Золото Хравна

Глава 21





В числе тех, кто пришел с Никуласом, был и будущий его зять Улов, сын Эрлинга. Молодой человек готовился принять золотые шпоры из королевских рук, и его огорчило, что сегодняшняя битва закончилась без его участия. Вильгельмина с интересом разглядывала жениха Сигне, о котором та столько ей рассказывала. Улов, сын Эрлинга, был хорош собою: его светло-русые прямые волосы красиво обрамляли спокойное округлое лицо, карие глаза смотрели внимательно, — и Вильгельмина подумала, что он станет добрым мужем для Сигне. На нем, как и на Никуласе, была крестьянская одежда: плащ из добротного вадмала[159], окрашенного в коричневато-зеленый цвет, и короткий кафтан с узкими рукавами, отороченный по вороту зимней белкой.

Ланглив привела своего работника Нарви и соседа Скафф-ти — последний, человек плотного телосложения и, по всей видимости, крепкий бонд и хороший хозяин, был в теплой стеганой ольпе, надетой поверх суконной куртки. Его сильно поредевшие на макушке волосы были собраны на затылке и заплетены в жиденькую косу. Гамли обнял своего друга. Похоже, он был почти счастлив. Лишь время от времени он виновато взглядывал на Ланглив, но та была занята ранеными. Она привезла с собою сундучок с бинтами и снадобьями и теперь принялась перевязывать Кольбейна, у которого ударом меча рассечена была бровь, и Торлейва — булава Халле содрала полосу кожи на его руке от локтя до кисти, и ссадина кровоточила. Ланглив промыла ее водой из фляги, присыпала золой и наложила повязку.

— Жаль, Гёде нет, — сказал Никулас. — Он смог бы отдать тебе свой долг, Торлейв.

— Если считать это долгом, то вы, Никулас, сын Торкеля, возвратили его с лихвой. Хотя я не думаю, что Гёде был мне чем-то обязан.

— Торлейв! — крикнул Стурла сверху. — Ни на кого другого у меня уж нет надежды, кроме тебя! Все же ты мой будущий зять! И потом, ведь это ты сломал лестницу.

— Прости, Стурла! — отозвался Торлейв. — Сейчас построю новую.

— Ты смеешься над стариком, Лейви? — спросил Стурла.

Торлейв пожал плечами:

— Да нет.

Он быстро срубил несколько березовых стволов и собрал простую лестницу, используя гвозди от старой. Он так ловко вгонял их в древесину — один за другим, обухом топора, — что Гамли невольно залюбовался его работой.

— Вот это называется, дело мастера боится! — сказал он. — Если б у меня в усадьбе работали так же споро, я бы, наверное, был уже самым видным бондом округи! А ты не собираешься, Торлейв, сын Хольгера, украсить эту лестницу резьбою?

— В другой раз.

Торлейв вынул изо рта последний гвоздь и, вогнав его двумя ударами, закончил работу.



Они вдвоем с Гамли поднялись наверх, обвязали Стурлу веревкой и бережно спустили его со скалы по лестнице. Стурла был тяжел, и его раздражала собственная беспомощность, поэтому все то время, что Гамли и Торлейв держали веревку, он ворчал и брюзжал. Однако, оказавшись внизу, мгновенно повеселел и бросился обниматься с Кольбейном и Никуласом.

— Сколько лет мы не виделись? — спрашивал Никулас.

— Не так уж и много, Никулас, сын Торкеля! Трех лет не прошло с тех пор, как мы встречались в Нидаросе на празднике гильдии суконщиков, — или запамятовал? Ты был приглашен, и жену твою я помню хорошо… Удивительно умная женщина.

— Да, в этом смысле нам с Никуласом повезло! — сказал Гамли нарочито громко — для Ланглив.

Кольбейн стоял в стороне, голова его обмотана была полотняным бинтом и улыбка не сходила с губ, но Торлейв видел, что секретарь едва жив от усталости.

— Кажется, я должен еще поработать, — сказал Торлейв, — пока инструмент мой не затупился. Надо сделать сани, две пары: одни — чтобы отвезти Стурлу и Кольбейна на постоялый двор; другие — для Халле и второго… не знаю, как его звали. Упокой, Господи, с миром грешные их души.

— Его звали Хамунд Белоручка, — сказал Гамли. — Он работник с хутора Каменистый Склон. Давай мы с Нарви поможем тебе, так оно пойдет быстрее. Не то, боюсь, нам засветло не добраться до дому.



Вскоре сани были готовы, и небольшой отряд двинулся по дороге. Вильгельмина шла рядом с санями, в которых сидели Стурла и Кольбейн, укрытые бурым плащом Торлейва. Кольбейн вскоре встал: сидеть было слишком холодно. Ему дали лыжи, и он зашагал рядом с санями. Торлейв поражался его выносливости.

Все по очереди волокли сани, освободив от этой обязанности только женщин, однако Вильгельмина все равно, не слушая никого, каждый раз впрягалась в сани, в которых сидел ее отец. Стурла начал замерзать, и Гамли вновь откупорил свою флягу с вином.

— Она у тебя неисчерпаемая! — удивился Стурла. — Ты думаешь, я стану пить один?

— Нет, — сказал Гамли, — мы с Никуласом составим тебе компанию.

И они пили из горлышка фляги, один за другим, покуда все трое весьма не повеселели. Ланглив уже начала косо на них поглядывать, и Торлейв подумал, что все же сыну Тор да влетит сегодня вечером.



Зимний день до самых сумерек сиял в солнечных лучах ослепительно золотыми снегами, море рябило в глазах дрожью переливающихся бликов.

Фискевер оказался совсем маленьким поселком. Его черные заколоченные домики мирно дремали, укрытые снегом, но Вильгельмина поежилась, глядя на них, — только что это место грозило бедою им всем: ей, Торлейву, Стурле. Где-то поблизости прячется Стюрмир. Может, он и теперь здесь? Как знать, куда отправился он и где Весельчак Альгот? Кругом было тихо. Дорожки, протоптанные в сугробах, были покрыты нетронутым слоем снега. Непохоже, чтобы кто-нибудь таился в каком-то из заброшенных домов. И все же Вильгельмине стало не по себе, и она подошла к Торлейву и взяла его за руку.

— Знаешь ли ты, Кольбейн, — хрипло спросил Стурла, кивнув головою в их сторону, — о чем столковались эти двое?

— Мне думается, я легко могу догадаться, — усмехнулся Кольбейн.

— Сговорились, не спросив моего разрешения! Вот времена настали, Кольбейн! До чего же так дойдет?

Кольбейн вздохнул.


— Дойдет до того, что наступит момент, когда ты станешь дедом, Стурла.

— Кольбейн! — Вильгельмина обернулась к секретарю. — А где ты научился так владеть мечом? Ты был как ветер. Или как гнев — так же скор и неукротим.

— Вообще-то меня учил твой отец.

— А ты будешь посаженым отцом на нашей свадьбе, Кольбейн?

— Конечно, девочка моя.

— Только мы собираемся пожениться в Швеции.

— Что ж, — согласился Кольбейн, — вполне понятное желание.

Маленькая теплая рука Вильгельмины удобно лежала в ладони Торлейва. Надо было бы радоваться — и Стурла жив, и Кольбейн, страх и боль остались позади. Впереди — изгнание, но мысль о нем не тревожила резчика с Пригорков. И все же на сердце у него было тяжело.

Скрипели за спиною по снегу санные полозья — он только что сам выстругал их из двух молодых рябин. Теперь была очередь Скаффти и Нарви тащить сани с убитыми. Тела были кое-как прикрыты еловыми ветвями и драной рогожей, которую удалось найти в караулке, но рука Халле выпала из саней и волоклась по снегу. Торлейв оставил Вильгельмину, подождал, покуда сани поравняются с ним, поправил мертвую руку Халле и прикрыл ее краем ткани.

— Не хочешь ли ты меня сменить? — спросил Нарви. — Прости, запамятовал: как твое имя?

— Торлейв, — отвечал Торлейв. — Конечно, сменю.

Он встал рядом со Скаффти, и они пошли бок о бок, таща за собою сани.

Подошла Вильгельмина и тоже взялась за жердь — ее пальцы оказались рядом с рукой Торлейва, и он почувствовал, как они дрожат.

— Ты устала, друг мой? — спросил он.

Она покачала головою.

— Так страшно все это, Торве!

Торлейв посмотрел в ее печальное лицо.

— Ты права. В мире нет ничего страшнее, чем лишить человека жизни. — Он вздохнул. — Но если б не Кольбейн, на этих санях, скорее всего, везли бы сейчас меня.

— Так что же делать, Торве?

— Жить как живется. И помнить о нашем спасении. Не забывать никогда, какой кровью выкуплено оно, и идти себе вперед своей дорогой. Наверное, так. — И он пожал плечами.

— Да есть ли такая дорога, Торве, по которой можно идти, не сворачивая и не сбиваясь с пути, не сомневаясь ни в чем, не падая духом — но и не сметая все кругом себя в своей жестокости? Где она, эта дорога, Торве?

— Где-то посередине, — сказал Торлейв. — Но я не уверен, что ее можно найти раз и навсегда. Ее выбираешь с каждым новым шагом, и всегда на ощупь. Спасибо, есть то, что помогает нам видеть вперед хотя бы на один шаг.

— Что ж это такое, парень? — спросил Скаффти, который прислушивался к их негромкому разговору.

— Вера Христова, — тихо отвечал Торлейв, нагнув голову и глядя себе под ноги.

— Что-то ты отстаешь, парень, — вздохнул Скаффти.

И Торлейв налег на перекладину.



Они подошли к постоялому двору, когда солнце уже село. Земля и небо постепенно погружались в синие морозные сумерки.

— О, — сказал Гамли, — чьи-то сани у моих ворот! Неужто постояльцы? Как же я размещу всех? И ведь в такой холод никому нельзя отказать в приюте!

На дворе стояли богатые сани, заботливо прикрытые рогожей. Коней не было — видимо, их уже отвели в конюшню.

Мощный и Лохматый радостно выбежали навстречу хозяевам, и длинненькая стройная Анете вышла вслед за ними, кутаясь в плащ, в точности как Ланглив позапрошлой ночью.

— Ну наконец-то! — У нее и голос был похож на материнский. — Я уж заждалась, даже волноваться начала. Там приехали какие-то люди! Их много. Двое в санях, кучер и четверо верховых, мы со Стиной и Арне едва разместили в конюшне их лошадей. Они сидят с самого полудня и ждут Торлейва, сына Хольгера… Не лошади, конечно, а люди. Ведь это вас так зовут, кажется? — спросила она и улыбнулась Торлейву.

— Да, — отвечал Торлейв, улыбнувшись девочке в ответ, и умолк.

— Торве, беги! — сказала Вильгельмина, сжав его руку.

— Беги, Торлейв! — кивнул Никулас.

— Идем! — сказал Скаффти. — Я спрячу тебя у себя в усадьбе!

Однако бежать было поздно. С крыльца один за другим сошли четверо людей, вооруженных и экипированных так, точно они готовились к битве. Кольчужные хауберки облекали их тела поверх стеганых гамбезонов. Широкие наносники круглых шлемов закрывали лица воинов, лишь глаза поблескивали в полутьме да дыхание паром окутывало бармицы[160]. У двоих в руках были немецкие косари[161], из разряда тех, что называют гудагами[162], и все четверо были вооружены длинными мечами. Они стали кругом у крыльца, и тогда быстрой походкой вышел из дверей пятый, картинно остановился в дверном проеме и обвел собравшихся высокомерным взглядом из-под тонких бровей.

Был он среднего роста, крепкий, с короткой мощной шеей. На нем не было кольчуги, и коротко стриженную голову его венчал не боевой шлем, а небольшая круглая шапка из меха черной лисы, хвост которой спускался на левое плечо. Поверх темного кафтана с золотыми шнурами на незнакомце надет был красный, свободно ниспадающий пелиссон[163], подбитый белым мехом. Руки его были одеты в теплые перчатки светлой дубленой кожи. В правой держал он крепко скрученный лист пергамена с красными подвесками сургучных печатей, левая же упиралась в бедро, выставляя на всеобщее обозрение позолоченную рукоять дорогого меча. Цепкий взгляд его прищуренных глаз перебегал с одного бонда на другого — и, кажется, ни один не вызывал у него симпатии. Из-за плеча его, смутный как тень, выглядывал тощии молодой человек в сером плаще и сером же берете с меховыми клапанами, прикрывающими уши от мороза.