Золото Хравна

Он подбежал к ней. Она сидела в глубоком снегу, окруженная хороводом маленьких елок.

— Ты цела?

— Со мною все хорошо, — сообщила Вильгельмина. — Будет шишка на лбу и синяк на коленке. И у меня сломалась лыжа.

Он сел на корточки рядом с ней и внимательно вгляделся в ее лицо.

— И ссадина над бровью, — сказал он. — Нога не болит? Попробуй встать.

Он отгреб снег и развязал ремни креплений. Вильгельмина встала на ноги.

— Ну, я же говорила, — сказала она, наморщив нос. — Просто ушиблась.

Торлейв подобрал обломки ее лыжи — несколько длинных щепок, — осмотрел их и отбросил в сторону: уже не починишь.

— Я могу ехать на одной лыже.

— Будь у меня время, а в лесу — хоть одно подходящее дерево, я выстругал бы тебе новые лыжи. Но мы должны спешить, мы и так замешкались.

— Только не сердись! — сказала Вильгельмина, взглянув в его огорченное лицо. — Вот ты опять хмуришься!

Она сняла полную снега красную рукавичку и мокрыми пальцами разгладила мрачную складку, пролегшую меж его темных бровей.

Он спрятал ее замерзшую руку меж ладонями.

— Я не сержусь, — тихо сказал он.

— Теперь я вижу, — так же тихо отвечала Вильгельмина.

— Дойдем до дома Никуласа Грейфи и попытаемся купить или одолжить у него лыжи. Он добрый человек.

— А деньги у тебя есть?

— Пара эртугов найдется в кошеле.

— Мне кажется, если ты не отпустишь мою руку, Торве, нам придется остаться здесь.

— Если б можно было, — вздохнул он, — я бы никогда ее не выпускал.

Ехать на одной лыже — не самый удобный способ передвижения, да и не самый быстрый. Вильгельмина то проваливалась в снег, то спотыкалась, цеплялась то за пояс Торлейва, то за его руку.

— Торве, а ты уверен, что Никулас Грейфи будет нам рад?

— Даже если нет, что с того? Смотри, какой дым валит из поварни. Вон служанка несет на доске хлебы. Похоже, у них праздник.

Они двигались вдоль изгороди — усадьба была большая. За изгородью возвышались прочные бревенчатые строения: амбары, два стабура, пивоварня. В воздухе разливался густой запах солода.

Жизнь и впрямь кипела на дворе, здесь явно готовились к приему гостей. Четыре женщины несли из поварни два больших котла, над которыми поднимались облака пара. У конюшни стояли несколько саней — значит, начали уже съезжаться первые гости. По саням прыгали, носились друг за другом и кричали дети всех возрастов. У ворот черная коза обгладывала торчавшие из-под снега ветки молодых елочек.

Собаки, завидев Вильгельмину и Торлейва, с лаем бросились к воротам. Женщина, стоявшая на пороге, взглянула на лыжников из-под руки.

— День добрый! — крикнул ей Торлейв. Когда женщина приблизилась, он низко поклонился. — Мир дому вашему!

— И тебе мир, путник, — отвечала женщина. Прищурясь, она внимательно вглядывалась в лицо Торлейва. Высокая, стройная. Скуластое лицо, вздернутый нос, широкий рот. Небольшие светло-голубые глаза полны были столь спокойного достоинства, что Вильгельмина поняла: перед ней не одна из служанок, а хозяйка дома.

— Вы ведь Сольвейг, — произнес в этот момент Торлейв. — Дочь Суне, супруга Никуласа Грейфи?

— Да, это я, — отвечала женщина. — Постойте, постойте… Ведь это вы приезжали тогда вместе с Гёде? Вы — сын Хольгера Халльсвейна! Вы очень похожи на отца. Немудрено, что я вас запомнила: ваш отец считался когда-то самым красивым парнем во всем Эйстридалире. Заходите! У нас сегодня праздник, помолвка. Мою старшую дочь Сигне сговорили за Улова, сына рыцаря Эрлинга из Боргунда. Мы решили не откладывать праздник, хоть и пост на дворе. Но у нас всё очень скромно.

В это время сошел с крыльца и направился прямо к воротам крепкий, среднего роста человек — широкоплечий, одетый на французский лад. Длинное, ниже колен, сюрко темнозеленого бархата было распахнуто на груди. Разрезные широкие рукава сюрко были откинуты за спину, оставляя открытыми узкие рукава шелковой рубашки цвета спелой вишни, застегнутые на множество маленьких серебряных пуговиц. Жесткие рыжеватые волосы и борода пострижены были по-крестьянски коротко, вопреки столичной моде. Небольшие ясные глаза весело блестели на веснушчатом лице. Видно, он только что оторвался от какого-то приятного разговора, но все еще продолжал улыбаться. Было что-то мальчишеское — резкое и легкое — в его сильной походке, в живом взгляде и улыбке.

— Кто там, Сольвейг? — спросил он. — Еще пожаловали гости? Мир вам! Издалека идете?

— Помнишь сына Хольгера Халльсвейна, что заезжал к нам на одну ночь вместе с Гёде, когда тот вернулся из Нидароса? — спросила Сольвейг, радостно улыбаясь.

Торлейв поклонился:

— День добрый, хёвдинг Никулас.

— Торлейв! — воскликнул Никулас Грейфи. — Как же не помнить, конечно помню! Гёде после твоего отъезда много о тебе рассказывал. Он говорил, что остался жив только благодаря тебе.

Торлейв покраснел и резко мотнул головой.


— Ну, не знаю. Благодарить надо лишь Господа Бога за Его милосердие к дуракам, таким как мы с Гёде. И кстати, как дела у него? Он здесь?

— Нет. Гёде в Бергене, служит в дружине нашего дальнего родича, рыцаря Мюнана Бассе. А что это за парнишка с тобою? Твой брат? Заходите в дом, будете гостями.

Торлейв покачал головою.

— Благодарю вас, хёвдинг Никулас. Для нас было бы честью разделить с вами вашу радость и вашу трапезу, но впереди у нас еще долгий путь. А пришел я к вам с просьбою. У спутника моего беда — сломалась лыжа. Не сыщется ли у вас подходящей пары? Я готов заплатить за нее; не сочтите эти слова за обиду. Мы вправду очень спешим.

— Кажется, догадываюсь я о причине вашей спешки! — внезапно помрачнев, произнесла Сольвейг. Она внимательно разглядывала Вильгельмину. — Сдается мне, Торлейв, сын Хольгера, ты попал в беду? И еще кое-кого в нее втянул? Это же девушка, а не парень.

— Это не то, что вы думаете! — возразил Торлейв. — Она почти сестра мне! Это Вильгельмина, дочь Стурлы Купца, сына Сёльви из рода Лодмундов. Да вы наверняка знаете Стурлу.

— Стурлу, сына Сёльви? Конечно знаю, — оживился Никулас. — Было время, мы с ним вместе плечом к плечу стояли против датчан за честь старого нашего короля Хакона, а после полностью испили чашу позора в Шотландии[114]. Теперь Стурла серьезно занялся торговлей, стал бюргером в Нидаросе. Когда я искал невесту для Гёде, кто-то говорил мне, что у него есть дочь на выданье. Так это она?

— Да, это я, — сказала Вильгельмина, которой надоело, что все говорят о ней так, точно ее здесь нет.

— Не мое это дело, Торлейв, сын Хольгера, — продолжал Никулас. — Но только я едва ли могу одобрить такие вещи. Я сам отец, и ежели бы моя дочь… я, сказать по правде, не знаю, что бы я сделал.

Вильгельмина гневно взглянула на Никуласа.

— Легко судить, коли вы смотрите со стороны и видите только то, что у вас перед глазами! Но вы же ничего не знаете, хёвдинг Никулас! Отец мой в беде, возможно, он погиб. Горько, но наш родич, претендующий на опекунство надо мною, — негодяй и убийца, хотя об этом никто не догадывается, кроме нас с Торлейвом. Нам пришлось бежать ради спасения своей жизни! А вы сразу решили, что я непокорная дочь?

— Я не должен был так говорить, вы правы! — воскликнул Никулас. — Но я же и в самом деле ничего не знаю! Как это, Стурла погиб? Я ничего не слышал о том.

— Возможно, он еще жив, — сказал Торлейв.

— Простите же нам наши поспешные слова. — Никулас серьезно смотрел сверху вниз на маленькую Вильгельмину. — Со взрослыми дочерьми так трудно. Мы с Сольвейг всегда беспокоимся за нашу Сигне. Лыжи-то я вам дам, и денег мне никаких не надобно. Но куда и от кого вы убегаете? Оставайтесь у меня! И знайте, что я готов постоять за вас и за Стурлу пред кем угодно.

— Я благодарен вам, хёвдинг Никулас, — тихо сказал Торлейв. — Но всё хуже, чем может показаться. Случилось так, что я убил государева человека. Это долгая история, и в двух словах тут на дворе ее не расскажешь.

— Иисусе! — тихо произнесла Сольвейг. — Бедный мальчик! Что же теперь будет?

— Кого же, Торлейв? — спросил Никулас. — Вашего сюсломана Маркуса?

— Нет. Нилуса Ягнятника из Гиске.

— Вот так так! — воскликнул Никулас, с изумлением глядя на Торлейва. — Как же ты убил его, сынок?

— Я пронзил его грудь мечом, — отвечал Торлейв, все более мрачнея.

— Вы сражались?

— А как иначе? — сказал Торлейв.

— Давно ли это случилось?

— Тому уж четыре дня.

— Вот это новость! — ошарашенно проговорил Никулас. Он помолчал некоторое время, пытаясь осознать сказанное Торлейвом. — Сейчас ты поймешь, почему я так удивлен. Было раз, что и я скрестил свой меч с его мечом, мы обменялись несколькими ударами. Я был взбешен. Наверное, я бы прикончил его — или он меня, — но нас разняли раньше.

— Подождите! — вскричала вдруг Сольвейг. Голубые глаза ее сверкнули. — Так Нилус Зверолов из Гиске мертв?

Торлейв кивнул.

— Она должна знать об этом, правда же, Никулас?! Она никому не скажет о вас, не бойтесь… Гудню! Гудню! — закричала Сольвейг, замахав рукою одной из служанок. Та приблизилась: усталая и бледная, молодая еще женщина в сером платье, полотняном переднике и в черной вдовьей головной повязке. Глаза ее были опущены.

— Гудню, сердце твое может успокоиться отныне! — произнесла Сольвейг. — Ты отмщена.

— Что вы говорите, хозяйка? — тихо переспросила Гудню.

— Нилус Зверолов убит!

— Хвала Небу! — одними бледными губами произнесла Гудню. — Кто же сделал это?

— Вот этот мальчик, Гудню, — Сольвейг взяла Торлейва за плечо и повернула его лицом к Гудню. Торлейв молчал; он не мог понять, что происходит.

— Это правда, молодой господин? Вы убили его? Он мертв?

— Воистину, — ответил Торлейв, с недоумением глядя на бледную женщину. Она казалась тяжело больной, точно жизнь едва теплилась в ней. Внезапно, пав перед ним на колени, Гудню схватила его руку и прижала к своим губам.

— Будь благословенна рука, свершившая это! — прошептала она.

Торлейв перевел смятенный взгляд с Сольвейг на Никуласа:

— Что это?.. Хотя бы объясните мне!