даже более крупным, чем дело Нормана Скиннера по кличке Скорняк. Настолько крупным, что о нем упомянули по радио сразу после рождественского выступления короля, сообщив, что «Скотланд Ярд непременно продолжит поиски Нэнси Коллетт и ее таинственной сообщницы».