Золото Хравна

— Это ты ее тогда сломал, — сказала Вильгельмина.

— Нет, ты.

— Нет, ты!

— Я был защитником крепости, а ты ворвалась ко мне со своими людьми…

— С Буски Гестессоном, — уточнила Вильгельмина.

— Вот-вот. С Буски, сыном Гесты. И крепости был нанесен непоправимый ущерб, а весь гарнизон взят в плен.



Сырые березовые ветки горели плохо, дым не желал уходить в отдушину и вскоре наполнил всю снежную хижину. Торлейв долго бился с костром, пытаясь заставить его гореть как надо. Кое-как получилось, и все же Вильгельмина мерзла, даже брусничное вино не слишком помогало. Торлейв укрыл ее поверх одеяла своим плащом, обнял, чтобы согреть. Скоро она уснула, и он берег ее сон, пока сам не забылся, приклонив голову к снежной стене.

Оба они проснулись от холода — костер давно догорел. С трудом распрямили закоченевшие руки и ноги.

— Ужас как холодно, — пожаловалась Вильгельмина.

— Сейчас побежим через лес на лыжах, и ты согреешься, — обнадежил ее Торлейв. — Еда почти кончилась. Мы должны найти жилье и купить себе чего-нибудь в дорогу.

— Пора тебя перевязать, — назидательно проговорила Вильгельмина. — Йорейд предупреждала, что рана может воспалиться.

— Там все затянулось и совсем не болит, — возразил Торлейв. — Мазь твоей бабушки Йорейд — настоящее чудо.

— Не подлизывайся, а снимай рубашку.

— Холодно же! — воскликнул Торлейв.

— Ничего, сейчас побежим на лыжах по лесу, и ты согреешься! — передразнила она.



Все утро они бежали: то краем леса, пробиваясь сквозь сугробы, то руслом небольшой речки, то прямо по санному тракту. Низины были полны туманов, вершины гор тонули в облаках. На рассвете Дорога Конунгов была пустынна, но ближе к полудню навстречу стали попадаться путники. Крестьянин вел в поводу лошаденку, навьюченную вязанкой хвороста, другой трясся в старых розвальнях, спешил куда-то вместе с женой и младенцем, закутанным в меховой спальный мешок. Звеня бубенцами, проехал богатый бонд в санях, с возницей в красном кафтане.

Торлейв не боялся сбиться с дороги. Уже запахло морем, все говорило о его близости, дышалось легко.

К вечеру они вышли к фьорду. Лес раздался, темная вода широко разлилась по горизонту, противоположный берег мутнел за поволокой тумана. Баклан, вскрикнув, сорвался с высокого берега и повис над черной гладью залива.

— Что это? — спросила Вильгельмина, с удовольствием вдохнув холодный влажный солоноватый воздух.

— Трондхеймсфьорд.

— Где же Нидарос?

— Западнее.

— А как мы пойдем дальше?

— Старая дорога ведет вдоль берега Стьёрдальсельвы. Мы поднимемся выше по течению, там лед должен быть крепок.

— Торве, где сейчас может быть Стюрмир?

Торлейв пожал плечами.

— Не думай об этом, друг мой.

— Тебе не страшно?

— Тебе не буду врать, — вздохнул Торлейв.

— Знаешь, — доверительно проговорила Вильгельмина, — мы будто затерялись среди этих лесов и снегов и бежим и бежим на лыжах уже годы и годы, не зная ни другой жизни, ни другого времени, ни весны, ни лета.

— Лето еще наступит, Мина, — пообещал Торлейв. Он улыбнулся и откинул капюшон за спину. Вильгельмина подошла ближе и заглянула ему в глаза. Синие тени пролегли от век на скулы, взгляд был усталым, знакомая складка меж бровями стала еще резче.

— Торве, — сказала она. — Бедный мой Торве!

Он обнял ее, и она уткнулась лицом в его лохматую куртку — та была влажна. Вот и хорошо: слезы впитаются в сукно, и следов от них не останется.

— Не плачь. Иначе тебе не хватит сил.

— Откуда ты знаешь, что я плачу? — спросила она.


— Лето наступит. На выгоне расцветет мать-и-мачеха. Потом — одуванчики, тысячелистник и клевер. Болото зацветет таволгой, запахнет медом. Ты будешь бегать босиком, залезешь на крышу дома Йорейд, станешь рвать щавель, который там растет, и разминать в ладонях душицу. Буски внизу будет вилять хвостом и лаять, чтобы ты спускалась скорее.

— А Йорейд?

— Йорейд будет чесать шерсть, сидя на крыльце. Или печь лепешки.

— А Стурла?

— Стурла будет ждать тебя дома, на Еловом Острове, у лодочного сарая. Они с Кольбейном и Кальвом починят старую паромную ладью — помнишь, они собирались еще в начале осени. А как наступит вечер, он сядет с книгой в светлице наверху, будет читать, покуда не стемнеет за окном. Тогда придет Кальв и станет ворчать, что вот опять молодой хозяин портит свои глаза. И зажжет все свечи, какие найдет.

— А ты?

— А я… — сказал Торлейв и умолк.

Вильгельмина обняла его и еще крепче уткнулась носом в его грудь.

— А я сделаю тебе лодку, — сказал он поспешно. — Украшу узором ее борта. Мы с тобою сядем в нее и поплывем по озеру и по реке. Будет жарко. Над нашей лодкой будут кружить стрекозы и шмели. Мы причалим в самом прекрасном месте, поставим палатку, разожжем костер. Прилетят комары, станут есть наши руки, а мы будем гнать их и ужинать тем пирогом, который Оддню испечет нам в дорогу.

Вильгельмина подняла лицо к Торлейву, улыбнулась сквозь слезы и вытерла рукавичкой покрасневший нос.



Жизнь кипела на берегу Стьёрдальсельвы. Здесь было много усадеб. Женщина шла с ведром воды, другая, стоя на мостках на коленях, полоскала в проруби белье. Дети носились по сугробам, играли. Некоторые малыши отваживались ступить на лед, но дети постарше кричали на них и махали руками. Один из подростков на вопрос Торлейва, где можно переправиться на другой берег, сказал:

— Вон там, у острова. Лед там вчера еще был крепок, наши ребята ходили по нему в Скатвал, и ничего.

Через некоторое время они увидели меж берегов длинный лесистый остров. Узкая дорожка была протоптана к нему в глубоком снегу, и мужичок, путаясь в ногах, брел с того берега, таща за собою санки. Мужичок был сильно навеселе, весь вывалян в снегу — видимо, не раз уже поздоровался с землею. Им пришлось отступить в сугроб, чтобы дать ему дорогу; он же в ответ снял помятую войлочную шапочку и поклонился.

— Здорово, брат! — сказал он, с любовью вглядываясь в лицо Торлейва.

— И ты будь здрав, брате! — отозвался Торлейв.

— А скажи-ка, брат, кто ты и откуда держишь путь? Кажется, лицо твое мне знакомо!

— Едва ли, брат, — сказал Торлейв, покачав головою. — Я Торлейв с Пригорков, пришел издалека.

— А я вот — Кетиль с Крутого Подворья! Небось слыхал?

— Нет, прости, брат, — сказал Торлейв. — Я человек нездешний. Ты мне лучше вот что скажи. Есть ли на том берегу, в Скатвале, какой постоялый двор?

— Я бы позвал тебя к себе, брат, — сказал Кетиль. — Да жена моя, боюсь, осерчает, она и так-то зверем смотрит, ежели человек лишнюю кружку пива пропустит. А постоялый двор есть, как же не быть ему. «Пивной фьорд» называется. Пиво там знатное. Иду-то я как раз, брат, оттуда. — И он махнул рукой куда-то в сторону.

Расстаться с новым другом было нелегко. Он еще долго обнимал Торлейва и заверял его в дружбе на вечные годы — ну или сколько осталось ему, Кетилю, топтать грешную эту землю. Торлейв похлопывал его по плечу, стараясь не уронить в сугроб, а Вильгельмина смотрела на них и смеялась.



«Пивной фьорд» оказался обычным придорожным трактиром, из тех, что местные власти спешно открывали по королевскому указу. Уже смеркалось, когда они наконец его отыскали. Трактирщик — плотный спокойный человек в грязной рубахе и потертой ольпе козьей шерсти — цену назвал небольшую, истопил по их просьбе баню и принес Торлейву бритву и к ней плошку с растительным маслом. Пока Вильгельмина мылась, Торлейв расспрашивал хозяина о жизни. Простой вежливый разговор, но хозяин был доволен: поговорить он любил. Сетовал, что, видно, ждет их неурожайный год, раз снег выпал и не растаял до дня святого Климента. Торлейв возразил: зато снегу выпало так много, что обилие талых вод может исправить дело.

— Хороший ты парень, Торлейв, сын Хольгера, — сказал в конце концов хозяин. — Не стану селить тебя и твоего братца в общей комнате — сегодня там полно проезжих людей да бродяг. А есть у меня пристройка при поварне, там и заночуете.

В пристройке было тепло, после бани спалось особенно сладко. Вильгельмине вновь начал сниться зимний лес, но она, рассердившись на ётунов, прогнала этот сон и увидела дом на Таволговом Болоте и крышу, заросшую пушистым мятликом, ромашкой, маками и щавелем.

Торлейву поначалу не снилось ничего. Потом он увидел узкие улицы Нидароса, сбегавшие к пристаням. Почуял запах пива, рыбы и пригоревшей ячменной каши, доносившийся из дверей какой-то харчевни. Рядом с ним шел Гёде и увлеченно рассказывал о своей службе в Бергене. На Гёде и на Торлейве были серые послушнические хабиты[117]. Торлейв видел подол своей длинной одежды и стоптанные сандалии, надетые на босу ногу. «Я все еще в обители, в общине», — подумал Торлейв и проснулся. Ему надо было на двор.

Близилось утро, ночная тьма становилась прозрачнее. Сверху сыпал не то дождь, не то снег, холодные капли заливали открытый лоб Торлейва. Мерно, капля за каплей, сочилась вода по желобу в большую бочку, стоящую до половины в сугробе. С деревьев тоже капало, иногда с ветвей сползали оледенелые комья мокрого снега.

Возвращаясь из отхожего места, Торлейв внезапно услыхал частый стук и негромкие голоса — звуки странно отдавались в тумане меж стенами построек. Торлейв встревожился. Он тихо прошел мимо торцевой стены конюшни и остановился у коновязи, под навесом.

На дворе в рассветном полумраке стояли люди. Один из них стучал в дверь костяшками пальцев. Торлейв узнал его и замер, прижавшись к стене.

— Кто там? — раздался из-за двери голос хозяина гостиницы.

— Откройте! — крикнул Стюрмир в щель меж досками. — Мы путники! Охотники.

Послышалось лязганье отпираемых замков.

— Здравы будьте, добрые люди! — зевнул хозяин. — Ежели вы о ночлеге просить, так у меня все места заняты. Могу предложить вам лишь сеновал над конюшнею, но не очень-то там тепло.

— Все равно, — махнул рукой Стюрмир. — Пусть будет сеновал. Мы устали и нуждаемся в отдыхе и сне.

— По два пеннинга с носа, — вновь зевнул хозяин.

— Два пеннинга за ночлег на конюшне? — возмутился Дидрик Боров. — Грабеж!..

— Заплатим по три пеннинга с каждого, — перебил его Стюрмир. — Только прежде ответьте мне на вопрос: не остановились ли на ночлег у вас двое — парень и девушка? Он высокий, худой, темноволосый. Она маленькая, волосы светлые, большие глаза. Мы ищем их повсюду.