Жить! Моя трагедия на Нангапарбат

Вглядываюсь в небо. Уже половина первого. Почему спасателей не видно?

Зачем мне понадобилось в четвертый – лишний – раз вернуться на эту вершину? Почему эти высокие горные пики, которые бывают такими враждебными, тянут меня к себе словно магнитом?

На протяжении многих месяцев и даже лет после смерти матери горы стали моим убежищем.

Я лишилась материнской любви и искала замену среди зеленых лугов или заснеженных вершин, поднимаясь все ближе к солнечному свету, ближе к небу! Для нас с отцом и братом это стало нашим райским уголком. Я вспоминаю письмо, которое написал моей матери ее отец: «Запомни хорошенько, дитя: если когда-нибудь тебе станет грустно, отправляйся на прогулку в лес, иди и внимательно смотри по сторонам. В каждом дереве, в каждом кусте, животном, цветке ты найдешь след божественного присутствия. Это утешит тебя и ты забудешь о своих горестях».

В 2009 году я одна спустилась с Аннапурны, после того как долго, но безуспешно искала своего напарника, чешского альпиниста Мартина Минарика, заблудившегося во время снежной бури. Вернувшись оттуда, я бросила альпинизм. Не хотела больше ничего слышать о горах. Я слишком страдала. У меня было слишком много вопросов, которые остались без ответа. Больше никогда в жизни я не хотела нести ответственность за другого человека. Не хотела принимать решений. Я задыхалась и твердила себе, что нужно было повернуть назад раньше, что мы зря пошли дальше и так далее. Но кто был за это в ответе? Там, наверху, решения принимали мы оба. Мы вдвоем оценивали риск и прекрасно знали, на что каждый из нас способен – двое взрослых, отвечающих за свои действия перед своими близкими и готовых к последствиям. Но с горы спустилась только я.

На четыре года я отказалась от походов в горы и с головой погрузилась в мультиспортивные гонки. Это был очень напряженный период моей жизни, я хотела найти ответы и забыть Аннапурну, понять, почему меня так притягивают Гималаи. Я стремилась найти новое окружение, новое дело. Время, проведенное вместе с друзьями по команде Team Lafuma, было прекрасным.

Но жизнь, в которой нет гор, высоты, оказалась для меня так же невозможна, как и жизнь без моего мужа.

Наверху, в горах, я дома. Я переживаю удивительный, магический опыт, которым не всегда можно поделиться, когда возвращаешься. То, что я ощущаю в горах, сродни тайнам алхимии, это очень трудно облечь в слова. Так, например, когда я оказалась одна на вершине Пекено Альпамайо в Боливии в 2016 году или на Лхоцзе в Непале в 2017 году, меня охватили невероятные, доселе неизведанные чувства. Я находилась высоко над остальным миром, полностью слившись с природой. Видела вершины, покорить которые – честь для любого альпиниста, и я годами мечтала о них. Я кричала от радости, подставляя лицо ветру, благодарила небеса за неповторимые мгновения острого счастья. Ничто больше не имело значения, восторг наполнял каждую клетку моего тела. Эти два восхождения так и остались для меня уникальным опытом, вершинами моих внутренних поисков. В Боливии я впервые поднялась выше Монблана, впервые преодолела отметку 5000 метров. На Лхоцзе весной 2017 года наконец поднялась выше 8500 метров. Это стало наивысшей точкой моей жизни: годы, посвященные мечте, любви к горным вершинам, увенчались достижением потрясающей гармонии. Красота природы и мира – одна из составляющих того, что заставляет меня жить и делает живой. Это то, чем я восхищаюсь. На вершине я была одна, но чувствовала, что на нее меня вознесли все, кого я любила и продолжаю любить.

В 2018 году, во время второй экспедиции на Гималаи, я открыла для себя край разреженного воздуха – ледник Балторо в Пакистане. Я преодолела символическую отметку 8000 метров, была на самых высоких пиках Земли, попасть на которые стремится любой альпинист. Я поднималась на горы, мечты о которых в детстве казались несбыточными. Мое сердце принадлежит горным вершинам, где я испытывала радость и погружалась в созерцание, где переживала невероятные, сказочные мгновения, описать которые так трудно. Мой организм в горах легко адаптируется: например, я звонила мужу с вершины Гашербрум-I. Он думал, что я уже вернулась в базовый лагерь, потому что я говорила нормально, в обычном для меня быстром темпе, как будто нехватка кислорода вовсе мне не мешала!

Меня часто упрекают, что я очень скупо делюсь рассказами о своих восхождениях. Мои рассказы о горах иногда удивляют тем, что все в них выглядит «просто» и я в них совсем не похожа на суперженщину. Я очень далека от захватывающих историй о сверхчеловеческих способностях, которые стали так популярны и широко транслируются с начала гималайского альпинизма. Короче говоря, я вовсе не похожа на альпинистов-звезд. Большая часть этих эпичных историй очень далека от того, что я сама испытала на высоте 8000 метров. Мой организм действительно быстро приспосабливается к новым условиям, мне повезло, что на большой высоте у меня есть это преимущество. А то, что я называю скромностью, некоторые воспринимают как провокацию.

Но я не обращаю на это внимания. Я быстро поняла разницу между тем, кто я на самом деле, и тем, чего таблоиды ждут от альпиниста, покоряющего Гималаи. Они ждут сенсаций, драм, рекордов, невероятных психических способностей и сногсшибательной внешности… Я не хочу участвовать в этом шоу. Предпочитаю реальность.



* * *

Я считаю, что альпинизм помог мне лучше интегрироваться в социум. Жизнь внизу, в обычном мире, бывает для меня трудной. Возможно, мне свойственна некоторая асоциальность, и чистый горный воздух помогает мне справляться с обычной жизнью. Это то, что поддерживает меня в равновесии. Так я убегаю от повседневности. От моделей поведения, навязанных обществом, от комфортного и рутинного образа жизни, который ограничивает физическое и духовное развитие, стремление к свободе, желание самой получить опыт, составить свое собственное мнение.

Я все больше избегаю общества, которое хочет принимать решения вместо меня. Я знаю, что все ответы находятся внутри меня. Я отправляюсь в горы, чтобы жить настоящей жизнью. Когда знаешь, что риск настоящий, когда бросаешь ему вызов, жизнь становится насыщенной, и, вернувшись, ты чувствуешь, что твоя любовь к ней стала сильнее. Во время экспедиции я живу на пределе возможностей, сжигая все топливо и гораздо более интенсивно, чем внизу!

В горах я не стремлюсь быть на «ты» со смертью. Я совершаю восхождение не ради того, чтобы подвергнуть жизнь опасности, моей главной целью всегда остается спуститься, избегая ненужного риска. Я иду к вершине, чтобы почувствовать радость жизни, я иду навстречу неизвестному, туда, где мои глаза сияют и я чувствую себя настоящей.

Сообщение Людовика вырывает меня из глубокой задумчивости.

13:03. «Вертолеты вылетели, на полпути им нужна дозаправка. Стараемся достать 3-й вертолет, на всякий случай, на смену». «Ветер и туман, держись.»

Держаться. Да. Продолжать надеяться. Но как же я сержусь на себя.



* * *

Зачем я в четвертый раз вернулась на Нангапарбат, ведь я обещала себе никогда не подниматься на одну и ту же вершину? Но эта гора, ее история всегда меня завораживали. Я долго в мельчайших деталях изучала проложенные на ней маршруты. Читала обо всех восхождениях, видела все доступные изображения, с помощью воображения долгие годы бродила по склонам этого ледяного гиганта.

Но, честно говоря, в этом году я не испытывала особого желания возвращаться на Нангапарбат. Я совершила на эту гору три восхождения подряд и хотела сделать перерыв, отправиться на другую вершину, вспомнить удовольствие, которое получала от встречи с чем-то новым. Из первой экспедиции в Гималаи, которую я совершила в 2013 году вместе с Даниэле Нарди, я вернулась в полном восторге от гималайской зимы, от уединения, которое дарила Нангапарбат и от организованности, которой требует такая экспедиция. И еще от того, что убедилась – у меня есть шанс подняться на вершину. Я была уверена, что вернусь сюда. Зимой замерзшая Нангапарбат великолепна, ее склоны покрыты голубоватым льдом, гора скована холодом, вокруг вершин танцует ветер.

Два года спустя, в 2015-м, я больше недели провела на Нангапарбат в одиночестве и узнала много нового о зимнем восхождении на этот восьмитысячник с пакистанской стороны – условия тут гораздо более суровые, чем с непальской. Иногда это было похоже на конец света: бешеный ветер и чудовищный холод. Но меня привлекало именно это – выживание во враждебной среде. Именно это вызывало у меня живой интерес. Восхождения, которые требовали выносливости, храбрости, мотивации, силы воли, приносили мне чувство уверенности в своих силах. Я получала ответы на вопросы о том, кто я на самом деле. Нангапарбат научила меня смирению, научила оценивать степень риска, осознавать предел человеческих возможностей и, что важнее всего, жертвовать собой. Когда я вернулась, мои мечты окрепли, планов стало больше, чем когда я только готовилась к восхождению. Я твердо знала, что вернусь.

Экспедиция 2016 года далась мне труднее – слишком много народу, слишком много соперничества. Две недели ожидания в Чиласе, чтобы получить все необходимые разрешения и заполнить кучу бумаг – и мы пропустили единственное погодное окно в январе. Мы с Томеком были очень разочарованы, хотя были полны сил и энтузиазма, и сумели это доказать.

13:53. Людовик пишет: «Алекс оставил продукты на 6000 м за гребнем, справа внизу. На всякий случай». «Еще два часа до прибытия вертолетов».

Но почему так долго? Что за бесконечные задержки?

14:07. Отвечаю Людовику: «2 часа? Они что, летят из Исламабада?»

Я становлюсь язвительной – это мой способ реагировать на обстоятельства, которые сильнее меня. Но тут же беру себя в руки: «Могу попытаться спуститься еще немного! Но я почти без сил». «Ночной штурм вершины обошелся нам очень дорого, хотя мы были счастливы покорить ее».

Людовик: «Оставайся в пределах возможной зоны приземления. я скажу, если нужно будет спуститься».

Зачем мы вернулись сюда в этом году? Зачем мы оба вернулись на Нангапарбат? Неужели мы оба стремились совершить здесь идеальное восхождение?

Мы с Томом устали возвращаться на эту гору. Для нас здесь уже не было ничего или почти ничего неизвестного. Мы сделали здесь все, что можно. Кроме штурма вершины. Неужели это было так важно? Итак – зачем? Чтобы завершить зимнее восхождение в альпийском стиле на восьмитысячник. Чтобы получить ответы на все вопросы, связанные с этим восхождением. Чтобы не пожалеть потом, что я не осуществила свою мечту. Мне нужно было дочитать эту книгу до конца, перевернуть последнюю страницу. Сегодня мне это кажется таким глупым.

Какую цель преследовала я, возвращаясь сюда? Зимнее восхождение на гималайский восьмитысячник – главная цель мой жизни как альпиниста, и упрямство толкало меня к ее осуществлению. Меня восхищали рассказы Жан-Кристофа Лафая[12]: о необходимых приготовлениях, о сложных погодных условиях, о том, на что способен человек и где предел его возможностей; о сложном периоде адаптации, о коротких погодных окнах, о выстраивании стратегии восхождения. Я хотела на собственной шкуре испытать иные погодные условия, чем те, какие бывают во время других классических времен года (весна, лето, осень) в тропосфере. Восемь тысяч метров – на этой высоте я чувствую себя не только хорошо, но и иначе, чем всегда. Я не стремилась пройти как можно больше маршрутов, покорить как можно больше вершин, мне были нужны долгие путешествия в горы, в мир, где я могла проверить на прочность границы человеческих возможностей. На 2018 год у меня было полно планов, в том числе один большой проект весной – восхождение на Эверест, самую высокую и дорогую вершину в мире. А мой бюджет, как всегда, был весьма ограничен. В 2016 году я решила уволиться из Министерства образования и целиком посвятить себя альпинизму, и теперь от экспедиции до экспедиции живу благодаря моим партнерам – компаниям Valandré, TeamWork, Everest Travaux acrobatiques, Grivel, Blue Ice. Я должна как можно практичнее распорядиться деньгами, которые они дают мне на осуществление моих целей. Зимняя экспедиция в Непал стоит вдвое дороже, чем весенняя, и втрое дороже, чем зимняя в Пакистан.

Зимняя экспедиция всегда стоит дороже, потому что желающих меньше. Нельзя разделить с другими участниками ни дорожные расходы, ни стоимость пермита – разрешения на восхождение, ни услуги офицера связи, проводников, носильщиков и повара. Кроме того, зимние экспедиции сопряжены с бóльшим риском из-за погоды, которая нередко может свести на нет целый год подготовки. Шансы покорить вершину в это время года снижаются до 20 %. Зимняя экспедиция в Непал уничтожила мои весенние планы на Эверест. Итак, если я хотела совершить зимнее восхождение, для этого подходила только Нангапарбат. Но искать напарника, после того как первое зимнее восхождение уже совершено кем-то другим, напрасный труд. Поэтому я решила ехать одна.

Что касается Тома, он был совсем на мели. Все, что он получал в Ирландии, работая автомехаником в крупных компаниях, уходило на оплату учебы детей: старших Макса и Тони, которые жили со своей матерью Джоанной в Польше, и младшей Зои, которая живет с Томеком и Анной в Ирландии. Ему, как и мне, для каждой экспедиции приходится искать финансирование. Он часто прибегал к краудфандингу. Его фанаты годами поддерживали его, настолько их вдохновляли особые отношения Томека с Нангапарбат, которая стала «его» горой. Он пытался собирать средства и для восхождения на Гашербрум-I и на Эверест, но эти проекты не увенчались успехом. Деньги поступали, только если планировалась поездка на Нангу. Круг замкнулся. «Эли, я смогу найти деньги, только если это будет Нанга», – сказал он мне по телефону. Он уже сам устал от своей одержимости этой горой, она ему надоела. Но что-то снова и снова тянуло его туда, будто его судьба была связана с этим местом.

Итак, выбор горы для восхождения в этом году был сделан.


Моя история связана с историей Тома, а его история – с моей. Мы такие разные, однако в его жизни я слышу эхо своих вопросов и сомнений. Но я предпочитаю отвернуться и не вдумываться. В глубине души я чувствую, что больше не испытываю к Нангапарбат того энтузиазма, с которым относилась к ней раньше, и это меня пугает. Страсть исследователя сменилась скукой приговоренного? Я понимаю это, но я пленница.

Когда дома, в Дроме, я закрываю глаза, мысли уносятся к вершинам и я вспоминаю рождественские праздники, проведенные на склонах Нанги. И тогда я чувствую радость и желание снова пережить эти моменты, трудные, но волшебные – вдали от всего остального мира! Мне кажется, что вернуться туда еще раз будет правильно. Желание подняться на Нангапарбат зимой в альпийском стиле – это вызов самой себе, в котором и заключается смысл моей жизни.

15:24. Людовик: «Вертолет уже близко. Как ты?»

15:47. Эли: «Ничего. Очень хочу пить и есть. Спала 5 мин.».

15:50. Людовик: «Будут на месте через 30 мин. Десантируют спасателей».

Людовик: «Сможешь поймать веревку, которую тебе спустят, и удержаться на ней?» «На ней будут узлы “мертвый якорь” и карабин». «Подготовь свою страховочную систему».

Я отвечаю: «Нет, или только с карабином, я почти без сил».

Людовик: «Если не получится, вертолет попытается сесть. Или высадит спасателей».

17:02. Людовик снова присылает сообщение: «Ждем от тебя подтверждения. Спасатели на месте? Если проблемы, скажи, есть 3-й вертолет».

Но я по-прежнему ничего не слышу. Мне надоело ждать помощи, о которой твердят часами, а ее все нет.

Отвечаю: «Спасателей нет».

17:11. Людовик: «Ты их не видишь?» – «Нет».

17:14. Людовик: «Слышишь их? Туман? Они на месте».

«Никого. Туман. 3-й вертолет?»

Людовик спрашивает, слышу ли я их. Не знаю. Думаю, что нет. Не уверена. Уже час, как я вернулась в свое убежище. Все, что я слышу, – вой ветра на ребре Мазено, похожий на шум двигателя. На зимнем восьмитысячнике звуки сливаются в общий гул. Нет, это не вертолет, это ветер свистит в ушах. Не хочу снова напрасно надеяться.

Коммуникатор почти разряжен. Я должна экономить оставшиеся 3 %, потом коммуникатор перейдет в режим, когда доступен только вызов экстренных служб. Я больше не смогу отправлять и получать сообщения. Буду полностью лишена связи. Отправляю сообщение Людовику, чтобы предупредить его. Я знаю, он поймет, у него самого был такой опыт в горах.

17:23. «Скоро отключусь, телефон садится». Я не могу больше выносить бессмысленное ожидание! Мне кажется, что все эти переговоры ни к чему не приведут, все это какой-то обман. Сообщение я отправляю в полном отчаянии: хочу, чтобы Людовик сделал хоть что-то! Я уже ничего не понимаю.

17:40. Людовик: «Новый вылет завтра. Спасатели поднимаются. 6000 м. Палатка, еда, справа от хребта через 10 мин.».

Слово «завтра» звучит для меня как пощечина. То же, что и вчера, перед наступлением ночного ада. Ужасное слово. Я не смогу выдержать еще одну ночь ожидания! Я должна спускаться. Взять судьбу в свои руки. Должна выбраться отсюда сама. Сама спуститься с горы.

В долгие часы ожидания меня поддерживал робкий огонек надежды. Теперь он погас, осталось только отчаяние. Я не понимаю, что происходит и какой план у пакистанских спасателей. Почему мне велели спускаться, бросить Томека, если они не вылетели, если их до сих пор нет? Я целый день схожу тут с ума, меня терзают холод и чувство вины. А Томек наверху без сил, совсем один.

Уже двадцать четыре часа я жду здесь спасателей, которые должны забрать Томека. Я следовала всем указаниям, которые мне давали. Сделала все, что от меня требовалось. Томек больше не может передвигаться самостоятельно, и единственное, что меня успокаивает – мысль о том, что он очень сильный и дольше, чем кто угодно другой, может сопротивляться ужасному холоду. Он Мистер Нанга, он провел много ночей на ее склонах, выше 7000 метров. Но мне все равно трудно бороться с ужасом, который не отпускает меня с той минуты, когда Томек сказал, что больше ничего не видит.

А теперь все снова рушится. Как тогда, когда мы были на вершине. Я понимаю, что надежды дождаться спасателей здесь больше нет. Во мне крепнет уверенность, что я должна двигаться, что-то делать, спускаться самостоятельно. И делать это нужно немедленно. Это вопрос жизни и смерти.

Я не могу часами просто сидеть и ждать, ничего не предпринимая. И неважно, что говорят Людовик и пакистанские спасатели. Настало время взять все в свои руки.

Иначе я навсегда останусь на этой горе.

Прошло сорок восемь часов с тех пор, как мы решили продолжать штурм вершины, более двадцати четырех часов с тех пор, как я согласилась спускаться, держась как можно ближе к Томеку, то есть по маршруту Кинсхофера, вместо того, чтобы вернуться тем путем, которым мы сюда поднялись. И теперь я снова принимаю решение – идти дальше одной, навстречу ночи, несмотря на то, что я отморозила пальцы на ногах. Я спущусь, завтра утром вернусь в базовый лагерь и займусь спасением Тома! Людовик просит меня оставаться на месте, подождать еще, но я жду уже два дня в нечеловеческих условиях! Два дня Томеку очень плохо, два дня страдаю и я. Я знаю, чувствую, что должна бежать с этой горы. Здесь мне больше нечего делать.

Я больше не хочу чувствовать себя скорлупкой, затерянной в бескрайнем океане, которую волны и ветер бросают из стороны в сторону. Не хочу плыть без руля и без ветрил, не имея возможности хоть как-то контролировать происходящее. Теперь штурвал снова в моих руках. Я беру на себя ответственность за положение, в которое попала. Если с нами это случилось, значит, мы сами виноваты. Я должна была понять, что Томек отключился от реальности, общаясь с Богиней, погруженный в мрачные мысли, преследовавшие его еще в базовом лагере, сосредоточенный на своих духовных исканиях, гораздо более замкнутый, чем в предыдущие годы.

Надеюсь, что смогу спуститься и найти способ помочь ему. Я сделаю это, спущусь в базовый лагерь и, если проблема там, сделаю все, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Может быть, веревочные перила тянутся и дальше? Выбора нет, я должна идти вперед!

Я следую своему инстинкту. Ночь будет длинной, но завтра утром я приду в базовый лагерь. Тревога исчезла. Чудовищные сорок восемь часов, которые я пережила, невыносимые воспоминания об ужасном состоянии Томека, о его голосе, лице, руках превратились в топливо, которое поможет мне покончить с мучительным вынужденным ожиданием, выбраться из ловушки и привести к нему помощь. Я должна попытаться выбраться из этого ада, из заточения на этой горе. Я должна двигаться, чтобы жить и выжить!

В моей голове наступила ясность, я гоню прочь призраки и отчаяние, которые терзали меня ночью. Я чувствую, что никто не придет сюда за нами, и если я хочу остаться в живых, то должна действовать сама. Я должна спуститься с горы и как можно скорее организовать спасение Томека. Ветер усиливается, сметает снег с ледяных склонов. Я направляюсь в базовый лагерь, это моя главная цель. Моя задача – двигаться, бежать от ужасов ночи, идти вперед, сосредоточиться на том, что я делаю. Не может быть и речи о том, чтобы я провела третью ночь под открытым небом и без движения. Я знаю, что не переживу этого. Я должна сражаться, чтобы выжить и вернуться к своему мужу. Я не могу бросить Жан-Кристофа, не могу допустить, чтобы он пережил такое. Я должна биться и вернуться с этой горы живой.



27 января 2018 года, 18 часов

«Попытаюсь спускаться, пока есть веревки». Отправив Людовику это сообщение, выключаю коммуникатор. Сейчас 18 часов. Лишь гораздо позднее я увижу его ответ: «Спасатели говорят: оставайся на месте».

Мои первые шаги были неуверенными, неловкими. Не могу сообразить, как опираться на потерявшую чувствительность ногу. Мне кажется, что вместо обмороженных пальцев какая-то жидкая масса, что пальцы вообще отделились от тела. Боюсь наступать на эту ногу. Но как ни странно, мне не больно. Не знаю, сколько сейчас времени, но погода – пока, во всяком случае, – прекрасная, значит, нужно пользоваться этим и идти. Однако дергающая боль в руках напоминает, что до спасения еще очень далеко.

Я иду в темноте. Только скрип моих ботинок нарушает давящую тишину, гонит одиночество прочь, заставляет умолкнуть страхи и сомнения. Хватит ли мне сил выполнить задуманное? Не окажусь ли я в тупике? Склон идет под углом 50–60 градусов, он очень скользкий, покрыт льдом, гладким, как стекло, и очень твердым. Ночной мрак скрывает от меня то, что находится впереди. И слава богу! Мне хотя бы не кажется, что там пустота, поджидающая меня бездна. Если я поскользнусь на этом ледяном склоне, все будет кончено. Медленно, осторожно продвигаюсь вперед. Вскоре я начинаю чувствовать, какой покой окутывает гору. Как ни странно, темнота прибавляет мне уверенности.

Все вокруг кажется нереальным. Я спускаюсь в ночи, без налобного фонаря, по незнакомому маршруту, без всякого снаряжения, у меня нет ни ледоруба, ни ледобуров, ни веревок, ни страховочной системы. Как минимум пятьдесят пять часов у меня не было ни капли воды во рту. Сутки почти без сна, если не считать полудремы и галлюцинаций прошлой ночью. Единственный талисман, который я храню в глубине души и который поддерживает меня, – слова моего мужа. Он написал мне их несколько дней назад, когда мы еще шли наверх, и он предупреждал нас о приближении плохой погоды: «Дорогая, пожалуйста, будь 27-го в базовом лагере!»

Бледный свет луны отражается на ребре Маммери, словно хочет подбодрить меня воспоминаниями о восхождении 2013 года. Величественный хребет Мазено выделяется на фоне неба. Луна отражается в голубоватом льду, покрывающем маршрут Кинсхофера. Я спускаюсь при свете луны, налобный фонарь приказал долго жить. Восхищенная этим почти приветливым светом, я скольжу вдоль веревочных перил, забыв на мгновение о том, как опасна, как рискованна моя затея. Вопрос о том, что меня ждет внизу, больше не стоит. Я знаю только одно: я должна спускаться всю ночь, с той скоростью, с какой смогу. Снимаю маску, она мешает видеть, что меня окружает. Ледяной ветер дует в лицо, обжигает роговицу. Прикрываю глаза рукой в перчатке, жду, когда они привыкнут. Приходится щуриться, чтобы видеть более отчетливо.

Мысли движутся по кругу: держать пальцы рук в тепле – шевелить пальцами ног – щуриться, чтобы не остаться без глаз. Держать пальцы рук в тепле – шевелить пальцами ног – щуриться, чтобы не остаться без глаз. Идти вперед.