Закон шагов
Часть 38 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Магистр — тот вряд ли что заметил, но Хоно хорошо знал сестру, и потому разобрал в ее обычной вежливости нотки беспокойства. Действительно, если присмотреться, выглядел магистр последнее время потрепанным и двигался с осторожностью, будто избегая тревожить ушибы.
Туман рассеивался; сквозь полупрозрачное марево проглядывало светлое пятно противоположного берега. Угольно-черная прогалина воды словно покрывалась серым пеплом.
— Не спится — можно и так сказать. — Магистр подошел мимо них к самой кромке воды. В руках у него была тисненая кожаная фляга. — Забери меня пламя — как же красиво! Черное озеро — знаменитое место. Не думал, что когда-нибудь попаду сюда сам…
— Но ты рад? — спросила Ная.
«Нужно радоваться тому, что есть — как же иначе?» — Хоно мысленно посочувствовал магистру. Сестра обожала такие вот бессмысленные расспросы, и отвязаться от нее, не ответив, не было никакой возможности.
— Не знаю. Честное слово — не знаю. — Магистр выдернул из фляги пробку и уронил в воду несколько багряных капель. Вода — сейчас уже было видно — была все же не черной, а темно-бурой. — А вы? Ная, Хоно?
— Да. Рада, — тихо ответила сестра.
— В таком случае, я рад за тебя. — Магистр вернулся назад и, чуть заметно поморщившись, сел на землю рядом с Наей. Отхлебнул из фляги, повертел в руках пробку.
— А ты, брат? — не унималась Ная.
— А я не люблю глупые вопросы, — хмыкнул Хоно.
Магистр тихо рассмеялся.
— К слову о глупых вопросах: не передумали? — Он щелкнул пальцем по фляге.
Дядя Фара не пил вина сам и запрещал другим, даже взрослым. Так как на стоянках воды всегда было в избытке, они как-то, по привычке, отказывались… Но когда-то нужно было отказываться и от привычек. Когда, как не теперь, потеряв любую связь с прошлым, на пороге новой жизни?
Хоно и Ная одновременно протянули руки.
Сестра сделала маленький, осторожный глоток.
— Кислое, — Ная поморщилась и передала ему фляжку.
Вино действительно оказалось кислым на вкус.
— Вероятно, уже завтра я оставлю вас под защитой бродяг, а сам отправлюсь назад. И мы не увидимся больше, — тихо сказал магистр. — Простите, если что вышло не так. Я хотел как лучше.
— Это ты нас прости, — горячо возразила Ная. — За то, что мы такие бестолковые, неумелые… Спасибо тебе.
— Тебе стоило бы выше себя ценить. — Магистр слабо улыбнулся. — Научи ее, Хо. У тебя получится.
Вино кислило на языке, над Черным озером вставало Солнце, и было во всем это что-то необъяснимо правильное.
Глава 21. Приозерье
***
Через полчаса после рассвета в лесу застучали топоры. Вскоре на озере показалась лодка. Первым заметил ее Хак — подбежал к воде, начал лаять и вилять хвостом. Мужчина с аккуратно остриженной длинной бородой и выбритыми висками, сидевший на корме, приветливо помахал в ответ.
«Знакомцы, значит. А этот у них за капитана», — равнодушно подумал Лин. Вино — последнее, из личных запасов — немного притупило все чувства, но спина все равно болела так, что хоть волком вой; он уже и не помнил, когда ему последний раз удавалось выспаться.
Лодка подошла к зарослям водного. Двое гребцов, сложив весла, остались сидеть, а «капитан» спрыгнул за борт и пошел к берегу, нимало не смущаясь, что вода заливается в сапоги. На вид «капитан»-бродяга был не старше лина, одет в простую рабочую куртку и штаны. В густой русой бороде застряло несколько рыбьих чешуек.
— Давно не виделись, блохастый! — добравшись до земли, бродяга первым делом принялся обниматься с Хаком. Тот с благосклонным видом сносил фамильярное обращение. — Здорово же наши дозорные перетрусили, когда вас увидели! Жрец, да еще с компанией…
— Витольд! Отпусти Хака — задушишь. — Жрец шутливо бродягу его кулаком в плечо. — А со мной здороваться что, уже не надо?
— А на кой с тобой любезничать? Брат как-то без этого обходится — и ничего, — вопреки сказанному, бродяга тотчас переключился с пса на хозяина. — Рад видеть живым и здоровым, Рик!
«Рик?» — Лин вздрогнул. Все-таки узнать имя спутника спустя месяц после начала путешествия — было в этом что-то… неправильное.
— Взаимно, друг мой! — Собачник, прежде чем отстраниться, на миг стиснул бродягу в медвежьих объятиях. — Все остальные, надеюсь, тоже в добром здравии?
— Да. Добро пожаловать на Черное озеро, господа! — Бродяга повернулся к Лину. — Я — Витольд Ранл из клана Тихого. Рад приветствовать вас. Друзья Рика-Собачника — наши друзья.
— Благодарю, да хранит вас Солнцеликий. Магистр Лин Валб, буду рад оказать любую посильную помощь в благодарность за ваше радушие. — Лин отвесил предписанный этикетом ордена поклон, и едва не потерял равновесие: в спину как раскаленный гвоздь. В юности, бывало, болело и сильнее, и чаще — но, бездна, это было давно!
Чтобы удержаться на ногах и выпрямиться, пришлось ухватиться за Наю, вовремя подставившую плечо.
— Извини. Похоже, перепил малость, — шепотом оправдался Лин.
Ная и Хоно по очереди представились, назвав вымышленный род, указанный в документах. Гребцы в лодке с любопытством наблюдали за происходящим.
— Рик-гьон, я спрошу прямо — с чем ты приехал? — бродяга Витольд улыбался, однако было заметно: вопрос дался ему непросто.
— Тебя сюда отправила Старшая, — сказал жрец.
— Да, — не стал отпираться Витольд. — Мать всегда рада тебя видеть, ты знаешь, и я тоже, но…
— Я понимаю, — перебил жрец. — С просьбой, Тольд, всего лишь с просьбой о гостеприимстве для кое-кого из моих друзей: надеюсь, это вас не сильно затруднит. Все не так-то просто, как может показаться на первый взгляд, но — никакой политики. Дела Иргиса — это его дела, а о делах Вэла ты знаешь наверняка больше моего.
— Хорошо, — чуть напряженно улыбнулся Витольд. — Возможно, кое о чем, недалеком от политики, придется нам просить тебя: все и впрямь стало довольно запутано… И серьезно. Но решать тебе; я рад слышать, что ты еще не выбрал, в каком кипящем котле утопиться. Сам бы ни выбирал, если б мог…Тогда — об остальном поговорим в лагере. Буду вас ждать.
— Спасибо! Четвертое правило не забудь. — Собачник весело оскалился.
— Четвертое… это… — Витольд растеряно нахмурился.
— «Даже Если мир катится к теням — баня, еда и выпивка остаются на месте».
Витольд рассмеялся, а следом за ним и гребцы.
— Все будет в лучшем виде. Ну, до встречи!
Бродяги отплыли, а «господин Собачник», которого, как оказалось, звали Риком, отдал команду сворачивать лагерь.
***
Лин за свою орденскую службу видел порядком бродяжьих стоянок — и летних, и зимних. Однажды, еще послушником, имел дело и с кланом Тихого: точнее, дела вел наставник, а Лин, пользуясь случаем, внимательно смотрел по сторонам. Тогда, десять лет назад, клан Тихого обычно останавливался на зиму в Нодабе. И нигде — ни в клане Тихого раньше, ни у других бродяг — не ставили частоколов. Даже в неспокойное время, когда по лесам сновали разбойничьи банды: те были слишком малы и слабы, чтобы представлять для крупной стоянки серьезную угрозу.
Но на Черном Озере был не только свежий частокол, но и ров — глубокий, с подведенной в него водой.
Вчера жрец под шквалом вопросов неугомонной Наи объяснял причины бродяжьего сотрудничества: обе группы были влиятельны, но приозерцам не хватало надежных связей с городами в центре острова, а группировке, объединившейся вокруг клана Тихого — не хватало людских ресурсов. И всех, без исключения, беспокоили обострившиеся конфликты в торговле и во власти. Старшие кланов приняли единственно верное, на их взгляд, решение: стать независимой силой, которая могла бы сама диктовать условия Первому Союзу и Желтым платкам, и защитить своих людей.
В прошлом такого невозможно было представить: если б даже сами кланы не перегрызлись из-за конкуренции, Торговые Союзы и знать нашли бы способ развалить опасное для себя объединение. Но сейчас… объединенная группировка Приозерцев и Тихого могла выставить достаточно крепких и вооруженных бойцов, чтобы отправить в бездну пару-тройку отрядов переподчиненной хьор-гвардии, привыкшей драться угрозами да кошельком.
С Приозерьем ссориться вышло бы себе дороже: едва ли не везде на Шине это понимали. Даже в прошлом году, когда северные части Галша охватил голод, сюда никто не совался. И бродяги в драку не лезли… Они объединялись не для нападения — для защиты.
«Великое пламя, что ж такое творится, а?» — Осторожно ступая, чтобы поменьше тревожить спину, Лин шел по стоянке.
Суматоха с торговцами и сектантами, слухи о беспомощности Предстоятеля Ордена и расколе в Верховном правительстве в Дакене, то, что клан Тихого предпочел оставить сытый и — вроде бы — благополучный Нодаб и уйти в Галш — все это было тревожными знаками. Лин слышал о многом и раньше, но на поверку оказалось, что слышать — и видеть своими глазами — разные вещи.
Сейчас, глядя на ощерившееся заостренными бревнами Приозерья, Лин впервые отчетливо почувствовал: привычный мир рушится… «Катится к теням», как наверняка выразился бы жрец. Чувство оказалось неожиданно неприятным и пугающим. Даже боли в спине как-то незаметно отступили на второй план.
К стоянке подошли по перекидному мосту. На воротах их встретил один из давешних гребцов, и, после формального обмена приветствиями, провел внутрь.
На стоянке на первый взгляд творилась неразбериха — но только на первый взгляд. В действительности бродяги, разбитые на небольшие группы, занимались каждая своим делом, бойко и слаженно, и быстро перераспределяли силы, если соседям была нужна помощь. Вместе с мужчинами работали и женщины, и дети постарше. Пока шли до центра стоянки, Лин насчитал вокруг больше сотни человек: на втором десятке второй сотни считать надоело. Учитывая, что еще кто-то работал в лесу, кто-то на озере, кто-то внутри уже готовых построек — всего людей в объединенной группировке было никак не меньше полутысячи. На процессию смотрели в основном, с любопытством: раз приезжих пропустили за ограду — значит, не враги, а дурных вестей здесь не боялись.
Впрочем, особой доброжелательности во взглядах тоже не чувствовалось: белый жрец — не добрый лесной дух, чтоб его любить. Но время от времени с Собачником кто-нибудь здоровался: похоже, в клане Тихого многие его знали, некоторые — очень хорошо.
Витольд, поджидавший у одного из срубов, торжественно и многословно всех поприветствовал, притворяясь, будто видит в первый раз. Он, судя по всему, был здесь персоной значительной и держался в подобающей манере. Сопровождавшая его молодая женщина — то ли жена, то ли сестра — на публике тоже вела себя солидно и спокойно, но, как только они вошли в дом — буквально повисла у жреца на шее.
— Рик, собачья твоя голова, где тебя носило все лето?!
Как выяснилось впоследствии — все-таки сестра, причем старшая, а Витольд был вторым сыном Тихого и его вдовы, нынешней Старейшей клана: сам Тихий, подорвавший здоровье на каторге, умер много лет назад. В доме, кроме Витольда с сестрой — ее звали Мирой — жило еще четверо детей от трех до семи лет: двое сыновей Миры, вскоре после рождения младшего овдовевшей, и двое девчонок-сирот. Все они вдесятером едва уместились за столом: Витольд начал выполнять «четвертое правило» с еды, не прерывая оживленного разговора. Обсуждали южную Бронзовую гряду, куда летом уезжал жрец, каких-то людей, живых и, гораздо чаще, умерших.
«Бродяги умирают молодыми, вынуждены жить, как сельди в бочке, и полагаться только на силу мышц и ума — и при этом ценят друг друга. Могут, невзирая на разногласия и неудобства, держаться вместе. Воспитывают чужих детей, как родных, — Лин отвел взгляд, чтобы не видеть, как Витольд возится с одной девчонками. — У оседлых есть искусство хьорхи и кров. Знать богата, служители свободны — но человек человеку — враг, помеха, пустое место… Или просто инструмент. Неужели, чтоб было иначе, нужно всю жизнь играть в догонялки со смертью под открытым небом? Ты не хочешь в это верить, магистр Валб, но сам сидишь тут, поскуливаешь от памятных меток папаши. Много лет как ты свободный человек, но от прошлого не избавиться».
Лин едва заставлял себя сидеть на месте и жевать. Усталость ли сказывалась, или спина довела, но слушать светскую болтовню соскучившихся приятелей и наблюдать мирный семейный быт оказалось невыносимо.
«Счастливый семейный быт за острым частоколом, всего на одну зиму, — подумал он, — или до тех пор, пока этот частокол не сожгут те, кому достаточно заплатят».
Злость — на себя, на жреца, на обстоятельства, — до недавнего времени поддерживавшая, куда-то исчезла. Остались только уколы боли вдоль позвоночника, обида, зависть и стыд за себя самого, граничащий с отвращением. Настолько паршиво он не чувствовал себя с того дня, как сжег второе родительское письмо.
Первое — пришедшее сразу после того, как он окончательно решил порвать с родительским домом — уничтожить было легко и просто. Второе — где на трех страницах матушка «выражала беспокойство молчанием» и спрашивала, как учеба, а на четвертой ненавязчиво перечисляла все, что требуется разузнать, «но если просят взятку за придумай что-нибудь, или папа будет сердиться — ты же знаешь, как важно во всем быть экономным!» — Лин до сих пор помнил дословно… И как сжигал его — без хьорхи, на свече. Огонь пожирал строчку за строчкой, но память стереть не мог.
С трудом проглотив последний кусок рыбы, Лин поблагодарил хозяев за еду — может быть, чуть менее любезно, чем стоило бы — и вышел из дома. Снаружи тоже были люди — соседи свежевали туши, коптили рыбу, точили инструменты, малышня возились в куче песка. Но, все же, дышалось чуть легче.
Лин опрокинул пинком как-той чурбан, сел и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Не получалось.
Туман рассеивался; сквозь полупрозрачное марево проглядывало светлое пятно противоположного берега. Угольно-черная прогалина воды словно покрывалась серым пеплом.
— Не спится — можно и так сказать. — Магистр подошел мимо них к самой кромке воды. В руках у него была тисненая кожаная фляга. — Забери меня пламя — как же красиво! Черное озеро — знаменитое место. Не думал, что когда-нибудь попаду сюда сам…
— Но ты рад? — спросила Ная.
«Нужно радоваться тому, что есть — как же иначе?» — Хоно мысленно посочувствовал магистру. Сестра обожала такие вот бессмысленные расспросы, и отвязаться от нее, не ответив, не было никакой возможности.
— Не знаю. Честное слово — не знаю. — Магистр выдернул из фляги пробку и уронил в воду несколько багряных капель. Вода — сейчас уже было видно — была все же не черной, а темно-бурой. — А вы? Ная, Хоно?
— Да. Рада, — тихо ответила сестра.
— В таком случае, я рад за тебя. — Магистр вернулся назад и, чуть заметно поморщившись, сел на землю рядом с Наей. Отхлебнул из фляги, повертел в руках пробку.
— А ты, брат? — не унималась Ная.
— А я не люблю глупые вопросы, — хмыкнул Хоно.
Магистр тихо рассмеялся.
— К слову о глупых вопросах: не передумали? — Он щелкнул пальцем по фляге.
Дядя Фара не пил вина сам и запрещал другим, даже взрослым. Так как на стоянках воды всегда было в избытке, они как-то, по привычке, отказывались… Но когда-то нужно было отказываться и от привычек. Когда, как не теперь, потеряв любую связь с прошлым, на пороге новой жизни?
Хоно и Ная одновременно протянули руки.
Сестра сделала маленький, осторожный глоток.
— Кислое, — Ная поморщилась и передала ему фляжку.
Вино действительно оказалось кислым на вкус.
— Вероятно, уже завтра я оставлю вас под защитой бродяг, а сам отправлюсь назад. И мы не увидимся больше, — тихо сказал магистр. — Простите, если что вышло не так. Я хотел как лучше.
— Это ты нас прости, — горячо возразила Ная. — За то, что мы такие бестолковые, неумелые… Спасибо тебе.
— Тебе стоило бы выше себя ценить. — Магистр слабо улыбнулся. — Научи ее, Хо. У тебя получится.
Вино кислило на языке, над Черным озером вставало Солнце, и было во всем это что-то необъяснимо правильное.
Глава 21. Приозерье
***
Через полчаса после рассвета в лесу застучали топоры. Вскоре на озере показалась лодка. Первым заметил ее Хак — подбежал к воде, начал лаять и вилять хвостом. Мужчина с аккуратно остриженной длинной бородой и выбритыми висками, сидевший на корме, приветливо помахал в ответ.
«Знакомцы, значит. А этот у них за капитана», — равнодушно подумал Лин. Вино — последнее, из личных запасов — немного притупило все чувства, но спина все равно болела так, что хоть волком вой; он уже и не помнил, когда ему последний раз удавалось выспаться.
Лодка подошла к зарослям водного. Двое гребцов, сложив весла, остались сидеть, а «капитан» спрыгнул за борт и пошел к берегу, нимало не смущаясь, что вода заливается в сапоги. На вид «капитан»-бродяга был не старше лина, одет в простую рабочую куртку и штаны. В густой русой бороде застряло несколько рыбьих чешуек.
— Давно не виделись, блохастый! — добравшись до земли, бродяга первым делом принялся обниматься с Хаком. Тот с благосклонным видом сносил фамильярное обращение. — Здорово же наши дозорные перетрусили, когда вас увидели! Жрец, да еще с компанией…
— Витольд! Отпусти Хака — задушишь. — Жрец шутливо бродягу его кулаком в плечо. — А со мной здороваться что, уже не надо?
— А на кой с тобой любезничать? Брат как-то без этого обходится — и ничего, — вопреки сказанному, бродяга тотчас переключился с пса на хозяина. — Рад видеть живым и здоровым, Рик!
«Рик?» — Лин вздрогнул. Все-таки узнать имя спутника спустя месяц после начала путешествия — было в этом что-то… неправильное.
— Взаимно, друг мой! — Собачник, прежде чем отстраниться, на миг стиснул бродягу в медвежьих объятиях. — Все остальные, надеюсь, тоже в добром здравии?
— Да. Добро пожаловать на Черное озеро, господа! — Бродяга повернулся к Лину. — Я — Витольд Ранл из клана Тихого. Рад приветствовать вас. Друзья Рика-Собачника — наши друзья.
— Благодарю, да хранит вас Солнцеликий. Магистр Лин Валб, буду рад оказать любую посильную помощь в благодарность за ваше радушие. — Лин отвесил предписанный этикетом ордена поклон, и едва не потерял равновесие: в спину как раскаленный гвоздь. В юности, бывало, болело и сильнее, и чаще — но, бездна, это было давно!
Чтобы удержаться на ногах и выпрямиться, пришлось ухватиться за Наю, вовремя подставившую плечо.
— Извини. Похоже, перепил малость, — шепотом оправдался Лин.
Ная и Хоно по очереди представились, назвав вымышленный род, указанный в документах. Гребцы в лодке с любопытством наблюдали за происходящим.
— Рик-гьон, я спрошу прямо — с чем ты приехал? — бродяга Витольд улыбался, однако было заметно: вопрос дался ему непросто.
— Тебя сюда отправила Старшая, — сказал жрец.
— Да, — не стал отпираться Витольд. — Мать всегда рада тебя видеть, ты знаешь, и я тоже, но…
— Я понимаю, — перебил жрец. — С просьбой, Тольд, всего лишь с просьбой о гостеприимстве для кое-кого из моих друзей: надеюсь, это вас не сильно затруднит. Все не так-то просто, как может показаться на первый взгляд, но — никакой политики. Дела Иргиса — это его дела, а о делах Вэла ты знаешь наверняка больше моего.
— Хорошо, — чуть напряженно улыбнулся Витольд. — Возможно, кое о чем, недалеком от политики, придется нам просить тебя: все и впрямь стало довольно запутано… И серьезно. Но решать тебе; я рад слышать, что ты еще не выбрал, в каком кипящем котле утопиться. Сам бы ни выбирал, если б мог…Тогда — об остальном поговорим в лагере. Буду вас ждать.
— Спасибо! Четвертое правило не забудь. — Собачник весело оскалился.
— Четвертое… это… — Витольд растеряно нахмурился.
— «Даже Если мир катится к теням — баня, еда и выпивка остаются на месте».
Витольд рассмеялся, а следом за ним и гребцы.
— Все будет в лучшем виде. Ну, до встречи!
Бродяги отплыли, а «господин Собачник», которого, как оказалось, звали Риком, отдал команду сворачивать лагерь.
***
Лин за свою орденскую службу видел порядком бродяжьих стоянок — и летних, и зимних. Однажды, еще послушником, имел дело и с кланом Тихого: точнее, дела вел наставник, а Лин, пользуясь случаем, внимательно смотрел по сторонам. Тогда, десять лет назад, клан Тихого обычно останавливался на зиму в Нодабе. И нигде — ни в клане Тихого раньше, ни у других бродяг — не ставили частоколов. Даже в неспокойное время, когда по лесам сновали разбойничьи банды: те были слишком малы и слабы, чтобы представлять для крупной стоянки серьезную угрозу.
Но на Черном Озере был не только свежий частокол, но и ров — глубокий, с подведенной в него водой.
Вчера жрец под шквалом вопросов неугомонной Наи объяснял причины бродяжьего сотрудничества: обе группы были влиятельны, но приозерцам не хватало надежных связей с городами в центре острова, а группировке, объединившейся вокруг клана Тихого — не хватало людских ресурсов. И всех, без исключения, беспокоили обострившиеся конфликты в торговле и во власти. Старшие кланов приняли единственно верное, на их взгляд, решение: стать независимой силой, которая могла бы сама диктовать условия Первому Союзу и Желтым платкам, и защитить своих людей.
В прошлом такого невозможно было представить: если б даже сами кланы не перегрызлись из-за конкуренции, Торговые Союзы и знать нашли бы способ развалить опасное для себя объединение. Но сейчас… объединенная группировка Приозерцев и Тихого могла выставить достаточно крепких и вооруженных бойцов, чтобы отправить в бездну пару-тройку отрядов переподчиненной хьор-гвардии, привыкшей драться угрозами да кошельком.
С Приозерьем ссориться вышло бы себе дороже: едва ли не везде на Шине это понимали. Даже в прошлом году, когда северные части Галша охватил голод, сюда никто не совался. И бродяги в драку не лезли… Они объединялись не для нападения — для защиты.
«Великое пламя, что ж такое творится, а?» — Осторожно ступая, чтобы поменьше тревожить спину, Лин шел по стоянке.
Суматоха с торговцами и сектантами, слухи о беспомощности Предстоятеля Ордена и расколе в Верховном правительстве в Дакене, то, что клан Тихого предпочел оставить сытый и — вроде бы — благополучный Нодаб и уйти в Галш — все это было тревожными знаками. Лин слышал о многом и раньше, но на поверку оказалось, что слышать — и видеть своими глазами — разные вещи.
Сейчас, глядя на ощерившееся заостренными бревнами Приозерья, Лин впервые отчетливо почувствовал: привычный мир рушится… «Катится к теням», как наверняка выразился бы жрец. Чувство оказалось неожиданно неприятным и пугающим. Даже боли в спине как-то незаметно отступили на второй план.
К стоянке подошли по перекидному мосту. На воротах их встретил один из давешних гребцов, и, после формального обмена приветствиями, провел внутрь.
На стоянке на первый взгляд творилась неразбериха — но только на первый взгляд. В действительности бродяги, разбитые на небольшие группы, занимались каждая своим делом, бойко и слаженно, и быстро перераспределяли силы, если соседям была нужна помощь. Вместе с мужчинами работали и женщины, и дети постарше. Пока шли до центра стоянки, Лин насчитал вокруг больше сотни человек: на втором десятке второй сотни считать надоело. Учитывая, что еще кто-то работал в лесу, кто-то на озере, кто-то внутри уже готовых построек — всего людей в объединенной группировке было никак не меньше полутысячи. На процессию смотрели в основном, с любопытством: раз приезжих пропустили за ограду — значит, не враги, а дурных вестей здесь не боялись.
Впрочем, особой доброжелательности во взглядах тоже не чувствовалось: белый жрец — не добрый лесной дух, чтоб его любить. Но время от времени с Собачником кто-нибудь здоровался: похоже, в клане Тихого многие его знали, некоторые — очень хорошо.
Витольд, поджидавший у одного из срубов, торжественно и многословно всех поприветствовал, притворяясь, будто видит в первый раз. Он, судя по всему, был здесь персоной значительной и держался в подобающей манере. Сопровождавшая его молодая женщина — то ли жена, то ли сестра — на публике тоже вела себя солидно и спокойно, но, как только они вошли в дом — буквально повисла у жреца на шее.
— Рик, собачья твоя голова, где тебя носило все лето?!
Как выяснилось впоследствии — все-таки сестра, причем старшая, а Витольд был вторым сыном Тихого и его вдовы, нынешней Старейшей клана: сам Тихий, подорвавший здоровье на каторге, умер много лет назад. В доме, кроме Витольда с сестрой — ее звали Мирой — жило еще четверо детей от трех до семи лет: двое сыновей Миры, вскоре после рождения младшего овдовевшей, и двое девчонок-сирот. Все они вдесятером едва уместились за столом: Витольд начал выполнять «четвертое правило» с еды, не прерывая оживленного разговора. Обсуждали южную Бронзовую гряду, куда летом уезжал жрец, каких-то людей, живых и, гораздо чаще, умерших.
«Бродяги умирают молодыми, вынуждены жить, как сельди в бочке, и полагаться только на силу мышц и ума — и при этом ценят друг друга. Могут, невзирая на разногласия и неудобства, держаться вместе. Воспитывают чужих детей, как родных, — Лин отвел взгляд, чтобы не видеть, как Витольд возится с одной девчонками. — У оседлых есть искусство хьорхи и кров. Знать богата, служители свободны — но человек человеку — враг, помеха, пустое место… Или просто инструмент. Неужели, чтоб было иначе, нужно всю жизнь играть в догонялки со смертью под открытым небом? Ты не хочешь в это верить, магистр Валб, но сам сидишь тут, поскуливаешь от памятных меток папаши. Много лет как ты свободный человек, но от прошлого не избавиться».
Лин едва заставлял себя сидеть на месте и жевать. Усталость ли сказывалась, или спина довела, но слушать светскую болтовню соскучившихся приятелей и наблюдать мирный семейный быт оказалось невыносимо.
«Счастливый семейный быт за острым частоколом, всего на одну зиму, — подумал он, — или до тех пор, пока этот частокол не сожгут те, кому достаточно заплатят».
Злость — на себя, на жреца, на обстоятельства, — до недавнего времени поддерживавшая, куда-то исчезла. Остались только уколы боли вдоль позвоночника, обида, зависть и стыд за себя самого, граничащий с отвращением. Настолько паршиво он не чувствовал себя с того дня, как сжег второе родительское письмо.
Первое — пришедшее сразу после того, как он окончательно решил порвать с родительским домом — уничтожить было легко и просто. Второе — где на трех страницах матушка «выражала беспокойство молчанием» и спрашивала, как учеба, а на четвертой ненавязчиво перечисляла все, что требуется разузнать, «но если просят взятку за придумай что-нибудь, или папа будет сердиться — ты же знаешь, как важно во всем быть экономным!» — Лин до сих пор помнил дословно… И как сжигал его — без хьорхи, на свече. Огонь пожирал строчку за строчкой, но память стереть не мог.
С трудом проглотив последний кусок рыбы, Лин поблагодарил хозяев за еду — может быть, чуть менее любезно, чем стоило бы — и вышел из дома. Снаружи тоже были люди — соседи свежевали туши, коптили рыбу, точили инструменты, малышня возились в куче песка. Но, все же, дышалось чуть легче.
Лин опрокинул пинком как-той чурбан, сел и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Не получалось.