Здравствуйте, «скорую» вызывали?
Часть 25 из 32 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Мамаша, будьте любезны, миску холодной водички, тряпочку, стопку водки и полотенце!
Маменька метнулась и все принесла. Папенька с интересом выделил из стратегических запасов рюмку «огненной воды», по дороге хлопнув таки тридцать грамм «для здоровья и дезинфекции». На глазах у изумленной публики вылил водку в воду, намочил тряпочку и стал обтирать грудь, живот, шею, лицо и бедра. Внимание – не растирать, а обтирать. Требовалось сделать поверхность тела мокрой. После чего взял в руки полотенце и энергично начал обмахивать намоченное. Шкет безразлично наблюдал за нашими манипуляциями. Коснувшись кожи сына, маменька вдруг обнаружила, что она стала прохладной. «Ой!»
– Ой! А чой-то вы делаете!!! Вы ж его сейчас простудите!!!
– Мадам, он у вас уже простыл. До моего прихода. Усугубить я это не могу. А вот температуру следует снизить хотя бы до 38. Многовато ему.
– Так вы ж его морозите! Вон кожа какая холодная!!!
– Не морожу, а помогаю воде испариться с поверхности кожи. Самый мягкий и естественный способ понижения температуры тела. Вода испаряется и жар за собой утаскивает. На медикаменты-то он у вас не реагировал. Давайте-ка градусник еще раз поставим. Тэ-э-экс! Вот пожалуйста, 38,3. Вот теперь можно прикрыть легким пледом и не кутать! Опять температуру нагоните! Так, теперь делаем следующее. Какие травки дома есть? Готовьте отвар ромашки и календулы. Раствор соли, капните туда йода. Сколько? Столовую ложку соли размешайте в стакане теплой воды. И – полоскать горло! Каждый час выполаскивать по стакану, чередуя отвары. Хорошенько, ответственно. Запомните – ангину выполаскивают! Пока злобные бациллы будут на миндалинах сидеть и размножаться – будет держаться высокая температура и интоксикация. С утра вызывайте на дом врача и уже тогда пусть определяется с назначением антибиотиков. Выздоравливай, герой!
Папенька, в переживаниях и увлекшись кратким семинаром по лечению ангины, незаметно для себя опрокинул в организм еще пару мензурок микстуры для растирания. В оздоровительных целях, разумеется. Поймав мой укоризненный взгляд, истолковал его по-своему и искренне пытался полечить доктора. Помогла отбиться от благодарного отца опасно зашипевшая маменька. Тот сменил тактику, и в результате обрадованный водитель получил от меня вяленого леща в газетке. Ну а я всю дорогу с наслаждением грел в руках алюминиевый стаканчик-крышку от всенародно известного китайского термоса, наполненного крепким сладким чаем, сдобренным смородиновым и малиновым листом. Каждый глоток как первый и последний.
34
Нельзя запивать горячие мысли холодной водкой. Ой нельзя! Спор о величине зазора в свечах жигулевского движка перерос в битву титанов. В ход пошли картины эпохи Возрождения. Развешанные, представьте, в гараже! Аккуратно вырезанные из журнала «Огонек» и оправленные в попиленный багет еще более древней эпохи. Багет пережил все европейские войны и сейчас успешно защитил точку зрения бойца. На лысом черепе оппонента затейливая завитушка наливалась фиолетовыми оттенками. Медный уголок честно вынес последние собственные зубы справа вверху и рассек губу на манер профиля декоративного кролика. Изменение внешности чудесным и отрезвляющим способом воздействовало на мужчину. Тот, пришептывая и присвистывая, складно излагал теорию падения в скольжении и трагическую встречу с дверной ручкой. Оппонент, покряхтывая от последствий пинка по ребрам, яркой мимикой подтверждал кровожадность дверной ручки и коварство лужицы машинного масла.
Третий персонаж прибежал на шум битвы и застал обоих дискутеров в нокдауне. Он же и вызвал скорую, впечатлившись силой воздействия изобразительного искусства на человеческий организм.
Изложение было скучно и знакомо до боли (и почему у всех пьяных интеллигентов фантазия дверными ручками заканчивается?), но восхитила последняя реплика печального кролика соседу по гаражам:
– Вот такое, мля, случилось оливье, Михалыч…
Отсмеявшись, заполнил карточку и отвез титанов в травмпункт. Лечить заячий профиль и помятые ребра.
* * *
– О, какой натюрморт в тазике! Кровь – это не здорово. Надо бы в больничку. Гражданин, не делайте мне пальцами фигуры! Огорчаюсь я. Начинаю думать неправильно и негуманно. Забываю то, чему учили добрые профессора в институте и вспоминаю то, что вбивали злобные инструктора. А мы сейчас не в казаки-разбойники играем! В другую игру! Про Айболита и больного бегемота! Вы, милок, сколько лет так ударно ливер раскачивали? Шта?!! Ничего крепче кефира не злоупотребляли? Только натюр продукт двойной дистилляции? Диетическое питание деревенскими продуктами три раза в день и два раза ночью? При этом честно и праведно отслужили Родине 25 лет в боевой позиции начальника продуктового склада полка гражданской обороны. Итак… Кровь в рвоте когда появилась? Вчера? Что мы нынче имеем? Ооооо! Деликатес года: фуа-гра из печени прапорщика! Торчит как скала и ниже пупа уже. Дяденька начальник, у вас на складе запасной печени не завалялось? Нет? Печально…Тогда едем в больничку. И быстро! Возражать будете своему патологоанатому! Бегом, ветеран тушенки и валенок! Бегом, родной! Закровит еще больше пищевод или желудок – не довезу…без шуток.
Несчастный как Муму, порочный как Карлсон, бывший прапорщик наотрез отказался от переноски и, на последних каплях самолюбия, вполз в салон и рухнул на застеленные носилки уже внутри машины. Втаскивали в приемный покой вчетвером. Встать он уже не мог. Кровотечение из варикозных вен пищевода на фоне цирроза печени выводит счет времени оставшейся жизни на скудные минуты…
* * *
«Боли в животе». Диагноз-ребус. Никогда не знаешь на что занесет. От деликатного поноса на фоне тухлого беляшика до свинореза, откованного из жала отбойного молотка и временно размещенного в потрошках пациента.
Сейчас, можно сказать, повезло. Никто не укакался и не совершил сеппуку. Пациентка пятнадцати лет. Зовут Машей. Беспокоят непонятные боли в животе. В свои юные годы Маша имеет весьма впечатляющие габариты. Интеллект не обезобразил черты ее лица и поверхность головного мозга. Девственная равнина. Человек-инфузория… Тупелька. Шевелит ресничками, побулькивает вакуолями, аппаратом Гольджи… Дерзит! Точнее, пробует хамить в ответ на конкретные вопросы.
После короткого осмотра и опроса стала очевидна беременность на хорошем сроке. Стараясь быть деликатным, начал говорить аккуратными намеками. Ни мама, ни дочка меня не поняли. Перешел на более понятную терминологию. На женщин напал конкретный столбняк. Понимания – ноль, размытая улыбка и взгляд юного теляти у дочери, легкий оскал и дрожащие бигуди у маменьки. Наконец, маман встрепенулась, нахмурилась и выдала спич. Причем не абы как! А встав со стула, приняв гордую осанку и откашлявшись.
– Я, доктор, оказываюсь принимать ваши грязные намеки! Вы, будьте любезны, объяснитесь, или я вас утоплю в жалобах на клевету! Вы нанесли несмываемое оскорбление! В (внимание!) гинекологическом дереве нашей семьи падших женщин не было и до свадьбы все себя образцово блюли! А потому – предположить та-а-акое о моей дочери-подростке может только хам, мерзавец и последний негодяй!
Маша отреагировала на маменькину тираду туманной улыбкой, непонятными кивками и расфокусированным взглядом. «Как бы в обморок не навернулась, Джульетта…»
– Вынужден вас огорчить, мадам! Я вам сейчас изложу страаашное! Порочную правду о непорочном зачатии. То, что генитальная карьера вашей дочери начата в нежном возрасте – проблема вашего семейного воспитания, а не ее физиологии. Это вы между собой разберетесь. Меня данная мелодрама в наименьшей степени волнует. А вот боли и некоторые другие моменты могут свидетельствовать о возможных осложнениях в течение беременности и требуют наблюдения врачей в стационаре. Собирайтесь. И да, еще… История семьи – это генеалогическое древо, а вот гинекологическое дерево – это твой портрет в полный рост, Маша…
* * *
Присев на лавочку у подъезда, машинально погладил явно голодного на ласку дворового кота. На чумазой, пересеченной багровым шрамом, клиновидной морде застыло потрясение. Приоткрыв светло-зеленые, сияющие глаза, он даже не мяукнул, а как-то хрипло каркнул. И с отчаянием, сильно прижав драные уши, воткнул свою многострадальную головенку мне в руки: «Гладь меня! Гладь!!! Еще!!! Ну пожалуйста, еще немножко!!! Я, я что хочешь для тебя сделаю!!! Еще чуть-чуть, пожалуйста!!! Я что хочешь… Хочешь, я сдохну прямо сейчас, но в твоих руках… Хочешь? Я уже не могу больше без ласки, без теплой руки на голове, не могу, не хочу, не хватает меня больше на такую проклятую жизнь. Гладь меня, гладь, человек!!! Пожалуйста!!! Ну сил просто нет. Прости мне мою слабость, но не убирай сейчас свою руку…» Тело этого битого всеми возможными способами зверька генерило вибрацию такой мощи, что дрожала скамейка. Кот не мурлыкал. Он рычал, хрипел и всхлипывал. Он не умел и не учился быть приятным и милым котом-баюном. Сейчас он плакал. По-своему. Не умея и не стараясь понравиться. Не зная, как выплакать эту боль и обиду, как утолить нестерпимую жажду ласки и тепла…
Я ушел навсегда. И последнее, что я увидел: блестящая дорожка на грязной мордочке. Там, где быть ее не должно…
Что упадет последней песчинкой на чашу весов на Страшном суде скоропомошника? Очередная, спасенная вопреки собственному желанию пациента человеческая жизнь? Или мутная слезинка безымянной благодарной твари?
35
В начале смены обычно с интересом рассматриваешь через лобовое стекло Город. Мелькающие машины, озабоченные люди, бытовые сценки на фоне постаревших домов. Если позволяет погода – занятие интересное и неутомительное. Через три-четыре часа смены все внимание сосредоточивается на внутреннем «табло», к которому прикреплены многочисленные бумажки с записями-напоминалками. Картина за стеклом теряет привлекательность и интерес.
Выстраиваются новые алгоритмы очередного выезда. Вызов. Доезд. Встреча с пациентом. Опрос или/и осмотр. Диагноз. Работа. Госпитализация, или оставляешь дома. Заполняешь карту вызова. Следующий… С опытом приходит опережение некоторыми поступками мыслей. С интересом обнаруживаешь в руках транспортную шину уже у дверей. Хотя вроде бы и не думал об этом. Двигательные автоматизмы, ети их.
Пациенты не дают расслабиться. Их бы творческую энергию, да в мирных целях! Попытка удержать сваливающийся со стены ковер привела к падению фамильной хрустальной люстры! Эвона как! Чехи люстру сделали по-буржуйски надежно. Они хотели, чтобы советские товарищи увезли ее к себе домой и пользовались ближайшие сто-двести лет. Люстра не подвела. Упав в центр обеденного стола, солидно проломила столешницу и, весело трепеща хрустальными финтифлюшками, украсила накрытую праздничную поляну. Украсила праздничный стол и туша хозяйки. В героическом прыжке попытавшейся удержать падающий раритет. Пожертвовав тремя салатами, селедкой под шубой, прической и хрупким запястьем, внучка Тарзана с любовью пересчитывала глазами хрустальные завитушки, не отвлекаясь на усилия родственников. Дружный коллектив активно спасал непотоптанное пиршество и уцелевшие бутылки. Наконец, убедившись в сохранности семейного «бахатства», милостиво обратила внимание на мою суету вокруг нетривиально вывернутого запястья. Надо отметить отменную выдержку и силу духа пациентки. Видимо, истратила весь адреналин в прыжке. Хладнокровно и ловко оттопырив проманикюреный мизинчик, она выковырнула из остатков прически кусочек селедки в свекольно-майонезном сиянии и флегматично поинтересовалась: «А без больницы никак?» Я молча показал затейливую икебану из ее конечности и транспортной шины, декорированную бинтиком и ватками. Вздохнув, согласилась с неизбежным. Придал настроения финальный вопрос: «А что и водки нельзя? Ну для снятия стресса, тасссазать».
* * *
Sic transit Gloria mundi! («Так проходит мирская слава!» – для тех, кто подзабыл латынь), – лаконично изрек опечаленный и просвещенный серьезным образованием доцент филологии Серафим Григорьевич Иерусалимский, глядя на утомленную дешевым портвейном фигуру соседа, живописно захватившего скамейку и окрестности.
– Вот и я говорю, – поддержал мысль бессменный активист домового комитета Петр Макарович. – Чо сцать-то на мундя-то?! Вон же кусты рядом! Да-ж ведь?! Серапом… Сепафир… Сефери в пень его… Григорьич, короче!
Филологический доцент посмотрел на собеседника и печально кивнул. Солнечный блик, сверкнувший на просвещенной лысине, привлек внимание местной вороны. Встрепенувшись от дремоты, она подозрительно рассмотрела блестящее и со скепсисом отвернулась. «Ни съесть, ни полюбоваться!»
Сраженный коварным алкоголем сосед не принимал критику и продолжал лежать в довольно неудобной позе. Храпение его почти заглушало размеренную беседу соседей. Разницу между безмятежным храпом и смертельным хрипом заливающихся жидкостью легких отличит искушенный или любопытный слушатель. Но увы! Ни специфического опыта, ни повышенного интереса к обмочившейся фигуре в потерявшем цвет костюмчике никто не проявлял. Человек умирал. Некрасиво, не героически, не в стремительном поступке. Просто отходил. На глазах у равнодушной и святой в своем незнании публике. Изношенное сердце потеряло ритм и трепетало от страха перед неизбежным. Гипоксия милосердно отключила сознание и медленно гасила мозг.
Наконец, какая-то необъяснимая тревога заставила Серафима Григорьевича преодолеть негодование и брезгливость и приблизиться. Видимо, на небольшом расстоянии сработали атавистические воспоминания и обоняние иных порядков и измерений. Иерусалимский толкнул в плечо обмякшую фигуру и, с нарастающей паникой, обнаружил плывущий к земле взгляд стекленеющих глаз.
– Петя! Зови скорую скорей!!! Похоже, он совсем плох!
Петр Макарович без лишнего слова, по-молодому, метнулся в подъезд, к телефону.
Судорожно вспоминая плакаты гражданской обороны по оказанию первой помощи, доцент стащил некрасивое тело соседа на землю и начал неловко тыкать сложенными руками в хилую грудь. Удивительно, но этих неумелых, хаотичных толчков оказалось достаточно, чтобы слабеющее сердце вздрогнуло и потянулось за внешним ритмом. Вопреки всем канонам сердечно-легочной реанимации, вопреки здравому смыслу…
Хрипло крякнув сиреной напоследок, качнулась на амортизаторах коробочка Медика-20, вытолкнув из себя «шок-бригаду». Одним движением взметнули тело на носилки и обвесили липучками кардиографа. Медсестра, положив на колени руку, с сопением нашаривала иглой вену. Доктор напряженно вслушивался фонендоскопом в смертельную какофонию хрипов, стуков, щелчков и иных звуков. Поймал почти ускользнувшую нить. «Не знаю. Не важно. Жив и жить будет».
На лавочке сидели двое. Филологический доцент с вычурным именем и, покрытой крупным бисером пота, умной лысой головой. Непонятного назначения пенсионер с матерным выражением лица и окурком папиросы в трясущихся пальцах. Молчали. Они только что, спасли человечью жизнь. И осознание этого поступка переполняло их. Наконец, Петр Макарович отбросил измусоленный окурок.
– И доктор-то вон чо сказал: «Если бы не вы, не успели бы, и мы». И спасибо сказал. Вон чо, Григорьич…
– Думаешь, успеют?
– Может и успеют.
– А нам что? Ждать?
– А куда ты денешься? Работа есть работа.
– Мда… Хуже нет – ждать!
– А кто потащит? Давай поспорим!
– А мне без разницы. Премиальных так и так не дадут.
– Вот ты зануда, а? А на интерес?
– Отстань, а?!
– Во! Во! Едут-едут!! Смотри – кто?…
– Алтуфьев и компания. Эх-х-х… Мы у птицы-обломинго любимые птенчики! Валим на базу!
– Мда! Опять нам весь недельный план обломали… Шевели перьями, полупернатый!
– Не хами, чумазик! Завидуй мужественно!
Лениво переругиваясь, белая и серая тени соскользнули с продольной штанги уличного освещения и ввинтились в проплывающее мимо облачко. На тротуаре, реанимационная бригада уже загружала в «попугай» (расписанный желтым, синим, красным и черным реанимобиль) пациента. Душа с тоской проводила инверсионный след уходящих ангелов и с ворчанием приготовилась к удару взбаламученной нервной системой страдающего тела. И никто больше их не увидел. Кто бы мог подумать, что ангелы-носители меньше голубей? А кто сказал, что души больше…
Маменька метнулась и все принесла. Папенька с интересом выделил из стратегических запасов рюмку «огненной воды», по дороге хлопнув таки тридцать грамм «для здоровья и дезинфекции». На глазах у изумленной публики вылил водку в воду, намочил тряпочку и стал обтирать грудь, живот, шею, лицо и бедра. Внимание – не растирать, а обтирать. Требовалось сделать поверхность тела мокрой. После чего взял в руки полотенце и энергично начал обмахивать намоченное. Шкет безразлично наблюдал за нашими манипуляциями. Коснувшись кожи сына, маменька вдруг обнаружила, что она стала прохладной. «Ой!»
– Ой! А чой-то вы делаете!!! Вы ж его сейчас простудите!!!
– Мадам, он у вас уже простыл. До моего прихода. Усугубить я это не могу. А вот температуру следует снизить хотя бы до 38. Многовато ему.
– Так вы ж его морозите! Вон кожа какая холодная!!!
– Не морожу, а помогаю воде испариться с поверхности кожи. Самый мягкий и естественный способ понижения температуры тела. Вода испаряется и жар за собой утаскивает. На медикаменты-то он у вас не реагировал. Давайте-ка градусник еще раз поставим. Тэ-э-экс! Вот пожалуйста, 38,3. Вот теперь можно прикрыть легким пледом и не кутать! Опять температуру нагоните! Так, теперь делаем следующее. Какие травки дома есть? Готовьте отвар ромашки и календулы. Раствор соли, капните туда йода. Сколько? Столовую ложку соли размешайте в стакане теплой воды. И – полоскать горло! Каждый час выполаскивать по стакану, чередуя отвары. Хорошенько, ответственно. Запомните – ангину выполаскивают! Пока злобные бациллы будут на миндалинах сидеть и размножаться – будет держаться высокая температура и интоксикация. С утра вызывайте на дом врача и уже тогда пусть определяется с назначением антибиотиков. Выздоравливай, герой!
Папенька, в переживаниях и увлекшись кратким семинаром по лечению ангины, незаметно для себя опрокинул в организм еще пару мензурок микстуры для растирания. В оздоровительных целях, разумеется. Поймав мой укоризненный взгляд, истолковал его по-своему и искренне пытался полечить доктора. Помогла отбиться от благодарного отца опасно зашипевшая маменька. Тот сменил тактику, и в результате обрадованный водитель получил от меня вяленого леща в газетке. Ну а я всю дорогу с наслаждением грел в руках алюминиевый стаканчик-крышку от всенародно известного китайского термоса, наполненного крепким сладким чаем, сдобренным смородиновым и малиновым листом. Каждый глоток как первый и последний.
34
Нельзя запивать горячие мысли холодной водкой. Ой нельзя! Спор о величине зазора в свечах жигулевского движка перерос в битву титанов. В ход пошли картины эпохи Возрождения. Развешанные, представьте, в гараже! Аккуратно вырезанные из журнала «Огонек» и оправленные в попиленный багет еще более древней эпохи. Багет пережил все европейские войны и сейчас успешно защитил точку зрения бойца. На лысом черепе оппонента затейливая завитушка наливалась фиолетовыми оттенками. Медный уголок честно вынес последние собственные зубы справа вверху и рассек губу на манер профиля декоративного кролика. Изменение внешности чудесным и отрезвляющим способом воздействовало на мужчину. Тот, пришептывая и присвистывая, складно излагал теорию падения в скольжении и трагическую встречу с дверной ручкой. Оппонент, покряхтывая от последствий пинка по ребрам, яркой мимикой подтверждал кровожадность дверной ручки и коварство лужицы машинного масла.
Третий персонаж прибежал на шум битвы и застал обоих дискутеров в нокдауне. Он же и вызвал скорую, впечатлившись силой воздействия изобразительного искусства на человеческий организм.
Изложение было скучно и знакомо до боли (и почему у всех пьяных интеллигентов фантазия дверными ручками заканчивается?), но восхитила последняя реплика печального кролика соседу по гаражам:
– Вот такое, мля, случилось оливье, Михалыч…
Отсмеявшись, заполнил карточку и отвез титанов в травмпункт. Лечить заячий профиль и помятые ребра.
* * *
– О, какой натюрморт в тазике! Кровь – это не здорово. Надо бы в больничку. Гражданин, не делайте мне пальцами фигуры! Огорчаюсь я. Начинаю думать неправильно и негуманно. Забываю то, чему учили добрые профессора в институте и вспоминаю то, что вбивали злобные инструктора. А мы сейчас не в казаки-разбойники играем! В другую игру! Про Айболита и больного бегемота! Вы, милок, сколько лет так ударно ливер раскачивали? Шта?!! Ничего крепче кефира не злоупотребляли? Только натюр продукт двойной дистилляции? Диетическое питание деревенскими продуктами три раза в день и два раза ночью? При этом честно и праведно отслужили Родине 25 лет в боевой позиции начальника продуктового склада полка гражданской обороны. Итак… Кровь в рвоте когда появилась? Вчера? Что мы нынче имеем? Ооооо! Деликатес года: фуа-гра из печени прапорщика! Торчит как скала и ниже пупа уже. Дяденька начальник, у вас на складе запасной печени не завалялось? Нет? Печально…Тогда едем в больничку. И быстро! Возражать будете своему патологоанатому! Бегом, ветеран тушенки и валенок! Бегом, родной! Закровит еще больше пищевод или желудок – не довезу…без шуток.
Несчастный как Муму, порочный как Карлсон, бывший прапорщик наотрез отказался от переноски и, на последних каплях самолюбия, вполз в салон и рухнул на застеленные носилки уже внутри машины. Втаскивали в приемный покой вчетвером. Встать он уже не мог. Кровотечение из варикозных вен пищевода на фоне цирроза печени выводит счет времени оставшейся жизни на скудные минуты…
* * *
«Боли в животе». Диагноз-ребус. Никогда не знаешь на что занесет. От деликатного поноса на фоне тухлого беляшика до свинореза, откованного из жала отбойного молотка и временно размещенного в потрошках пациента.
Сейчас, можно сказать, повезло. Никто не укакался и не совершил сеппуку. Пациентка пятнадцати лет. Зовут Машей. Беспокоят непонятные боли в животе. В свои юные годы Маша имеет весьма впечатляющие габариты. Интеллект не обезобразил черты ее лица и поверхность головного мозга. Девственная равнина. Человек-инфузория… Тупелька. Шевелит ресничками, побулькивает вакуолями, аппаратом Гольджи… Дерзит! Точнее, пробует хамить в ответ на конкретные вопросы.
После короткого осмотра и опроса стала очевидна беременность на хорошем сроке. Стараясь быть деликатным, начал говорить аккуратными намеками. Ни мама, ни дочка меня не поняли. Перешел на более понятную терминологию. На женщин напал конкретный столбняк. Понимания – ноль, размытая улыбка и взгляд юного теляти у дочери, легкий оскал и дрожащие бигуди у маменьки. Наконец, маман встрепенулась, нахмурилась и выдала спич. Причем не абы как! А встав со стула, приняв гордую осанку и откашлявшись.
– Я, доктор, оказываюсь принимать ваши грязные намеки! Вы, будьте любезны, объяснитесь, или я вас утоплю в жалобах на клевету! Вы нанесли несмываемое оскорбление! В (внимание!) гинекологическом дереве нашей семьи падших женщин не было и до свадьбы все себя образцово блюли! А потому – предположить та-а-акое о моей дочери-подростке может только хам, мерзавец и последний негодяй!
Маша отреагировала на маменькину тираду туманной улыбкой, непонятными кивками и расфокусированным взглядом. «Как бы в обморок не навернулась, Джульетта…»
– Вынужден вас огорчить, мадам! Я вам сейчас изложу страаашное! Порочную правду о непорочном зачатии. То, что генитальная карьера вашей дочери начата в нежном возрасте – проблема вашего семейного воспитания, а не ее физиологии. Это вы между собой разберетесь. Меня данная мелодрама в наименьшей степени волнует. А вот боли и некоторые другие моменты могут свидетельствовать о возможных осложнениях в течение беременности и требуют наблюдения врачей в стационаре. Собирайтесь. И да, еще… История семьи – это генеалогическое древо, а вот гинекологическое дерево – это твой портрет в полный рост, Маша…
* * *
Присев на лавочку у подъезда, машинально погладил явно голодного на ласку дворового кота. На чумазой, пересеченной багровым шрамом, клиновидной морде застыло потрясение. Приоткрыв светло-зеленые, сияющие глаза, он даже не мяукнул, а как-то хрипло каркнул. И с отчаянием, сильно прижав драные уши, воткнул свою многострадальную головенку мне в руки: «Гладь меня! Гладь!!! Еще!!! Ну пожалуйста, еще немножко!!! Я, я что хочешь для тебя сделаю!!! Еще чуть-чуть, пожалуйста!!! Я что хочешь… Хочешь, я сдохну прямо сейчас, но в твоих руках… Хочешь? Я уже не могу больше без ласки, без теплой руки на голове, не могу, не хочу, не хватает меня больше на такую проклятую жизнь. Гладь меня, гладь, человек!!! Пожалуйста!!! Ну сил просто нет. Прости мне мою слабость, но не убирай сейчас свою руку…» Тело этого битого всеми возможными способами зверька генерило вибрацию такой мощи, что дрожала скамейка. Кот не мурлыкал. Он рычал, хрипел и всхлипывал. Он не умел и не учился быть приятным и милым котом-баюном. Сейчас он плакал. По-своему. Не умея и не стараясь понравиться. Не зная, как выплакать эту боль и обиду, как утолить нестерпимую жажду ласки и тепла…
Я ушел навсегда. И последнее, что я увидел: блестящая дорожка на грязной мордочке. Там, где быть ее не должно…
Что упадет последней песчинкой на чашу весов на Страшном суде скоропомошника? Очередная, спасенная вопреки собственному желанию пациента человеческая жизнь? Или мутная слезинка безымянной благодарной твари?
35
В начале смены обычно с интересом рассматриваешь через лобовое стекло Город. Мелькающие машины, озабоченные люди, бытовые сценки на фоне постаревших домов. Если позволяет погода – занятие интересное и неутомительное. Через три-четыре часа смены все внимание сосредоточивается на внутреннем «табло», к которому прикреплены многочисленные бумажки с записями-напоминалками. Картина за стеклом теряет привлекательность и интерес.
Выстраиваются новые алгоритмы очередного выезда. Вызов. Доезд. Встреча с пациентом. Опрос или/и осмотр. Диагноз. Работа. Госпитализация, или оставляешь дома. Заполняешь карту вызова. Следующий… С опытом приходит опережение некоторыми поступками мыслей. С интересом обнаруживаешь в руках транспортную шину уже у дверей. Хотя вроде бы и не думал об этом. Двигательные автоматизмы, ети их.
Пациенты не дают расслабиться. Их бы творческую энергию, да в мирных целях! Попытка удержать сваливающийся со стены ковер привела к падению фамильной хрустальной люстры! Эвона как! Чехи люстру сделали по-буржуйски надежно. Они хотели, чтобы советские товарищи увезли ее к себе домой и пользовались ближайшие сто-двести лет. Люстра не подвела. Упав в центр обеденного стола, солидно проломила столешницу и, весело трепеща хрустальными финтифлюшками, украсила накрытую праздничную поляну. Украсила праздничный стол и туша хозяйки. В героическом прыжке попытавшейся удержать падающий раритет. Пожертвовав тремя салатами, селедкой под шубой, прической и хрупким запястьем, внучка Тарзана с любовью пересчитывала глазами хрустальные завитушки, не отвлекаясь на усилия родственников. Дружный коллектив активно спасал непотоптанное пиршество и уцелевшие бутылки. Наконец, убедившись в сохранности семейного «бахатства», милостиво обратила внимание на мою суету вокруг нетривиально вывернутого запястья. Надо отметить отменную выдержку и силу духа пациентки. Видимо, истратила весь адреналин в прыжке. Хладнокровно и ловко оттопырив проманикюреный мизинчик, она выковырнула из остатков прически кусочек селедки в свекольно-майонезном сиянии и флегматично поинтересовалась: «А без больницы никак?» Я молча показал затейливую икебану из ее конечности и транспортной шины, декорированную бинтиком и ватками. Вздохнув, согласилась с неизбежным. Придал настроения финальный вопрос: «А что и водки нельзя? Ну для снятия стресса, тасссазать».
* * *
Sic transit Gloria mundi! («Так проходит мирская слава!» – для тех, кто подзабыл латынь), – лаконично изрек опечаленный и просвещенный серьезным образованием доцент филологии Серафим Григорьевич Иерусалимский, глядя на утомленную дешевым портвейном фигуру соседа, живописно захватившего скамейку и окрестности.
– Вот и я говорю, – поддержал мысль бессменный активист домового комитета Петр Макарович. – Чо сцать-то на мундя-то?! Вон же кусты рядом! Да-ж ведь?! Серапом… Сепафир… Сефери в пень его… Григорьич, короче!
Филологический доцент посмотрел на собеседника и печально кивнул. Солнечный блик, сверкнувший на просвещенной лысине, привлек внимание местной вороны. Встрепенувшись от дремоты, она подозрительно рассмотрела блестящее и со скепсисом отвернулась. «Ни съесть, ни полюбоваться!»
Сраженный коварным алкоголем сосед не принимал критику и продолжал лежать в довольно неудобной позе. Храпение его почти заглушало размеренную беседу соседей. Разницу между безмятежным храпом и смертельным хрипом заливающихся жидкостью легких отличит искушенный или любопытный слушатель. Но увы! Ни специфического опыта, ни повышенного интереса к обмочившейся фигуре в потерявшем цвет костюмчике никто не проявлял. Человек умирал. Некрасиво, не героически, не в стремительном поступке. Просто отходил. На глазах у равнодушной и святой в своем незнании публике. Изношенное сердце потеряло ритм и трепетало от страха перед неизбежным. Гипоксия милосердно отключила сознание и медленно гасила мозг.
Наконец, какая-то необъяснимая тревога заставила Серафима Григорьевича преодолеть негодование и брезгливость и приблизиться. Видимо, на небольшом расстоянии сработали атавистические воспоминания и обоняние иных порядков и измерений. Иерусалимский толкнул в плечо обмякшую фигуру и, с нарастающей паникой, обнаружил плывущий к земле взгляд стекленеющих глаз.
– Петя! Зови скорую скорей!!! Похоже, он совсем плох!
Петр Макарович без лишнего слова, по-молодому, метнулся в подъезд, к телефону.
Судорожно вспоминая плакаты гражданской обороны по оказанию первой помощи, доцент стащил некрасивое тело соседа на землю и начал неловко тыкать сложенными руками в хилую грудь. Удивительно, но этих неумелых, хаотичных толчков оказалось достаточно, чтобы слабеющее сердце вздрогнуло и потянулось за внешним ритмом. Вопреки всем канонам сердечно-легочной реанимации, вопреки здравому смыслу…
Хрипло крякнув сиреной напоследок, качнулась на амортизаторах коробочка Медика-20, вытолкнув из себя «шок-бригаду». Одним движением взметнули тело на носилки и обвесили липучками кардиографа. Медсестра, положив на колени руку, с сопением нашаривала иглой вену. Доктор напряженно вслушивался фонендоскопом в смертельную какофонию хрипов, стуков, щелчков и иных звуков. Поймал почти ускользнувшую нить. «Не знаю. Не важно. Жив и жить будет».
На лавочке сидели двое. Филологический доцент с вычурным именем и, покрытой крупным бисером пота, умной лысой головой. Непонятного назначения пенсионер с матерным выражением лица и окурком папиросы в трясущихся пальцах. Молчали. Они только что, спасли человечью жизнь. И осознание этого поступка переполняло их. Наконец, Петр Макарович отбросил измусоленный окурок.
– И доктор-то вон чо сказал: «Если бы не вы, не успели бы, и мы». И спасибо сказал. Вон чо, Григорьич…
– Думаешь, успеют?
– Может и успеют.
– А нам что? Ждать?
– А куда ты денешься? Работа есть работа.
– Мда… Хуже нет – ждать!
– А кто потащит? Давай поспорим!
– А мне без разницы. Премиальных так и так не дадут.
– Вот ты зануда, а? А на интерес?
– Отстань, а?!
– Во! Во! Едут-едут!! Смотри – кто?…
– Алтуфьев и компания. Эх-х-х… Мы у птицы-обломинго любимые птенчики! Валим на базу!
– Мда! Опять нам весь недельный план обломали… Шевели перьями, полупернатый!
– Не хами, чумазик! Завидуй мужественно!
Лениво переругиваясь, белая и серая тени соскользнули с продольной штанги уличного освещения и ввинтились в проплывающее мимо облачко. На тротуаре, реанимационная бригада уже загружала в «попугай» (расписанный желтым, синим, красным и черным реанимобиль) пациента. Душа с тоской проводила инверсионный след уходящих ангелов и с ворчанием приготовилась к удару взбаламученной нервной системой страдающего тела. И никто больше их не увидел. Кто бы мог подумать, что ангелы-носители меньше голубей? А кто сказал, что души больше…