Золото Хравна

— А тебе какое дело, земляк? — отвечал он. — С тобою-то все в порядке. Ты не пропускаешь служб, ведешь себя примерно, со дня на день удостоишься тонзуры и скапулира.

— Гёде, я же не враг тебе. Если ты не хочешь идти этой дорогой, кто заставляет тебя? Ты говорил, что сам выбрал этот путь, никто тебя не неволил.

— Да, представь себе! — буркнул Гёде. — И тетка моя Сольвейг и дядя Никулас были против того, чтобы я становился монахом, но я настоял на своем. И вот теперь я понял, как были правы они и как неправ я. И что мне делать? Если я добровольно уйду из монастыря и вернусь домой, они-то будут довольны! И снова придется мне выслушивать дядюшкины речи: дескать, Гёде, коли не будешь таким дураком, как я, примешь рыцарское достоинство из рук конунга, получишь золотые шпоры и тебя станут величать господином Гёде… Не теряй тогда головы и помни, что простые люди ничуть не хуже тебя.

— Не вижу в этом ничего дурного, — отвечал я. — Почему бы тебе и не стать рыцарем?

— Я нарочно выбрал орден миноритов, дабы мне никто не напоминал о знатности моего рода. Я и без дядюшки знаю, что простые люди ничем не хуже. И почему он думает, что может распоряжаться моею судьбой? Он не отец мне, он даже не родной мой дядя.

— Видит Бог, я все же не понимаю, в чем беда.

— Сказать тебе, в чем? — крикнул он с вызовом. — Ты был прав, когда говорил о Тристраме и Изот. Я познакомился с девушкой, ее зовут Хилле. Я болтался по Нидаросу, а она покупала себе ленты в лавке. Были ранние заморозки, мостки у входа в лавку обледенели, она поскользнулась и подвернула ногу. Я помог ей дойти до дому. Пока я ее провожал, я окончательно понял, что монастырская жизнь не для меня. Мы договорились встретиться. Теперь мы с нею видимся раз в неделю, и она любит меня так же, как я ее.

— Так пускай твой дядя пошлет сватов к ее отцу, — посоветовал я. — Может, меня даже отпустят из монастыря погулять на вашей свадьбе.

— Отец Хилле — простой кузнец, — сказал он, продолжая яростно строгать ивовую ветку. — Ремесленник и бюргер. Почтенный член гильдии.

— Тем более он не должен быть против.

— Мой дядюшка Никулас будет против! Он любит поговорить о том, как все равны перед Богом, от лейлендинга до короля, но при этом не раз повторял, что я должен найти себе знатную невесту — упрочить свое положение в обществе! И отец Хилле внушает ей то же самое. У него нет сыновей, и он хочет выдать ее за своего старшего подмастерья, чтобы дело не уходило из семьи. И ему плевать, какого я рода. Ох, Торлейв, видел бы ты мою Хилле! Она так мила, так добра и прекрасна!..



— Она правда была такая? — поинтересовалась Вильгельмина.

Торлейв пошевелил палочкой угли догоравшего костра.

— Нам надо идти, если мы хотим до ночи добраться до какого-нибудь жилья. Завтра к вечеру мы будем на Вороновом мысе. Остальное расскажу по дороге.

Торлейв старался выбирать места простые для спуска, но ветер с каждой минутой крепчал, налетал сбоку и сверху, швырял в лицо комья снега. Иногда Вильгельмине казалось, что ее сейчас сдует, точно букашку, со скользкого каменистого склона. Однажды она едва не сорвалась с кручи, но Торлейв схватил ее за ворот и поставил на ноги.

— Держись!

— Торве, я как мешок! — пожаловалась Вильгельмина. — Без меня ты уже сто раз дошел бы до Воронова мыса!

— Ты хочешь сказать, что лучше б ты осталась с сестрой отца Магнуса в его усадьбе? Но, знаешь, я не жалею, что ты пошла со мной. Может, здесь и опаснее, зато я уверен, что сумею тебя защитить.



У подножия горы бежал торопливый ручей. Ветер разогнал облака, над головами посветлело, и на небосклоне вдруг показалось яркое солнце.

— Так Гёде женился на Хилле? — спросила Вильгельмина, едва они спустились с горы.

— Я не могу бежать так быстро и говорить! Не понимаю, откуда ты берешь силы?

— Солнце и ветер дали мне их! — рассмеялась Вильгельмина.

— Ладно, слушай, — сказал Торлейв. — Дай только отдышаться.

На другой день после нашего разговора Гёде снова исчез. Не было его и ночью, но, когда мы с Эстейном пришли на хоры ранним утром, Гёде сидел на своем месте. Глаза у него были злые. После утрени мы расспросили его, что и как. Поначалу он только рычал на нас, но потом чуть не расплакался. Сказал, что кузнец узнал об их свиданиях. Кто-то доложил ему обо всем, и он обещал Хилле подстеречь ее возлюбленного и отколотить его.

— Но я решил: не мне бояться какого-то кузнеца, — нахмурился Гёде. — Я сам пошел к нему. На дворе меня встретили мрачные подмастерья. Я объявил, что хотел бы поговорить с местером Свейном. Младший подмастерье проводил меня, а остальные стояли и недобро смотрели мне вслед.

Кузнец глянул на мой хабит и сказал, что если я пришел побираться, то у него осталось немного объедков после обеда. Я отвечал: «Я Гёде, сын Кари, сына господина Гёде Рисволло из Эйдаскога. Дед мой был рыцарского званья, а отец не успел удостоиться его потому лишь, что погиб в войне с шотландцами. Я собираюсь оставить монастырь и вернуться к светской жизни, и я хочу просить у вас руки вашей дочери». Кузнец расхохотался так, что затряслись стены, и сказал: «Убирайся, мальчишка, я не стану марать об тебя руки, коль скоро ты пришел и все честно мне рассказал. Мне все равно, какого звания был твой дед. Тебе не видать Хилле, она давно сговорена за другого! Да и ни за что я не выдал бы ее за неровню, чтобы потом мужнина родня попрекала ее как мужичку». Мне нечего было возразить, потому что во многом он был прав. Я повернулся и ушел. Подмастерья следовали за мною два квартала, но потом отстали.

— А что же Хилле? — спросил я.

— Я скоро нашел ее, — пробурчал Гёде. — Она сидела на берегу и плакала. Я рассказал ей о разговоре с ее отцом, и она заревела еще горше. Я велел ей замолчать, — сказал Гёде. — Если она хочет, может бежать со мною, а нет — пусть возвращается домой и выходит за своего подмастерья. Она сказала, что любит меня, но боится отца. Я сказал ей: «Выбирай!» Она попросила день — подумать. Я согласился: «Хорошо. Завтра на нашем обычном месте, как стемнеет, дашь мне ответ.

И либо мы убежим с тобою вместе, либо это будет последняя наша встреча».



— Бедная девушка, как ей, должно быть, было тяжело! — воскликнула Вильгельмина. — Я не знаю, что бы я сделала на ее месте! И что же ты сказал ему на это?

— Поздно было что-то менять. Я сказал: «Хорошо, Гёде, но я пойду с тобой, ибо не хочу оставлять тебя одного». «Тебя только там не хватало, — отвечал он. — Ты монах, ты уже отрекся от мира. Что понимаешь ты в настоящей жизни и в настоящей любви!»

На другой день Гёде объявил в обители, что уезжает, снял послушнический хабит, надел ту одежду, что была на нем, когда он пришел в монастырь два года назад. Нам с Эстейном позволили его проводить, и мы отправились в Нидарос на вполне законных основаниях. Гёде хотел нас прогнать, но мы сказали, что не вернемся в монастырь, пока он не поговорит с Хилле.



— Так ты ее видел? — спросила Вильгельмина. — Она и впрямь была так красива?


— Я ее не видел, — усмехнулся Торлейв. — Они должны были встретиться за церковью Святого Мартейна в сумерках…

— В сумерках! — воскликнула Вильгельмина. — Будь я отцом девушки, ни за что бы не отпустила ее на улицу в такой час.

— Верно, Мина. Видимо, кузнец тоже так думал. Гёде сидел на колоде за церковью, а Хилле все не шла. Стемнело. Мы с Эстейном догадывались, что нас давно хватились в монастыре, но не могли же мы бросить Гёде. Наконец послышались шаги. «Это она!» — сказал Гёде. «Воистину, Гёде, — удивился Эстейн. — Она шагает, как стадо телков у нас в Оппсдалене».

— Подмастерья! — Вильгельмина прижала к щеке руку в красной рукавичке.

— Да, это были они. И впереди всех — старший подмастерье, жених Хилле, здоровенный парень в кожаной ольпе. Они сразу узнали Гёде, хотя тот сменил наряд и сидел, молодец молодцом, в бархатном кафтане. Подмастерья вынули из-под плащей мечи и дубинки и заявили, что сейчас отобьют у Гёде охоту бегать за девицами. Мы с Эстейном подхватили его и бросились бежать втроем по узким улочкам Нидароса — вниз, к пристаням, к устью Нидельвы. Я надеялся, что там будет народ: как раз настало время весеннего лова сельди, и лодочники и рыбаки толклись в гавани постоянно. Действительно, на пирсе были портовые люди, они громко спорили, в руках их горели факелы. Мы просили их о помощи, объясняли, что за нами гонятся пятеро с мечами и дубинами. «Ну, так защищайтесь, трусливые монахи!» — расхохотались они. Они предвкушали развлечение, даже перестали спорить и встали полукругом, подняв факелы, чтобы лучше видеть, как нас будут бить.

Кузнецы уже бежали по деревянному настилу, так что сотрясалась вся пристань. Портовые люди преградили нам дорогу к отступлению и улюлюкали. Они тыкали в нас своими факелами и кричали: «Деритесь, трусы!»

Я успел много всего передумать, пока кузнецы бежали к нам. Вспомнил тебя и Стурлу, вспомнил, как ты радовалась той лошадке, что я вырезал для Яслей на позапрошлое Рождество. Вспомнил, как мы с тобой играли в заводи, как ты купалась, маленькая смешная ящерка, и брызгала в меня водой. Я увидел, как ты бежала через выгон мне навстречу в синем платье: ветер перепутал твои светлые волосы, и они закрыли тебе лицо, и ты смеялась. И я понял в этот момент, что должен вернуться к тебе. Не то чтобы я просто затосковал, а я совершенно стал уверен, что мне без тебя не будет никакой жизни. И тут кузнецы подбежали, и Гёде вынул меч. Я встал между ними и Гёде.

— Постойте! — крикнул я. — Вас много, и вы вооружены, а нас только трое! Драться так — не по чести.

— Убирайтесь в свой монастырь, нищие монахи, вы нам не нужны, — отвечали подмастерья. — Нам нужен этот щеголь.

Я возразил, что мы не можем уйти, потому что Гёде — наш брат.

— Предлагаю биться один на один, — сказал я.

Не уверен, что я вообще понимал, что говорю. Я хотел выиграть время и заставить их думать, потому что они вообще-то были нормальные парни, не разбойники и не убийцы. Просто очень злы на Гёде, особенно жених.

— Хорошо, — выкрикнул жених. — Этот длинный в рясе прав. Я и один разделаю поганца, на куски порублю!

— Нет! — возразил я. — Зачем же на куски? Это будет честный поединок до первой крови. Так дрались наши деды.

Подмастерья обсудили мое предложение и согласились.

— Так тому и быть, — проговорил жених.

И они с Гёде скрестили мечи.



— Страшная история, — вздохнула Вильгельмина. — Теперь я понимаю, почему ты не любишь ее вспоминать. И что было дальше?

— Кузнец оказался силен как бык, но Гёде учился искусству боя у мастеров. Кузнец сражался, точно дрова рубил. Гёде плясал вокруг него, переходил из одной стойки в другую, защищался грамотно и довольно скоро ранил кузнеца в левую руку.

— Всё! — закричали мы вместе с подмастерьями. — Битве конец!

Однако жених рассвирепел от вида собственной крови и не слушал нас. Другие подмастерья поняли, что дело плохо, попытались его остановить, но он раскидал их и вновь бросился на Гёде. К ночи подморозило, деревянный настил пирса местами обледенел. Гёде поскользнулся, кузнец ударил его в плечо. Кровь хлынула на кафтан Гёде, меч выпал из его руки и по льду подкатился прямо мне под ноги. Кузнец схватил Гёде за волосы. Я понял, что он сейчас просто снимет с Гёде голову. Надо было что-то делать. Я поднял меч Гёде и подхватил удар кузнеца, успел в последний момент. Мы обменялись несколькими ударами, потом он решил поразить меня сверху. Стурла называл такую позицию «стойка гнева» — кузнец и верно был в гневе. Только он распрямился для замаха и воздел меч над головою, как я прыгнул и ударил его обеими ногами в живот. Этому тоже учил меня Стурла, он называл это «прыжком на умбон». Так делают, чтобы сместить щит и открыть противника для удара. Но у кузнеца щита не было, и я прыгнул ему на живот.

Кузнец согнулся пополам, завалился вбок и головой вниз рухнул с пирса в ледяную кашу. Я бросился к Гёде — один из подмастерьев уже стягивал его рану своим кушаком.

Кузнец все еще барахтался в ледяной каше, он никак не мог вылезти на мостки. Вместе с двумя подмастерьями мы вытащили его за ворот ольпы. Все его бешенство прошло: холодная вода отрезвит кого угодно.

Наши участливые зрители меж тем поняли, что увеселение закончено, и разбрелись. Кто-то из подмастерьев сказал, что знает хорошего лекаря, и согласился нас проводить. Мы с ним и Эстейном несли Гёде на руках. Ему было совсем худо. Я боялся, что не донесем его живым, но обошлось. Местер Маурициус оказался умелым лекарем. Уже после я узнал, что он принимал участие во множестве военных походов, бывал даже в Святой Земле, как и брат Мойзес.

— Брат Мойзес был в Святой Земле? — удивилась Вильгельмина.

— Он много лет жил в Иорсалаланде и в самом Иорсалиме[140], — кивнул Торлейв.

— Что же дальше было с Гёде?

— Местер Маурициус зашил и перевязал его рану. «Ему нужен покой, — сказал он. — Пусть пока останется у меня. С ним все будет в порядке, если рана не воспалится».

Наутро мы вернулись в монастырь, сразу пошли к гвардиану и рассказали ему всё как было. Он выбранил нас, сказал, что мы вели себя как неразумные дети и должны быть наказаны как неразумные дети.

— И вас правда наказали?

— Не сказать чтобы чрезмерно, — усмехнулся Торлейв. — Мы с Эстейном месяц чистили монастырские нужники, только и всего. Конечно, мы с ним провоняли насквозь и нас дразнили другие послушники, но мне было все равно.

Я знал, что Гёде выздоравливает, знал, что скоро увижу тебя, Стурлу, Агнед, наш херад. Мысль о Городище, о том, как пройду по его улицам, сорву горсть вишен, свисающих над плетнем старого Гуннара, была приятна мне. Я пробыл в монастыре до завершения срока нашего наказания — ровно месяц. За это время Гёде выздоровел, мы с ним возвращались в Хёдмарк вместе.

— А что же Эстейн?

— Эстейн остался в монастыре, я навещал его прошлым летом. Он настоящее чадо святого Франциска — радостный, неутомимый и смиренный. Мне бы никогда не стать таким. Думаю, ему пошло на пользу все, что тогда с нами приключилось. Это укрепило его дух.

— А кузнец и его подмастерья? А Хилле?

Торлейв покачал головой.

— Кузнец, отец Хилле, предлагал Гёде оплатить лечение. Но Гёде это не нужно было, он и сам не беден. А вот чувства Гёде к этой девушке, похоже, остыли. Полагаю, так было лучше и для него, и для нее.