Заводная девушка

– И тем не менее вы их найдете и накажете.

– Да, – ответил Берье, облизав тонкие губы.

– Вот и хорошо. – Жанна бросила курам еще горсть зерен. – Знаете, Николя, по-моему, мне самое время поменять стратегию относительно двора.

– Вы так думаете?

– Да. Требуется новый подход, который еще более упрочит и обезопасит мое положение. А оно стало весьма шатким.

– Что бы вы ни решили, я всецело вас поддержу. Можете не сомневаться.

– Вы слишком добры, Николя. Я чувствую, что события повернутся в благоприятную сторону для нас обоих.

Он вновь поклонился, но продолжал смотреть на маркизу с настороженностью хищной птицы.





Глава 19





Мадлен


Горе одолело доктора Рейнхарта, словно недуг. Он перестал есть. Почти не спал, говорил очень мало. Он запирался в мастерской, откуда до ушей Мадлен иногда доносился стук молотка или скрип пилы. Но чаще по другую сторону двери бывало тихо. Она представляла его сидящим неподвижно. Иногда заглядывал Лефевр, настаивая, чтобы Рейнхарт ненадолго впустил его; несколько раз приходили столяр и ювелир, но главным спутником королевского часовщика оставалось одиночество.

– Так и слечь недолго, – вздыхала Эдме. – Я готовлю ему самые изысканные блюда – все, что он любит, – а он даже не притрагивается.

Вместо хозяина приготовленное поварихой ели слуги: омаров в масле, террины из зайчатины, корзиночки с карамелью и ганноверскую ветчину. «Безрадостный пир», – думала Мадлен, отдирая кусочек мяса, прилипший к верхнему нёбу.



Рейнхарт даже не стал разыскивать кучера, сбившего Веронику, настолько горе и потрясение высосали из него силы. В те редкие моменты, когда он появлялся за обеденным столом, Мадлен, набравшись храбрости, спрашивала, есть ли какие-то новости из полиции. С момента смерти Вероники прошло больше недели.

– Месье, они наверняка должны были что-то найти.

– Ничего они не нашли. Во всяком случае, они мне так сказали. Наверное, слишком заняты подавлением бунтов. Но что толку в этом, Мадлен? Вероника мертва.

– И вы не хотите узнать, по чьей вине? Не хотите наказать этих людей?

– Наказать… – горько усмехнувшись, повторил Рейнхарт; он произнес это слово с какой-то тщательностью, будто пробовал на вкус. – Допустим, мы найдем виновного. И какому наказанию, по-твоему, нужно его подвергнуть? Что бы ты сделала? Думаешь, мне станет легче или Вероника вдруг воскреснет?

Она не знала, что ответить хозяину. Казалось, в нем угасал свет жизни, как гаснет фитиль, когда в лампе кончается масло. Меж тем сама Мадлен, как бы ей ни хотелось оставаться в оцепенении, возвращалась к жизни.



Без лишних разговоров Мадлен и Жозеф взяли на себя работу, которую полиция, по их подозрению, делала спустя рукава или не делала вовсе. Они отправились на площадь Бодуайе искать место гибели Вероники. Место было бойкое и людное. Кареты норовили протиснуться между телегами. Через площадь, преграждая путь всякому движению, перегоняли на рынок скот. Как и в большинстве мест Парижа, здесь не было тротуаров, что заставляло прохожих брести по обочинам, пробираясь сквозь грязь и огибая навозные кучи. Проезжающие кареты заставляли людей прижиматься к стенам домов.

Первым Мадлен решила расспросить уличного торговца коньяком, чей красный нос свидетельствовал о его пристрастии к этому напитку. Она спросила, помнит ли он девушку, которую дней десять назад насмерть сбило каретой. Услышав вопрос, торговец нахмурился:

– Насмерть? Про такое не слышал. Девчонку тут не так давно зашибло лошадью. Про это слышал. И месяц назад мальчонка пострадал. Угодил под повозку. Вон там это было. – Торговец показал место. – Думаешь, кучер прощения попросил? Признал, что виноват? Как бы не так. Он все свалил на мальца и на мать. Орал, что надо следить за детьми и не позволять им одним шляться в такое время. Tout ça…[27] – Он махнул рукой, словно подчеркивая жестокую нелепость таких происшествий.

– Значит, про девушку, попавшую под карету, вы не слышали? – допытывалась Мадлен.

– Такого не слышал, – надул губы торговец. – Но я же не каждый день здесь бываю. Хожу и по другим площадям. Сейчас все только и говорят о пропавших детях, а не про уличные происшествия. Вы лучше спросите у местных торговцев, кто держит здесь лавки.

От местного табачника они тоже ничего толком не узнали. Жозефа он и на порог не пустил. Сам торговец не видел никакой девушки, сбитой каретой, и ничего об этом не слышал, хотя и допускает, что такое могло быть. Далее табачник назвал себя человеком занятым, которому некогда болтать с другими торговцами и докучливыми посетителями.

– Происшествия на этой площади не редкость. Мы полиции все уши прожужжали: сделайте что-нибудь. Столбики какие-нибудь поставили бы или ворота. Надо же как-то упорядочить движение карет. Площадь узкая. Думаете, они прислушались? Сделали что-то? Как бы не так! Плевать им, что каждый год под колесами и копытами гибнут сотни. Им-то что до этого? Они и детей пропавших искать не желают. Жизни бедняков – товар дешевый.

– Значит, девушки не было. И вы не помните, чтобы фиакр или карета сбили девушку и даже не подумали остановиться?

Табачник покачал головой:

– Сам не видел, но не удивлюсь, если такое случилось. Спросите мадам де Жонтен, хозяйку boulangerie[28]. Эта старая карга вечно на все глазеет.

Увы, им не повезло ни в булочной, ни у местного букиниста, продававшего с лотка книги и памфлеты. Им охотно рассказывали о других пострадавших, о нарастающем недовольстве парижской бедноты, о драках, смертях и мошенничестве. И ни слова о Веронике, сбитой каретой. Мадлен с Жозефом повернули назад. Смеркалось. На улицах появились фонарщики с лесенками на плечах. Люди спешили по домам. На воротах Сен-Дени белела свежая афиша с призывом: «Парижане! Не отпускайте детей из дому одних».

– Неужели никто из местных не слышал о девушке, сбитой каретой? – удивлялась Мадлен.


– Не знаю, что и думать, – ответил Жозеф. – По словам хозяина, так ему сказали в полиции. Но может, ему назвали не то место или он не так понял.

– Возможно.

А может, не было никакого происшествия с каретой и Вероника умерла при других обстоятельствах.



Вернувшись в Лувр, Мадлен решила снова заглянуть в мастерскую Рейнхарта. Вдруг там что-то обнаружится? Из-за смерти Вероники Камиль не освободит ее от задания. Более того, Мадлен не оставляло ощущение, что Рейнхарт рассказал им только часть, утаив остальное.

Около полуночи, взяв лампу, она босиком сошла вниз. На этот раз поддельный ключ без труда повернулся в замке, однако дверь не открылась. Мадлен посильнее надавила на ключ, потом еще сильнее. Дверь оставалась запертой. Подняв лампу, она стала осматривать дверь и увидела второй замок, которого прежде не замечала. Быть может, Рейнхарт сам поставил его. Или замок уже стоял, но раньше у хозяина не возникало потребности запирать дверь на оба замка. С колотящимся сердцем Мадлен вернулась на лестницу. Должно быть, доктор обнаружил, что кто-то проник в его мастерскую. Заподозрил ли он ее?

На середине лестницы Мадлен остановилась и обернулась. Отсюда дверь мастерской была едва видна, а может, ей только казалось, что видна. Наверное, помимо машины Рейнхарт прятал там еще что-то, нечто имевшее самое прямое отношение к Веронике и настоящей причине ее смерти.





* * *


Через месяц после кончины Вероники доктор Рейнхарт неожиданно предстал перед слугами. Было видно, насколько утрата иссушила его. Кожа на лице натянулась, грудь под парчовой жилеткой стала впалой, а в черных волосах добавилось седых прядей. Но он был полон нервной энергии, которую Мадлен не видела уже несколько недель. Глаза за стеклами очков сверкали, а руки беспокойно двигались.

– Свершилось, – объявил он утром. – Задание, которое дал мне король, выполнено.

По словам Рейнхарта, это будет великим событием и грандиозным зрелищем. У Мадлен сдавило горло. Наконец-то они увидят машину, которую она столько раз безуспешно пыталась увидеть в процессе изготовления.

– Но что это за задание? – спросила Эдме; нервное возбуждение хозяина передалось и ей. – Теперь-то вы можете нам рассказать?

Доктор Рейнхарт улыбнулся, притронувшись пальцем к кончику своего длинного носа:

– Это сюрприз. Я не могу вам рассказать, иначе сюрприз будет испорчен. А в сюрпризе заключена половина моего нового детища.

Эдме и Мадлен переглянулись, не поверив его словам. Хозяин показался им перевозбужденным, словно его горе обрело какую-то странную форму.

– Месье, а хоть кто-то увидит ваше изделие, прежде чем вы покажете его публике? – нарочито беззаботным тоном спросила Мадлен.

– Ни одна душа, – ответил доктор Рейнхарт. – Даже Лефевр. Он видел лишь промежуточную версию, и это его сильно разозлило. Мой друг считает, что идея целиком принадлежит ему, и потому жаждет признания. Но думаю, в конечном итоге он будет удовлетворен и признает мое достижение. А сейчас… – Рейнхарт хлопнул в ладоши. – Давайте завтракать булочками с шоколадом. Я неожиданно почувствовал зверский голод.



В тот же день, когда Мадлен чистила фарфор, Рейнхарт подошел к ней. Поглощенная мыслями, она не сразу заметила его присутствие.

– Нужно, чтобы кто-нибудь помогал мне на случай, если что-то пойдет не так, – сказал он. – Мне требуется помощница.

– Помощница, месье? – оторопела Мадлен.

– Да. Приготовления уже начались. Жозефа я оставлю здесь, а ты во вторник поедешь со мной. В Версаль.

Блюдо, которое она держала, выскользнуло из ее рук и запрыгало по столу. Версаль. Блистательный дворец, о котором маман и Коралина болтали без умолку, но где сама она никогда не была. Средоточие моды и этикета, замок, построенный из серебра и золота.

– Месье, если вы уверены, что нуждаетесь в моей помощи… Но если я поеду в Версаль… – Мадлен указала на свое простое платье.

– Мадлен, ты едешь туда не на бал и танцевать не будешь. Но в общем-то, ты права. Там свои правила. Ты должна надеть что-то изящное. Простое, но изящное. – Рейнхарт забарабанил пальцами по столу. – Я дам тебе денег. Купишь что-нибудь подходящее. Только без оборок, бантов и прочей чепухи. В самом представлении ты участвовать не будешь. Мне надо, чтобы ты находилась рядом и помогала мне управляться с механизмом.

Управляться с механизмом. Но au nom du Christ[29], что же представляет собой этот механизм? Может, предположение Помпадур оправдалось и Рейнхарт действительно создал механического человека? А если нечто более ужасное? Ей вспомнился поднос с разноцветными стеклянными глазами и рисунок клетки.

– Доктор Рейнхарт, что именно от меня потребуется?

– Ты будешь подносить отдельные части устройства и помогать мне, если машина вдруг начнет работать не так, как надо. – Рейнхарт посмотрел на нее поверх очков и наморщил нос. – Предупреждаю: поначалу тебе будет трудно за всем следить, но это необходимо. Знай, у меня есть свои причины делать то, что делаю.

От слов хозяина Мадлен стало очень не по себе. Она сильно занервничала, и волнение от предстоящей встречи с Версалем сменилось страхом. Если Рейнхарт построил нечто ужасное, а Мадлен не сумеет предупредить полицию, Камиль ее попросту прикончит.

– Месье, неужели вы не можете рассказать мне поподробнее? Просто чтобы я получше подготовилась?

Рейнхарт ненадолго задумался, затем покачал головой:

– В этом городе, Мадлен, все люди, вещи и события связаны между собой. Любые слова опасны, даже если произнести их шепотом, даже если говоришь своему самому близкому другу. Через два дня ты все увидишь, и остальной мир – тоже.

Через два дня. Завтра она сходит навестить Эмиля и постарается что-нибудь привезти ему из Версаля: лоскут диковинной ткани, сахарную мышь или еще что-нибудь. Пусть мальчик порадуется. Мадлен вернулась к работе. Взяв блюдо, она увидела, что оно треснуло. По фарфору, словно шрам, тянулась тоненькая трещина. Мадлен похолодела. Она не считала себя суеверной и склонной к предрассудкам, однако треснувшее блюдо показалось ей дурным знаком. Даже если не случится ничего серьезного, Эдме с нее шкуру спустит за это блюдо.



Поздним вечером, когда в угольно-черном небе запорхали летучие мыши, Мадлен предприняла еще одну, последнюю попытку заглянуть в мастерскую. Из кухни она вынесла во двор табуретку, с помощью которой забралась на дерево, росшее под окном мастерской. Лучше было бы тайком привести Эмиля и поручить это дело ему. Перебираясь с ветки на ветку, она проклинала мешавший подол. Несколько раз Мадлен поскальзывалась и едва не падала, обдирая лодыжки. Когда же она достигла оконного козырька, ее чулки были порваны и заляпаны кровью, а ногти обломаны до мякоти.