Взлет разрешаю!
Часть 8 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Знаю, выбора не было, топливо кончилось. Мне бы телефон, с полком связаться.
– Это можно.
Пока шли к землянке, Павел видел свежие воронки от бомб. Не зря свой хлеб бойцы ели, купились немцы на «обманку».
Через фронтовые коммутаторы, потратив не меньше десяти минут, связался со штабом своего полка, объяснил ситуацию.
– Если бензин подвезем, взлететь сможешь?
– Постараюсь.
– Тогда жди.
Пока Павел ходил звонить, бойцы под руководством штурмана самолет развернули носом на посадочную полосу, потом стали набрасывать маскировочную сеть.
Потом экипаж напоили чаем. Своей кухни у бойцов не было, обед привозили в термосах на грузовике. «Ложный» аэродром обслуживало всего отделение солдат.
Грузовик с двумя бочками бензина прибыл часа через два. Благо, что захватили с собой ручной насос для перекачки бензина. Тут уж бойцы постарались, качали по очереди. Но все равно времени ушло много, через час темнеть начнет. Пока шла заправка под приглядом штурмана, Павел пешком прошел до конца полосы. Коротковата, еще бы метров сто. А хуже того, за грунтовой полосой уже кустарник растет.
Взлетать на максимальных оборотах и, едва оторвавшись, сразу убирать шасси, чтобы не зацепиться за препятствия. Взлет и особенно посадка самые сложные и опасные элементы полета.
Надо поторапливаться, для ночной работы полковой аэродром не приспособлен. Как только закончилась заправка, Павел скомандовал:
– Маскировочную сеть снять, экипаж – по местам!
Бойцы живо стянули сеть. Хорошо, что для запуска мотора не нужен автостартер, есть такой на специальном грузовом автомобиле. На «пешке» запуск пневматический, сжатым воздухом. Один оборот винта, другой и вот уже схватил, заработал громко, выбросив дымный выхлоп. Запустил второй мотор, минут десять прогревал до рабочей температуры воды и масла. Если взлетать на непрогретых моторах, они будут недодавать мощности и взлет может закончиться катастрофой.
Закрылки на взлет, ноги с педалей убрал, отпуская тормоза, самолет начал разбег, вздымая за собой клубы пыли. Моторы ревут, скорость нарастает. Пора! Потянул немного штурвал на себя, почувствовал, как перестало трясти. Это колеса оторвались от неровного грунта. Сразу ручку повернул на уборку шасси, штурвал уже сильнее на себя. Кустарник пронесся под брюхом. Ура! В воздухе, все получилось. Но напряжение было велико.
– Штурман, курс!
– Сто девяносто.
– Принято.
Заложил плавный вираж. Полковой аэродром за спиной и немного в стороне. Большую высоту не набирал, лёту десять-двенадцать минут, если ничто не помешает. Из-за надвигающейся темноты в воздухе уже ни наших, ни немецких самолетов. Добрались без происшествий. Только сели и зарулили на стоянку, как техники сняли с самолета кассеты с отснятой пленкой, унесли в фотолабораторию. Данных ждало командование. Павел в штаб, доложил о полете, о вынужденной посадке. И сразу всем экипажем в столовую. За весь день утром скромный завтрак, в желудке сосало. И спать! За сегодняшний день выпало много событий, причем не самых приятных, пришлось понервничать.
Утром всю местность затянуло туманом, вылетов не было. Если взлететь бы еще удалось, то найти при возвращении свой аэродром не получилось. Да еще механики огорчили. На самолете повреждения от обстрелов, которые надо устранить.
Политрук сразу собрание устроил – о текущем политическом моменте, потом прослушали по радио сводку Совинформбюро. Пока новости нерадостные, немцы развернули наступление на восток, через донские степи к Сталинграду, бои идут серьезные. И второе направление – на юг, к Грозному, к нефтяным месторождениям. Еще силен немец, но не было уже той растерянности, неуверенности в собственных силах, как год назад, летом сорок первого. Появился опыт боевых действий, научились бить немца. Уступали еще врагу в качестве авиатехники, в тактике, в пилотировании, ибо в полках много молодых пилотов, у которых малый налет. Им бы еще с опытным инструктором в училище летать, а их в самое пекло бросили. Но уже чувствовалось – промышленность перестроилась, с каждым днем растет выпуск боевой техники, боеприпасов. Заводы технику усовершенствуют, учитывая замечания эксплуатантов. Усиливается вооружение, растет мощность моторов, а стало быть, и скорость самолетов. Идет негласное соревнование – и немцы улучшают модели самолетов и наши. «Мессер» сорок второго года уже не тот, с которым немцы начали войну с СССР. Впрочем, так же как и Як-1.
Из военного дневника Франца Гальдера, с 1938 года начальника штаба сухопутных войск Германии. С 1940 года генерал-полковник вермахта. Снят с должности в 1942 году из-за разногласий с Гитлером. Гальдер имел хорошее военное образование – военное училище, а затем и военную академию, боевой опыт. А Гитлер воевал в Первую мировую войну в чине ефрейтора, в военном деле понимал слабо, но генералов не любил и поучал. В начале войны с Советским Союзом ошибки в планировании операций исправлялись опытными генералами за счет превосходства в боевой технике и отработанной тактике. К середине войны превосходство в технике сошло на «нет», а советские командиры учились быстро. Гальдер подводил итоги боевых действий за период с 22 июня 1941 года по 21 июня 1942 года. В плане людских потерь – 271 612 военнослужащих было убито, пропало без вести 65 730 человек. Это безвозвратные потери без учета раненых, многих из них удалось вернуть в строй. Немцы учет вели скрупулезный, наши командиры до конца войны этому не научились (где погиб боец, где похоронен).
Немцы первого июля обошли Горшечное, в окружении оказалась 102-я бригада 4-го танкового корпуса. Танкисты отчаянно дрались в течение двух суток, сковывая силы немцев, в ночь на третье июля остатки бригады прорвались к своим. Второго июля немцы прорвали оборону советских войск танковыми клиньями на глубину до восьмидесяти километров. Между Брянским и ЮгоЗападным фронтами образовалась значительная брешь, немцам открылся путь на Дон и к Воронежу. В ночь на третье июля силы пятой танковой армии генерал-майора А. И. Лизюкова сосредоточились к югу от Ельца. В его армии пятьсот тридцать танков и генерал ждал приказа о наступлении. Удар его армии при поддержке пехоты по левому флангу наступающих немецких войск мог оказаться решающим, резко изменить обстановку, нанести врагу значительные потери. Однако из штаба фронта Лизюков задач не получал. Немцы получили сутки для развития наступления. Лишь 4 июля в район Ельца прибыл начальник Генштаба А. М. Василевский лично поставил задачу Лизюкову. Но время уже было упущено. Танки Гота уже прорвались к Дону. Наша 40-я армия попала в окружение, перехватить коммуникации врага, лишить Гота подвоза боеприпасов и топлива не удалось. На исходный рубеж для атаки к означенному времени вышел только 7-й танковый корпус генерала П. А. Ротмистрова. Остальные наступали с хода, поодиночке. Удара мощным кулаком не получилось, немцы встретили советских танкистов мощным артиллерийским огнем, успев подготовить противотанковые позиции.
Боевые операции сухопутных войск успешны, если командование, их планирующее, обеспечено в полной мере данными о противнике. Значительная их часть добывается авиаразведкой, особенно на глубине 200–500 км от линии фронта. Так далеко не забираются в поисках ни полковые, ни дивизионные разведчики.
До войны специалистов для авиаразведки обучали в Московской спецшколе. Даже выпускали самолет-разведчик Р-5. В 1940 году в Гомеле организовали военное училище аэрофотослужбы, где готовили техников и механиков, фотолаборантов, дешифровщиков. В начале войны училище эвакуировали в Давлеканово, куда в 1942 году перебазировали и Таганрогское авиаучилище. Они были объединены, организовано военно-авиационное училище разведчиков. Зачастую на короткие, трехмесячные курсы дешифровщиков направляли летчиков и штурманов после ранений, признанных негодными к строевой службе.
В годы войны действовали двадцать отдельных разведывательных авиаполков и авиаэскадрилий, так же во многих строевых авиаполках имелись самолеты-разведчики. В бомбардировочных полках это были ПЕ-2, в истребительных Як-7. У этого самолета имелась двойная кабина, ибо самолет проектировали как учебный. В нее удачно устанавливалась фотоаппаратура. Главным недостатком такого «яка» был малый радиус действия. Позже стали устанавливать дополнительные подвесные баки, увеличив дальность полета.
Штабы всех уровней требовали данных, разведчики делали в день по несколько вылетов в разные районы и области перед своим фронтом и соседним. Потому что немцы обычно прорывались на стыках фронтов. Они захватывали пленных, отлично знали, где стык, и удар наносили туда. Впрочем, так делали и наши. Но пока наступательные действия чаще вели немцы, и Красной армии приходилось обороняться.
Экипажам самолетов-разведчиков приходилось рассчитывать на свои силы. У истребителей дальность полета вдвое меньше, чем у «пешек», и сопровождать они могли только в ближнем немецком тылу. Поэтому летный состав с большим вниманием слушал прогнозы метеорологов. Была такая служба в авиаполках и дивизиях и зачастую прогнозы они давали точные – направление и силу ветра, осадки, облачность. Осадки в виде снега или дождя резко ухудшали качество фотоснимков и в плохую погоду на разведку не вылетали. Либо если командование категорически приказывало, летели на малых высотах – 100–200 метров и обстановку оценивали визуально, проще говоря – своими глазами. В непогоду действия авиации, в том числе боевой, затруднены. Для пехоты и танков самое благоприятное время для передислокации, подтягивания резервов, можно не опасаться ударов с воздуха. Но для экипажей разведчиков малая высота опасна, даже удачная очередь из пехотного пулемета может привести к пожару или катастрофе. Пробоины, но не критичные, привозили на фюзеляжах всегда, механикам было чем заняться. А в хорошую погоду донимали истребители. Завидев разведчика, немцы по рации вызывали истребителей. То, что это разведчик, сомнений не вызывало. Во-первых, самолет один. На бомбежку вылетали как минимум звеном из трех самолетов или эскадрильей из девяти. В сорок втором году бомбардировщики на боевые задания летали под прикрытием истребителей. Ну и поведение одиночного самолета тоже выдавало в нем разведчика. Либо шел как по линеечке, либо ходил над районом галсами, делая снимки больших площадей. Если разведчика сбивали за линией фронта, редко кто из экипажа возвращался. Или погибали при посадке или попадали в плен. При покидании самолета с парашютом немцы активно искали экипаж. Ибо на карте штурман отмечал колонны войск, артиллерийские батареи и прочие секреты. Ежели Красная армия уже знает расположение позиций, надо оборудовать на новом месте, иначе разбомбят или партизаны взорвут.
В сорок втором году в Белоруссии партизанское движение уже развернулось. Помощь Красной армии была существенной. Во время наступлений немцев подрывали мосты, пускали эшелоны под откос, затрудняя вермахту подвоз боеприпасов и топлива. В наступлении каждый день задержки с подвозом этих материалов важен.
Но гибли и над своей территорией. В один из дней Павел готовился к вылету, обходил самолет, осматривал. Одна из «пешек» полка пошла на взлет. Павел проводил ее взглядом. Бомбардировщик набрал едва сотню метров высоты, как со стороны его хвоста показалась пара «мессеров». Видимо, вели свободную охоту. С ходу атаковали, выпустили по пушечной очереди и сразу исчезли. Зенитчики отреагировать не успели, слишком быстро все произошло. На взлете и посадке любой самолет уязвим. Скорость невелика, высота мала, возможности маневрировать нет.
Подбитый «мессерами» самолет сразу охватило пламя. Баки полны, да еще и подвесной бак снизу, полный боекомплект на борту. Никто из горящего самолета не выпрыгнул. Да и покинул бы кто-нибудь из экипажа машину, шансов спастись никаких, слишком мала высота, парашют не успеет раскрыться. Так и врезалась «пешка» на глазах у всех в землю. Взрыв, во все стороны обломки, огненный столб. Пожарная машина к месту падения помчалась, люди побежали. Но к месту пожара из-за высокой температуры не подступиться, да еще боеприпасы рвутся, опасно. Отступились. А когда пожар погас, только оплавленные остатки конструкции, в которых самолет узнать сложно. На экипажи и обслуживающий технический персонал гибель экипажа и самолета подействовала угнетающе. От членов экипажа ничего не осталось, даже кости сгорели в пламени.
Радиолокаторов или постов наблюдения не было. Да и будь посты, связи нет. В Красной армии в первые два года войны со связью беда. Радиостанции далеко не на всех самолетах или танках. На бронетехнике для связи, передачи команд – флажки. И куда ни посмотри – недочеты, ошибки. Радиостанций недостаточно, автомашин для перевозки пехоты тоже фактически нет, все больше пешком. О срочной переброске войск речи нет. А какие автомашины есть, так обычные, не со всеми ведущими осями и малой грузоподъемности. Образец грузовика – неприхотливого, с высокой проходимостью и грузоподъемностью, увидели только с поставками по ленд-лизу из США. «Виллис» для командиров и «Студебеккер» для пехоты и артиллерии. А немцы пешком не ходили. Мотоцикл, бронеавтомобиль, грузовик. В худшем случае – велосипеды для небольших команд, саперы, военная полиция. На технике батальон или полк за пару часов на сотню километров перебросить можно. Красноармейцы это расстояние за два-три дня проходят, ибо не калечные, а с грузом боеприпасов, на собственном горбу разобранные на части минометы несли, пулеметы. И так во всех родах войск. Недостатки в полной мере проявили себя во время финской войны 1939–40 годов, но командование – партийное и военное, ни анализа глубокого не сделало, ни выводов. «Шапками закидаем, воевать будем на чужой территории и малой кровью» – так говорили Буденный, Ворошилов и другие маршалы, не обремененные знаниями академий.
Экипаж Павла получил задание на разведку железной дороги на оккупированной территории. Любое задание имеет свою специфику. Например, для определения оживленности движения надо пролететь над железной дорогой, делая сплошное фотографирование на участке в 400–500 километров. Дистанция выбрана не случайно. Именно столько проходит эшелон за сутки. Зная, сколько пройдет поездов за это время, можно приблизительно определить грузооборот. А еще визуально и по фото можно определить перевозимый груз. Например, поезд для перевозки личного состава имеет около полусотни вагонов. И, когда он стоит на станции, видна масса людей. Размяться вышли, набрать воды во фляжки, набрать еды в котелки из вагона-кухни. В воинских эшелонах кухни есть всегда. Немцы перевозили личный состав в обычных пассажирских вагонах, в отличие от воинов Красной армии. Их перевозили в теплушках с надписью – «40 человек или 8 лошадей». Санитарные поезда имели белый круг и красный крест, такие обозначения на стенках и крышах, для авиации. Экипажи с боевой техникой почти сплошь из платформ, в составе их обычно 30–40. Техника под брезентом, зачастую можно угадать – танки везут или пушки. Эшелоны с боеприпасами имеют 25–30 грузовых вагонов. Во-первых, такие эшелоны имеют большой вес, а главное – взрывоопасны. Случись такая беда в случае диверсии или бомбежки на станции, то и станция будет разрушена, и небольшой город. Так же отчетливо различимы цистерны с топливом, как визуально, так и на фото. Нашим дешифровщикам приходилось делать поправки на грузоподъемность. Немцы после захвата территорий сразу же перешивали железнодорожную колею на европейскую, чтобы можно было везти груз из Антверпена, Парижа или Берлина сразу до ближних тылов Восточного фронта. Русская колея была 1524 мм, а европейская – 1435 мм. Казалось бы, невелика разница. Однако объем вагона на советской и немецкой железной дороге разный, как и грузоподъемность. Дешифровщикам это обстоятельство приходилось учитывать. Отечественная теплушка НТВ (нормальный товарный вагон) вмещала 18 тонн, а немецкий двухосный вагон 12 тонн. Были и четырехосные вагоны. Наши имели грузоподъемность 60 тонн, а немецкие – 50. Но немецкий эшелон с боеприпасами тридцативагонного состава берет на 300 тонн меньше советского. Момент существенный. От объема завозимых запасов можно предположить массированность наступления противника.
Еще на подлете к цели штурман сказал:
– Слева девяносто наблюдаю клубы пыли.
Павел повернул голову. Точно, пылит, и сильно. Так демаскирует себя механизированная колонна – танки, грузовики, тягачи.
– Отметь.
– Уже, командир.
Кабы не задание, отвернул бы сейчас влево, посмотрел, что передвигается. Мотоциклисты такой пыли не поднимут. Обычно немцы в прорыв вводят мотоциклистов. Они ведут разведку местности, по рации наводят авиацию на узлы сопротивления. А еще окружают населенные пункты, ведут активную стрельбу, поднимая панику. Население, а зачастую и новобранцы в воинских подразделениях поддаются панике, бегут из села или районного городка.
Пятьсот километров над железной дорогой это один час десять минут лета. Вышли к исходной точке, прошли над станцией. Штурман начал делать снимки. Разведка железнодорожного сообщения – самый рискованный вид для экипажей. Час висеть над железной дорогой – как самоубийство. Уже через десять минут с немецких аэродромов взлетят «мессеры». Для летчика одно хорошо, с курса не собьешься, отчетливо видны с высоты рельсы, они как нить Ариадны. Павел осматривался по сторонам. Влево-вправо головой, влево-вниз тоже обзор хороший, вправо-вниз хуже, сиденье пилота влево смещено, а штурмана сзади и правее. Штурман воздушное пространство осматривать не может, его дело сейчас делать фото. И от качества его работы зависит выполнение задания. Павел не только вражеские истребители высматривал, но и облачность поблизости, чтобы в случае опасности в облаке спрятаться. Немцы долго сторожить его не смогут, запас топлива невелик.
То ли немцы бросили весь свой четвертый воздушный флот на поддержку в воздухе наступающих на Дон частей, то ли какая-то накладка вышла, а только успел долететь Павел до последней намеченной точки маршрута. Штурман радостно заорал:
– Баста! Все отснял, разворачиваемся!
Нет слов желаннее! На радостях Павел вираж заложил крутой, почти поставив самолет вертикально на крыло. И радость сразу померкла. Слева четыре точки, довольно быстро приближаются. «Мессеры»! Против четырех истребителей у одиночной «пешки» шансов нет.
Впереди, немного левее по курсу, на Угру, облачность, выше курса на две тысячи метров. Вопрос в том, что случится раньше – «пешка» доберется до облаков или ее настигнут вражеские истребители? Газ максимальный, штурвал совсем немного на себя. Если высоту набирать резко, потеряешь в скорости.
– Штурман, бортстрелок, приготовиться к отражению атаки! – это Павел по самолетному переговорному устройству.
Оба знают свои обязанности, следят за задней полусферой без напоминания. Израсходовав большую часть топлива, самолет легко набирает высоту. Но у ПЕ-2 максимальная скорость 452 км/час, а у «мессера» на двести километров больше. Одновременно открыли огонь штурман и бортстрелок. Уже понятно, что до МЕ-109 метров двести – двести пятьдесят. Истребители разделились. Одна пара висела на хвосте, другая стала набирать высоту. Понятно, хотят сверху с пикирования расстрелять бортстрелка и штурмана, а потом стрелять по самолету. Очереди грохотали почти не переставая. До облака уже рукой подать. Разрывы пушечных снарядов сзади. Черт! Пулемет бортстрелка смолк. Но «пешка» уже в облако влетела.
– Штурман, что со стрелком?
– Фонарь разбит, его не вижу.
Павел попробовал вызвать стрелка по внутренней связи – СПУ. Не отвечает. Из экипажей «пешек» бортстрелки несли самые большие потери. Истребители сначала старались убить стрелков. У истребителя вооружение – 20-мм пушка и два пулемета. У бортстрелка один пулемет винтовочного калибра. Спереди немецкого летчика прикрывает мотор и бронестекло, для пуль ШКАСа немец почти неуязвим. Вот в профиль или в другой проекции – другое дело. Но немцы не подставляются, знают сильные и слабые стороны своего самолета, как и самолетов противника. И у немцев и у наших ВВС есть испытательные станции, где испытывают трофейную технику, облетывают, проводят учебные бои, потом разбирают – есть ли технические новинки? Немцы – нация технически продвинутая. В авиации первые новинки появились у них. Например – синхронизатор для пулеметов, стреляющих через плоскость вращения винта. Или на моторах «Мерседес-Бенц» механический впрыск бензина в цилиндры, тогда как на отечественных моторах еще стояли карбюраторы.
Не меньше четверти часа Павел пробыл в облаке. Когда оно редело, заканчивалось, он разворачивался и ложился на обратный курс. Потом штурман подал голос:
– Командир, у нас самих горючего может не хватить до своего аэродрома.
Вывалился Павел из облака, далеко впереди пара «мессеров», к себе уходит. Совсем рядом еще пара, держат курс вслед за первой. Павел в кильватере за ним, причем дистанция до ведомого не больше ста метров и с небольшим превышением по высоте. Позиция, удобная для атаки. Сбить? А если оставшиеся истребители вернутся? Руки прямо чесались нажать на гашетки. Сдерживало то, что разведан большой участок железной дороги от Белева до Ельни. Данные нужны командованию. Пока раздумывал, штурман тронул за рукав.
– Пусть уходят, наша задача – фотопленку привезти.
Слова штурмана прекратили моральные сомнения – сбить или уйти втихую?
– Штурман, курс!
От Угры пошли на Юхнов, потом на Кондрово, затем разворот вправо и курсом сто восемьдесят к своему аэродрому. Приземлившись, Павел зарулил на свою стоянку, заглушив двигатели, выбрался из кабины и к хвосту, к кабине стрелка. За Павлом штурман. А бортстрелок мертв, пол кабины кровью залит, в бортах фюзеляжа пулевые пробоины. За год боевых действий Павел потерял уже троих бортстрелков. И все люди молодые, обидно. К самолету уже техник фотолаборатории спешит, снять кассету с отснятой пленкой. Ее проявить надо, высушить, напечатать снимки наиболее интересных участков. И уже дело дешифраторов отсмотреть, дать свое заключение для командования.
Убитого бортстрелка хоронили на следующий день. Политрук пламенную речь сказал, личный состав, кто не был на задании, дал прощальный залп из пистолетов. Печальное событие, но у бортстрелка хотя бы могила есть и родным пошлют похоронку с указанием места последнего упокоения. У тех экипажей, что погибли над оккупированной территорией, и могилы не осталось. Не лучше участь тех, кто смог выброситься из подбитого самолета с парашютом и попал в плен. В списках части он значится как безвестно пропавший. То ли погиб, то ли сдался в плен. Много таких было. И семья – жена, дети не получали пенсию, как за погибшего кормильца. Об этой стороне жизни летный состав не разговаривал, но каждый имел в виду. За ужином помянули наркомовскими ста граммами водки.
Линия фронта от аэродрома далеко, но погибшие были регулярно. К смерти привыкали, если это можно назвать привычкой. Просто не реагировали так остро, как в первые месяцы войны. А по наблюдениям Павла, в летных частях осталось не больше трети тех, кто встретил гитлеровское вторжение. Одни погибли, другие в госпиталях, или комиссованы со службы по причине боевых увечий, находятся в плену или партизанских отрядах на оккупированной территории. Таких старались вывозить, если позволяла местность или радиус действия самолета У-2.
Следующим утром в экипаж дали нового бортстрелка, молодого парня, не нюхавшего еще пороха, Владимира. И этим же утром вылет, причем на событие неординарное. Ставка Верховного главнокомандования поручила командующему гвардейскими минометными частями генералу В. В. Аборенкову испытать во фронтовых условиях новую реактивную систему в районе Белева, на левом фланге Западного фронта. Скрытно подтянули два полка М-30, по немецким позициям в Аннино и Верхних Дольцах обрушили по два залпа. Оба узла сопротивления были основательно разрушены и были заняты нашей пехотой без потерь. А экипаж Павла проводил фотофиксацию результатов. Сначала сделали снимки до огневого налета и сразу после. Даже визуально было видно, что от укреплений – блиндажей, капониров артиллерийских батарей, дотов и дзотов почти ничего не осталось, вся местность в воронках, земля черная, выжженная, травы нет. И трупы, множество.
Экипаж, видевший море огня на вражеских позициях, был восхищен результатом. Уже после приземления штурман сказал:
– Побольше бы таких «Катюш», гнали бы немцев!
Как позже узнал Павел, производство новых реактивных систем сдерживалось из-за отсутствия трехосных машин повышенной проходимости. И для этих-то двух полков собирали по всей армии. Только в сорок третьем году, с поставками «Студебеккеров», шедших своим ходом через Иран и далее через Азербайджан, ситуация коренным образом выправилась. Обычный грузовик ЗИС-5 использоваться не мог из-за недостаточной грузоподъемности и проходимости.
В тактике действий фронтовой авиации со середины июля произошли перемены. Командующим 1-й Воздушной армией, действующей на Западном фронте, назначили генерал-майора авиации С. А. Худякова. Он не гнушался перенимать у противника лучшие приемы действий, начал применять массированные бомбардировки. Сначала по крупной цели бомбили бомбардировщики – полком или двумя, под сильным прикрытием истребителей. Потом укрепленные позиции обрабатывали штурмовики Ил-2 и тоже под прикрытием истребителей. Резко уменьшились потери бомбардировщиков и штурмовиков, возросла эффективность боевой работы.
А с 26 августа командующим Западным фронтом был назначен генерал-полковник И. С. Конев, человек решительный, вдумчивый, не бросавший кавалеристов на вражеские танки.
С приходом нового командующего воздушной армией и цели для авиаразведчиков появились новые. Почти каждый день одна из «пешек» эскадрильи уходила на разведку аэродромной сети врага. В принципе – разумно. Выведав аэродромы, можно нанести ночной удар по аэродрому и уничтожить на земле разом не один, а десятки истребителей. Сбить в воздушном бою МЕ-109 – большая удача. Хороший истребитель, который немцы усовершенствовали всю войну. Вышедший значительно позже «Мессершмитта» «Фокке-Вульф-190» Курта Танка проигрывал «худому» по многим параметрам, за исключением вооружения, мощи секундного залпа. В авиации мощь вооружения оценивается весом снарядов и пуль, выпущенных за одну секунду.
Провести разведку вражеского аэродрома – непростая задача. Во-первых, зенитная артиллерия активно противодействует. Во-вторых, если аэродром для истребителей, обязательно взлетит пара «худых» с задачей – догнать и сбить разведчика, не дать уйти с данными. Да еще и сама авиаразведка имеет неустранимые недостатки. Например – трудность или невозможность распознавания хорошо замаскированных объектов. Стоит закатить истребитель под кромку деревьев, накрыть его маскировочной сетью и с двухсот метров уже и не опознать. Во-вторых, невозможность получить данные сверх тех, которые можно получить фотографией или визуальным наблюдением. Например – распознать капониры для пушек удалось, а калибр и назначение неизвестны. Гаубица это или противотанковая пушка – не установить. Или установить, что везут в кузове крытого грузовика. Снаряды или пехотинцев? А есть еще недостаток третий и четвертый. И так во всем.
Павел получил задание обследовать район под Вязьмой. С одной стороны – далеко. С другой, теоретически, если там есть аэродромы боевой авиации, то бомбардировочные, либо транспортные. Для истребителей аэродромы обычно в 25–30 км от линии фронта, у «мессеров» дальность полета ограничена, как у любых других истребителей. Лишний вес, в том числе топлива, приводит к ухудшению всех показателей – скорости, скороподъемности, маневренности.
Для бомбардировщиков взлетно-посадочные полосы длинные, их проще обнаружить. С таких аэродромов не взлетят истребители на перехват, что плюс. Еще на земле, по полетной карте, прикинули со штурманом, где могут располагаться аэродромы. В лесу или на болоте их быть не может. А вот на поле или на лугу – вполне вероятно. Таких возможных мест в назначенном районе семь. Зимой ВПП видны хорошо – по следам от лыжных шасси или, если шасси колесное, по расчищенной либо укатанной полосе и рулежным дорожкам. Летом на ВПП нет травы, выделяется грунтом или металлическими листами. Немцы выкладывали специальные перфорированные листы на ВПП, чтобы не зависеть от непогоды. Ибо в дождь на российских просторах грязь непролазная, ни самолету взлететь, ни на машине не проехать, вязла даже гусеничная техника. На наших танках, самоходках, тягачах гусеницы широкие, приспособленные к местным условиям. На немецкой технике гусеницы узкие, проваливаются в грязь или снег глубоко. На танках Т-VI «Тигр» были даже разные гусеницы по ширине – транспортировочные и для боевой службы, пошире. Неудобно «переобувать» каждый раз и по времени трудозатратно.
Облет первого же района дал результат. С полевого аэродрома взлетали «Хейнкели-111», фронтовые бомбардировщики. Аэродром заметили издалека, по пыли от грунтовки, поднятой винтами, а потом и сами самолеты увидели. Отметил штурман расположение на карте, близко подходить не стали, чтобы не нарваться на зенитный огонь. Второй, третий, четвертый районы аэродромов не выявили. Зато на пятом снова аэродром, где «Юнкерсы-88» располагались. Заметили издалека по заходящим на посадку самолетам. Несколько выстроились в круг, пока другие садились.
Орднунг, порядок во всем. Кстати, после войны Павел случайно прочитал протокол допроса лейтенанта пехоты Эверта Готфрида. Когда лейтенанта спросили, почему Германия проиграла войну, он ответил «Блоха может больно укусить слона, а убить – нет». Слишком велика была разница между Германией и СССР в людских и материальных ресурсах, что не исправить никаким орднунгом.
Причем в небе с «юнкерсами» истребителей прикрытия нет. Обычно они барражируют выше бомбардировщиков. Павел едва не застонал от досады! Сейчас бы сюда с десяток «пешек», разнести смогли бы весь аэродром. У «юнкерсов» уже бензобаки сухие и уйти на запасной аэродром они вряд ли смогут.
На карте снова отметка карандашом, а еще запись в блокнотике, какой тип самолетов базируется и предположительное количество. Все вероятные места аэродромов осмотрели, а потом бреющим ушли к своим. Да, на бреющем полете возможностей для маневра меньше, зато возможности быть обнаруженным тоже меньше, ибо на небе ни облачка, укрыться негде, а немцы обычно держатся на высоте 4–6 тысяч метров.
Конечно, на такой высоте, не более ста метров, даже очередь из пулемета чревата катастрофой, но на такой скорости еще попробуй, попади.
Перед линией фронта сделали приличную горку в две тысячи метров, чтобы из стрелкового оружия не достали. После посадки сразу в штаб, доложить о выполнении задания. Начальство на своих картах сделало отметки. Но любые сведения, даже из надежных источников, положено перепроверять. В боевых полках за удачное выполнение опасного задания иной раз, по совокупности, следуют награды. У экипажей разведывательных эскадрилий или полков с наградами негусто.
По итогам войны наград у разведчиков меньше, чем в авиации другого назначения, а потерь больше только у штурмовиков. Не за награды воевали, но каждый в душе хотел, чтобы его боевую работу и удачи начальство заметило, наградило. Иначе вернешься с фронта домой, а соседи и знакомые наград не увидят. Если в глаза не скажут, что плохо воевал, то подумают наверняка. И попробуй потом за праздничным столом сказать, что воевал, даже сбивал вражеские самолеты, бомбил – не поверят. А уж про разведку вообще молчать надо. Потому что вылеты были, по ним командование строило планы оборонительной или наступательной операции. Но никого же из фашистов лично не уничтожил. Для населения в тылу это единственный аргумент, все другое принимается с недоверием. «На складах отсиживался или в штабе штаны протирал». Вот дешифратор из фотоотдела. Опытный старлей, выводы по фото делает точные, которые потом подтверждаются из других источников. Ему цены нет, умнейшая голова. А наград нет и вряд ли предвидятся. Павел полагал, что он и стрелять из личного оружия толком не умеет.
– Это можно.
Пока шли к землянке, Павел видел свежие воронки от бомб. Не зря свой хлеб бойцы ели, купились немцы на «обманку».
Через фронтовые коммутаторы, потратив не меньше десяти минут, связался со штабом своего полка, объяснил ситуацию.
– Если бензин подвезем, взлететь сможешь?
– Постараюсь.
– Тогда жди.
Пока Павел ходил звонить, бойцы под руководством штурмана самолет развернули носом на посадочную полосу, потом стали набрасывать маскировочную сеть.
Потом экипаж напоили чаем. Своей кухни у бойцов не было, обед привозили в термосах на грузовике. «Ложный» аэродром обслуживало всего отделение солдат.
Грузовик с двумя бочками бензина прибыл часа через два. Благо, что захватили с собой ручной насос для перекачки бензина. Тут уж бойцы постарались, качали по очереди. Но все равно времени ушло много, через час темнеть начнет. Пока шла заправка под приглядом штурмана, Павел пешком прошел до конца полосы. Коротковата, еще бы метров сто. А хуже того, за грунтовой полосой уже кустарник растет.
Взлетать на максимальных оборотах и, едва оторвавшись, сразу убирать шасси, чтобы не зацепиться за препятствия. Взлет и особенно посадка самые сложные и опасные элементы полета.
Надо поторапливаться, для ночной работы полковой аэродром не приспособлен. Как только закончилась заправка, Павел скомандовал:
– Маскировочную сеть снять, экипаж – по местам!
Бойцы живо стянули сеть. Хорошо, что для запуска мотора не нужен автостартер, есть такой на специальном грузовом автомобиле. На «пешке» запуск пневматический, сжатым воздухом. Один оборот винта, другой и вот уже схватил, заработал громко, выбросив дымный выхлоп. Запустил второй мотор, минут десять прогревал до рабочей температуры воды и масла. Если взлетать на непрогретых моторах, они будут недодавать мощности и взлет может закончиться катастрофой.
Закрылки на взлет, ноги с педалей убрал, отпуская тормоза, самолет начал разбег, вздымая за собой клубы пыли. Моторы ревут, скорость нарастает. Пора! Потянул немного штурвал на себя, почувствовал, как перестало трясти. Это колеса оторвались от неровного грунта. Сразу ручку повернул на уборку шасси, штурвал уже сильнее на себя. Кустарник пронесся под брюхом. Ура! В воздухе, все получилось. Но напряжение было велико.
– Штурман, курс!
– Сто девяносто.
– Принято.
Заложил плавный вираж. Полковой аэродром за спиной и немного в стороне. Большую высоту не набирал, лёту десять-двенадцать минут, если ничто не помешает. Из-за надвигающейся темноты в воздухе уже ни наших, ни немецких самолетов. Добрались без происшествий. Только сели и зарулили на стоянку, как техники сняли с самолета кассеты с отснятой пленкой, унесли в фотолабораторию. Данных ждало командование. Павел в штаб, доложил о полете, о вынужденной посадке. И сразу всем экипажем в столовую. За весь день утром скромный завтрак, в желудке сосало. И спать! За сегодняшний день выпало много событий, причем не самых приятных, пришлось понервничать.
Утром всю местность затянуло туманом, вылетов не было. Если взлететь бы еще удалось, то найти при возвращении свой аэродром не получилось. Да еще механики огорчили. На самолете повреждения от обстрелов, которые надо устранить.
Политрук сразу собрание устроил – о текущем политическом моменте, потом прослушали по радио сводку Совинформбюро. Пока новости нерадостные, немцы развернули наступление на восток, через донские степи к Сталинграду, бои идут серьезные. И второе направление – на юг, к Грозному, к нефтяным месторождениям. Еще силен немец, но не было уже той растерянности, неуверенности в собственных силах, как год назад, летом сорок первого. Появился опыт боевых действий, научились бить немца. Уступали еще врагу в качестве авиатехники, в тактике, в пилотировании, ибо в полках много молодых пилотов, у которых малый налет. Им бы еще с опытным инструктором в училище летать, а их в самое пекло бросили. Но уже чувствовалось – промышленность перестроилась, с каждым днем растет выпуск боевой техники, боеприпасов. Заводы технику усовершенствуют, учитывая замечания эксплуатантов. Усиливается вооружение, растет мощность моторов, а стало быть, и скорость самолетов. Идет негласное соревнование – и немцы улучшают модели самолетов и наши. «Мессер» сорок второго года уже не тот, с которым немцы начали войну с СССР. Впрочем, так же как и Як-1.
Из военного дневника Франца Гальдера, с 1938 года начальника штаба сухопутных войск Германии. С 1940 года генерал-полковник вермахта. Снят с должности в 1942 году из-за разногласий с Гитлером. Гальдер имел хорошее военное образование – военное училище, а затем и военную академию, боевой опыт. А Гитлер воевал в Первую мировую войну в чине ефрейтора, в военном деле понимал слабо, но генералов не любил и поучал. В начале войны с Советским Союзом ошибки в планировании операций исправлялись опытными генералами за счет превосходства в боевой технике и отработанной тактике. К середине войны превосходство в технике сошло на «нет», а советские командиры учились быстро. Гальдер подводил итоги боевых действий за период с 22 июня 1941 года по 21 июня 1942 года. В плане людских потерь – 271 612 военнослужащих было убито, пропало без вести 65 730 человек. Это безвозвратные потери без учета раненых, многих из них удалось вернуть в строй. Немцы учет вели скрупулезный, наши командиры до конца войны этому не научились (где погиб боец, где похоронен).
Немцы первого июля обошли Горшечное, в окружении оказалась 102-я бригада 4-го танкового корпуса. Танкисты отчаянно дрались в течение двух суток, сковывая силы немцев, в ночь на третье июля остатки бригады прорвались к своим. Второго июля немцы прорвали оборону советских войск танковыми клиньями на глубину до восьмидесяти километров. Между Брянским и ЮгоЗападным фронтами образовалась значительная брешь, немцам открылся путь на Дон и к Воронежу. В ночь на третье июля силы пятой танковой армии генерал-майора А. И. Лизюкова сосредоточились к югу от Ельца. В его армии пятьсот тридцать танков и генерал ждал приказа о наступлении. Удар его армии при поддержке пехоты по левому флангу наступающих немецких войск мог оказаться решающим, резко изменить обстановку, нанести врагу значительные потери. Однако из штаба фронта Лизюков задач не получал. Немцы получили сутки для развития наступления. Лишь 4 июля в район Ельца прибыл начальник Генштаба А. М. Василевский лично поставил задачу Лизюкову. Но время уже было упущено. Танки Гота уже прорвались к Дону. Наша 40-я армия попала в окружение, перехватить коммуникации врага, лишить Гота подвоза боеприпасов и топлива не удалось. На исходный рубеж для атаки к означенному времени вышел только 7-й танковый корпус генерала П. А. Ротмистрова. Остальные наступали с хода, поодиночке. Удара мощным кулаком не получилось, немцы встретили советских танкистов мощным артиллерийским огнем, успев подготовить противотанковые позиции.
Боевые операции сухопутных войск успешны, если командование, их планирующее, обеспечено в полной мере данными о противнике. Значительная их часть добывается авиаразведкой, особенно на глубине 200–500 км от линии фронта. Так далеко не забираются в поисках ни полковые, ни дивизионные разведчики.
До войны специалистов для авиаразведки обучали в Московской спецшколе. Даже выпускали самолет-разведчик Р-5. В 1940 году в Гомеле организовали военное училище аэрофотослужбы, где готовили техников и механиков, фотолаборантов, дешифровщиков. В начале войны училище эвакуировали в Давлеканово, куда в 1942 году перебазировали и Таганрогское авиаучилище. Они были объединены, организовано военно-авиационное училище разведчиков. Зачастую на короткие, трехмесячные курсы дешифровщиков направляли летчиков и штурманов после ранений, признанных негодными к строевой службе.
В годы войны действовали двадцать отдельных разведывательных авиаполков и авиаэскадрилий, так же во многих строевых авиаполках имелись самолеты-разведчики. В бомбардировочных полках это были ПЕ-2, в истребительных Як-7. У этого самолета имелась двойная кабина, ибо самолет проектировали как учебный. В нее удачно устанавливалась фотоаппаратура. Главным недостатком такого «яка» был малый радиус действия. Позже стали устанавливать дополнительные подвесные баки, увеличив дальность полета.
Штабы всех уровней требовали данных, разведчики делали в день по несколько вылетов в разные районы и области перед своим фронтом и соседним. Потому что немцы обычно прорывались на стыках фронтов. Они захватывали пленных, отлично знали, где стык, и удар наносили туда. Впрочем, так делали и наши. Но пока наступательные действия чаще вели немцы, и Красной армии приходилось обороняться.
Экипажам самолетов-разведчиков приходилось рассчитывать на свои силы. У истребителей дальность полета вдвое меньше, чем у «пешек», и сопровождать они могли только в ближнем немецком тылу. Поэтому летный состав с большим вниманием слушал прогнозы метеорологов. Была такая служба в авиаполках и дивизиях и зачастую прогнозы они давали точные – направление и силу ветра, осадки, облачность. Осадки в виде снега или дождя резко ухудшали качество фотоснимков и в плохую погоду на разведку не вылетали. Либо если командование категорически приказывало, летели на малых высотах – 100–200 метров и обстановку оценивали визуально, проще говоря – своими глазами. В непогоду действия авиации, в том числе боевой, затруднены. Для пехоты и танков самое благоприятное время для передислокации, подтягивания резервов, можно не опасаться ударов с воздуха. Но для экипажей разведчиков малая высота опасна, даже удачная очередь из пехотного пулемета может привести к пожару или катастрофе. Пробоины, но не критичные, привозили на фюзеляжах всегда, механикам было чем заняться. А в хорошую погоду донимали истребители. Завидев разведчика, немцы по рации вызывали истребителей. То, что это разведчик, сомнений не вызывало. Во-первых, самолет один. На бомбежку вылетали как минимум звеном из трех самолетов или эскадрильей из девяти. В сорок втором году бомбардировщики на боевые задания летали под прикрытием истребителей. Ну и поведение одиночного самолета тоже выдавало в нем разведчика. Либо шел как по линеечке, либо ходил над районом галсами, делая снимки больших площадей. Если разведчика сбивали за линией фронта, редко кто из экипажа возвращался. Или погибали при посадке или попадали в плен. При покидании самолета с парашютом немцы активно искали экипаж. Ибо на карте штурман отмечал колонны войск, артиллерийские батареи и прочие секреты. Ежели Красная армия уже знает расположение позиций, надо оборудовать на новом месте, иначе разбомбят или партизаны взорвут.
В сорок втором году в Белоруссии партизанское движение уже развернулось. Помощь Красной армии была существенной. Во время наступлений немцев подрывали мосты, пускали эшелоны под откос, затрудняя вермахту подвоз боеприпасов и топлива. В наступлении каждый день задержки с подвозом этих материалов важен.
Но гибли и над своей территорией. В один из дней Павел готовился к вылету, обходил самолет, осматривал. Одна из «пешек» полка пошла на взлет. Павел проводил ее взглядом. Бомбардировщик набрал едва сотню метров высоты, как со стороны его хвоста показалась пара «мессеров». Видимо, вели свободную охоту. С ходу атаковали, выпустили по пушечной очереди и сразу исчезли. Зенитчики отреагировать не успели, слишком быстро все произошло. На взлете и посадке любой самолет уязвим. Скорость невелика, высота мала, возможности маневрировать нет.
Подбитый «мессерами» самолет сразу охватило пламя. Баки полны, да еще и подвесной бак снизу, полный боекомплект на борту. Никто из горящего самолета не выпрыгнул. Да и покинул бы кто-нибудь из экипажа машину, шансов спастись никаких, слишком мала высота, парашют не успеет раскрыться. Так и врезалась «пешка» на глазах у всех в землю. Взрыв, во все стороны обломки, огненный столб. Пожарная машина к месту падения помчалась, люди побежали. Но к месту пожара из-за высокой температуры не подступиться, да еще боеприпасы рвутся, опасно. Отступились. А когда пожар погас, только оплавленные остатки конструкции, в которых самолет узнать сложно. На экипажи и обслуживающий технический персонал гибель экипажа и самолета подействовала угнетающе. От членов экипажа ничего не осталось, даже кости сгорели в пламени.
Радиолокаторов или постов наблюдения не было. Да и будь посты, связи нет. В Красной армии в первые два года войны со связью беда. Радиостанции далеко не на всех самолетах или танках. На бронетехнике для связи, передачи команд – флажки. И куда ни посмотри – недочеты, ошибки. Радиостанций недостаточно, автомашин для перевозки пехоты тоже фактически нет, все больше пешком. О срочной переброске войск речи нет. А какие автомашины есть, так обычные, не со всеми ведущими осями и малой грузоподъемности. Образец грузовика – неприхотливого, с высокой проходимостью и грузоподъемностью, увидели только с поставками по ленд-лизу из США. «Виллис» для командиров и «Студебеккер» для пехоты и артиллерии. А немцы пешком не ходили. Мотоцикл, бронеавтомобиль, грузовик. В худшем случае – велосипеды для небольших команд, саперы, военная полиция. На технике батальон или полк за пару часов на сотню километров перебросить можно. Красноармейцы это расстояние за два-три дня проходят, ибо не калечные, а с грузом боеприпасов, на собственном горбу разобранные на части минометы несли, пулеметы. И так во всех родах войск. Недостатки в полной мере проявили себя во время финской войны 1939–40 годов, но командование – партийное и военное, ни анализа глубокого не сделало, ни выводов. «Шапками закидаем, воевать будем на чужой территории и малой кровью» – так говорили Буденный, Ворошилов и другие маршалы, не обремененные знаниями академий.
Экипаж Павла получил задание на разведку железной дороги на оккупированной территории. Любое задание имеет свою специфику. Например, для определения оживленности движения надо пролететь над железной дорогой, делая сплошное фотографирование на участке в 400–500 километров. Дистанция выбрана не случайно. Именно столько проходит эшелон за сутки. Зная, сколько пройдет поездов за это время, можно приблизительно определить грузооборот. А еще визуально и по фото можно определить перевозимый груз. Например, поезд для перевозки личного состава имеет около полусотни вагонов. И, когда он стоит на станции, видна масса людей. Размяться вышли, набрать воды во фляжки, набрать еды в котелки из вагона-кухни. В воинских эшелонах кухни есть всегда. Немцы перевозили личный состав в обычных пассажирских вагонах, в отличие от воинов Красной армии. Их перевозили в теплушках с надписью – «40 человек или 8 лошадей». Санитарные поезда имели белый круг и красный крест, такие обозначения на стенках и крышах, для авиации. Экипажи с боевой техникой почти сплошь из платформ, в составе их обычно 30–40. Техника под брезентом, зачастую можно угадать – танки везут или пушки. Эшелоны с боеприпасами имеют 25–30 грузовых вагонов. Во-первых, такие эшелоны имеют большой вес, а главное – взрывоопасны. Случись такая беда в случае диверсии или бомбежки на станции, то и станция будет разрушена, и небольшой город. Так же отчетливо различимы цистерны с топливом, как визуально, так и на фото. Нашим дешифровщикам приходилось делать поправки на грузоподъемность. Немцы после захвата территорий сразу же перешивали железнодорожную колею на европейскую, чтобы можно было везти груз из Антверпена, Парижа или Берлина сразу до ближних тылов Восточного фронта. Русская колея была 1524 мм, а европейская – 1435 мм. Казалось бы, невелика разница. Однако объем вагона на советской и немецкой железной дороге разный, как и грузоподъемность. Дешифровщикам это обстоятельство приходилось учитывать. Отечественная теплушка НТВ (нормальный товарный вагон) вмещала 18 тонн, а немецкий двухосный вагон 12 тонн. Были и четырехосные вагоны. Наши имели грузоподъемность 60 тонн, а немецкие – 50. Но немецкий эшелон с боеприпасами тридцативагонного состава берет на 300 тонн меньше советского. Момент существенный. От объема завозимых запасов можно предположить массированность наступления противника.
Еще на подлете к цели штурман сказал:
– Слева девяносто наблюдаю клубы пыли.
Павел повернул голову. Точно, пылит, и сильно. Так демаскирует себя механизированная колонна – танки, грузовики, тягачи.
– Отметь.
– Уже, командир.
Кабы не задание, отвернул бы сейчас влево, посмотрел, что передвигается. Мотоциклисты такой пыли не поднимут. Обычно немцы в прорыв вводят мотоциклистов. Они ведут разведку местности, по рации наводят авиацию на узлы сопротивления. А еще окружают населенные пункты, ведут активную стрельбу, поднимая панику. Население, а зачастую и новобранцы в воинских подразделениях поддаются панике, бегут из села или районного городка.
Пятьсот километров над железной дорогой это один час десять минут лета. Вышли к исходной точке, прошли над станцией. Штурман начал делать снимки. Разведка железнодорожного сообщения – самый рискованный вид для экипажей. Час висеть над железной дорогой – как самоубийство. Уже через десять минут с немецких аэродромов взлетят «мессеры». Для летчика одно хорошо, с курса не собьешься, отчетливо видны с высоты рельсы, они как нить Ариадны. Павел осматривался по сторонам. Влево-вправо головой, влево-вниз тоже обзор хороший, вправо-вниз хуже, сиденье пилота влево смещено, а штурмана сзади и правее. Штурман воздушное пространство осматривать не может, его дело сейчас делать фото. И от качества его работы зависит выполнение задания. Павел не только вражеские истребители высматривал, но и облачность поблизости, чтобы в случае опасности в облаке спрятаться. Немцы долго сторожить его не смогут, запас топлива невелик.
То ли немцы бросили весь свой четвертый воздушный флот на поддержку в воздухе наступающих на Дон частей, то ли какая-то накладка вышла, а только успел долететь Павел до последней намеченной точки маршрута. Штурман радостно заорал:
– Баста! Все отснял, разворачиваемся!
Нет слов желаннее! На радостях Павел вираж заложил крутой, почти поставив самолет вертикально на крыло. И радость сразу померкла. Слева четыре точки, довольно быстро приближаются. «Мессеры»! Против четырех истребителей у одиночной «пешки» шансов нет.
Впереди, немного левее по курсу, на Угру, облачность, выше курса на две тысячи метров. Вопрос в том, что случится раньше – «пешка» доберется до облаков или ее настигнут вражеские истребители? Газ максимальный, штурвал совсем немного на себя. Если высоту набирать резко, потеряешь в скорости.
– Штурман, бортстрелок, приготовиться к отражению атаки! – это Павел по самолетному переговорному устройству.
Оба знают свои обязанности, следят за задней полусферой без напоминания. Израсходовав большую часть топлива, самолет легко набирает высоту. Но у ПЕ-2 максимальная скорость 452 км/час, а у «мессера» на двести километров больше. Одновременно открыли огонь штурман и бортстрелок. Уже понятно, что до МЕ-109 метров двести – двести пятьдесят. Истребители разделились. Одна пара висела на хвосте, другая стала набирать высоту. Понятно, хотят сверху с пикирования расстрелять бортстрелка и штурмана, а потом стрелять по самолету. Очереди грохотали почти не переставая. До облака уже рукой подать. Разрывы пушечных снарядов сзади. Черт! Пулемет бортстрелка смолк. Но «пешка» уже в облако влетела.
– Штурман, что со стрелком?
– Фонарь разбит, его не вижу.
Павел попробовал вызвать стрелка по внутренней связи – СПУ. Не отвечает. Из экипажей «пешек» бортстрелки несли самые большие потери. Истребители сначала старались убить стрелков. У истребителя вооружение – 20-мм пушка и два пулемета. У бортстрелка один пулемет винтовочного калибра. Спереди немецкого летчика прикрывает мотор и бронестекло, для пуль ШКАСа немец почти неуязвим. Вот в профиль или в другой проекции – другое дело. Но немцы не подставляются, знают сильные и слабые стороны своего самолета, как и самолетов противника. И у немцев и у наших ВВС есть испытательные станции, где испытывают трофейную технику, облетывают, проводят учебные бои, потом разбирают – есть ли технические новинки? Немцы – нация технически продвинутая. В авиации первые новинки появились у них. Например – синхронизатор для пулеметов, стреляющих через плоскость вращения винта. Или на моторах «Мерседес-Бенц» механический впрыск бензина в цилиндры, тогда как на отечественных моторах еще стояли карбюраторы.
Не меньше четверти часа Павел пробыл в облаке. Когда оно редело, заканчивалось, он разворачивался и ложился на обратный курс. Потом штурман подал голос:
– Командир, у нас самих горючего может не хватить до своего аэродрома.
Вывалился Павел из облака, далеко впереди пара «мессеров», к себе уходит. Совсем рядом еще пара, держат курс вслед за первой. Павел в кильватере за ним, причем дистанция до ведомого не больше ста метров и с небольшим превышением по высоте. Позиция, удобная для атаки. Сбить? А если оставшиеся истребители вернутся? Руки прямо чесались нажать на гашетки. Сдерживало то, что разведан большой участок железной дороги от Белева до Ельни. Данные нужны командованию. Пока раздумывал, штурман тронул за рукав.
– Пусть уходят, наша задача – фотопленку привезти.
Слова штурмана прекратили моральные сомнения – сбить или уйти втихую?
– Штурман, курс!
От Угры пошли на Юхнов, потом на Кондрово, затем разворот вправо и курсом сто восемьдесят к своему аэродрому. Приземлившись, Павел зарулил на свою стоянку, заглушив двигатели, выбрался из кабины и к хвосту, к кабине стрелка. За Павлом штурман. А бортстрелок мертв, пол кабины кровью залит, в бортах фюзеляжа пулевые пробоины. За год боевых действий Павел потерял уже троих бортстрелков. И все люди молодые, обидно. К самолету уже техник фотолаборатории спешит, снять кассету с отснятой пленкой. Ее проявить надо, высушить, напечатать снимки наиболее интересных участков. И уже дело дешифраторов отсмотреть, дать свое заключение для командования.
Убитого бортстрелка хоронили на следующий день. Политрук пламенную речь сказал, личный состав, кто не был на задании, дал прощальный залп из пистолетов. Печальное событие, но у бортстрелка хотя бы могила есть и родным пошлют похоронку с указанием места последнего упокоения. У тех экипажей, что погибли над оккупированной территорией, и могилы не осталось. Не лучше участь тех, кто смог выброситься из подбитого самолета с парашютом и попал в плен. В списках части он значится как безвестно пропавший. То ли погиб, то ли сдался в плен. Много таких было. И семья – жена, дети не получали пенсию, как за погибшего кормильца. Об этой стороне жизни летный состав не разговаривал, но каждый имел в виду. За ужином помянули наркомовскими ста граммами водки.
Линия фронта от аэродрома далеко, но погибшие были регулярно. К смерти привыкали, если это можно назвать привычкой. Просто не реагировали так остро, как в первые месяцы войны. А по наблюдениям Павла, в летных частях осталось не больше трети тех, кто встретил гитлеровское вторжение. Одни погибли, другие в госпиталях, или комиссованы со службы по причине боевых увечий, находятся в плену или партизанских отрядах на оккупированной территории. Таких старались вывозить, если позволяла местность или радиус действия самолета У-2.
Следующим утром в экипаж дали нового бортстрелка, молодого парня, не нюхавшего еще пороха, Владимира. И этим же утром вылет, причем на событие неординарное. Ставка Верховного главнокомандования поручила командующему гвардейскими минометными частями генералу В. В. Аборенкову испытать во фронтовых условиях новую реактивную систему в районе Белева, на левом фланге Западного фронта. Скрытно подтянули два полка М-30, по немецким позициям в Аннино и Верхних Дольцах обрушили по два залпа. Оба узла сопротивления были основательно разрушены и были заняты нашей пехотой без потерь. А экипаж Павла проводил фотофиксацию результатов. Сначала сделали снимки до огневого налета и сразу после. Даже визуально было видно, что от укреплений – блиндажей, капониров артиллерийских батарей, дотов и дзотов почти ничего не осталось, вся местность в воронках, земля черная, выжженная, травы нет. И трупы, множество.
Экипаж, видевший море огня на вражеских позициях, был восхищен результатом. Уже после приземления штурман сказал:
– Побольше бы таких «Катюш», гнали бы немцев!
Как позже узнал Павел, производство новых реактивных систем сдерживалось из-за отсутствия трехосных машин повышенной проходимости. И для этих-то двух полков собирали по всей армии. Только в сорок третьем году, с поставками «Студебеккеров», шедших своим ходом через Иран и далее через Азербайджан, ситуация коренным образом выправилась. Обычный грузовик ЗИС-5 использоваться не мог из-за недостаточной грузоподъемности и проходимости.
В тактике действий фронтовой авиации со середины июля произошли перемены. Командующим 1-й Воздушной армией, действующей на Западном фронте, назначили генерал-майора авиации С. А. Худякова. Он не гнушался перенимать у противника лучшие приемы действий, начал применять массированные бомбардировки. Сначала по крупной цели бомбили бомбардировщики – полком или двумя, под сильным прикрытием истребителей. Потом укрепленные позиции обрабатывали штурмовики Ил-2 и тоже под прикрытием истребителей. Резко уменьшились потери бомбардировщиков и штурмовиков, возросла эффективность боевой работы.
А с 26 августа командующим Западным фронтом был назначен генерал-полковник И. С. Конев, человек решительный, вдумчивый, не бросавший кавалеристов на вражеские танки.
С приходом нового командующего воздушной армией и цели для авиаразведчиков появились новые. Почти каждый день одна из «пешек» эскадрильи уходила на разведку аэродромной сети врага. В принципе – разумно. Выведав аэродромы, можно нанести ночной удар по аэродрому и уничтожить на земле разом не один, а десятки истребителей. Сбить в воздушном бою МЕ-109 – большая удача. Хороший истребитель, который немцы усовершенствовали всю войну. Вышедший значительно позже «Мессершмитта» «Фокке-Вульф-190» Курта Танка проигрывал «худому» по многим параметрам, за исключением вооружения, мощи секундного залпа. В авиации мощь вооружения оценивается весом снарядов и пуль, выпущенных за одну секунду.
Провести разведку вражеского аэродрома – непростая задача. Во-первых, зенитная артиллерия активно противодействует. Во-вторых, если аэродром для истребителей, обязательно взлетит пара «худых» с задачей – догнать и сбить разведчика, не дать уйти с данными. Да еще и сама авиаразведка имеет неустранимые недостатки. Например – трудность или невозможность распознавания хорошо замаскированных объектов. Стоит закатить истребитель под кромку деревьев, накрыть его маскировочной сетью и с двухсот метров уже и не опознать. Во-вторых, невозможность получить данные сверх тех, которые можно получить фотографией или визуальным наблюдением. Например – распознать капониры для пушек удалось, а калибр и назначение неизвестны. Гаубица это или противотанковая пушка – не установить. Или установить, что везут в кузове крытого грузовика. Снаряды или пехотинцев? А есть еще недостаток третий и четвертый. И так во всем.
Павел получил задание обследовать район под Вязьмой. С одной стороны – далеко. С другой, теоретически, если там есть аэродромы боевой авиации, то бомбардировочные, либо транспортные. Для истребителей аэродромы обычно в 25–30 км от линии фронта, у «мессеров» дальность полета ограничена, как у любых других истребителей. Лишний вес, в том числе топлива, приводит к ухудшению всех показателей – скорости, скороподъемности, маневренности.
Для бомбардировщиков взлетно-посадочные полосы длинные, их проще обнаружить. С таких аэродромов не взлетят истребители на перехват, что плюс. Еще на земле, по полетной карте, прикинули со штурманом, где могут располагаться аэродромы. В лесу или на болоте их быть не может. А вот на поле или на лугу – вполне вероятно. Таких возможных мест в назначенном районе семь. Зимой ВПП видны хорошо – по следам от лыжных шасси или, если шасси колесное, по расчищенной либо укатанной полосе и рулежным дорожкам. Летом на ВПП нет травы, выделяется грунтом или металлическими листами. Немцы выкладывали специальные перфорированные листы на ВПП, чтобы не зависеть от непогоды. Ибо в дождь на российских просторах грязь непролазная, ни самолету взлететь, ни на машине не проехать, вязла даже гусеничная техника. На наших танках, самоходках, тягачах гусеницы широкие, приспособленные к местным условиям. На немецкой технике гусеницы узкие, проваливаются в грязь или снег глубоко. На танках Т-VI «Тигр» были даже разные гусеницы по ширине – транспортировочные и для боевой службы, пошире. Неудобно «переобувать» каждый раз и по времени трудозатратно.
Облет первого же района дал результат. С полевого аэродрома взлетали «Хейнкели-111», фронтовые бомбардировщики. Аэродром заметили издалека, по пыли от грунтовки, поднятой винтами, а потом и сами самолеты увидели. Отметил штурман расположение на карте, близко подходить не стали, чтобы не нарваться на зенитный огонь. Второй, третий, четвертый районы аэродромов не выявили. Зато на пятом снова аэродром, где «Юнкерсы-88» располагались. Заметили издалека по заходящим на посадку самолетам. Несколько выстроились в круг, пока другие садились.
Орднунг, порядок во всем. Кстати, после войны Павел случайно прочитал протокол допроса лейтенанта пехоты Эверта Готфрида. Когда лейтенанта спросили, почему Германия проиграла войну, он ответил «Блоха может больно укусить слона, а убить – нет». Слишком велика была разница между Германией и СССР в людских и материальных ресурсах, что не исправить никаким орднунгом.
Причем в небе с «юнкерсами» истребителей прикрытия нет. Обычно они барражируют выше бомбардировщиков. Павел едва не застонал от досады! Сейчас бы сюда с десяток «пешек», разнести смогли бы весь аэродром. У «юнкерсов» уже бензобаки сухие и уйти на запасной аэродром они вряд ли смогут.
На карте снова отметка карандашом, а еще запись в блокнотике, какой тип самолетов базируется и предположительное количество. Все вероятные места аэродромов осмотрели, а потом бреющим ушли к своим. Да, на бреющем полете возможностей для маневра меньше, зато возможности быть обнаруженным тоже меньше, ибо на небе ни облачка, укрыться негде, а немцы обычно держатся на высоте 4–6 тысяч метров.
Конечно, на такой высоте, не более ста метров, даже очередь из пулемета чревата катастрофой, но на такой скорости еще попробуй, попади.
Перед линией фронта сделали приличную горку в две тысячи метров, чтобы из стрелкового оружия не достали. После посадки сразу в штаб, доложить о выполнении задания. Начальство на своих картах сделало отметки. Но любые сведения, даже из надежных источников, положено перепроверять. В боевых полках за удачное выполнение опасного задания иной раз, по совокупности, следуют награды. У экипажей разведывательных эскадрилий или полков с наградами негусто.
По итогам войны наград у разведчиков меньше, чем в авиации другого назначения, а потерь больше только у штурмовиков. Не за награды воевали, но каждый в душе хотел, чтобы его боевую работу и удачи начальство заметило, наградило. Иначе вернешься с фронта домой, а соседи и знакомые наград не увидят. Если в глаза не скажут, что плохо воевал, то подумают наверняка. И попробуй потом за праздничным столом сказать, что воевал, даже сбивал вражеские самолеты, бомбил – не поверят. А уж про разведку вообще молчать надо. Потому что вылеты были, по ним командование строило планы оборонительной или наступательной операции. Но никого же из фашистов лично не уничтожил. Для населения в тылу это единственный аргумент, все другое принимается с недоверием. «На складах отсиживался или в штабе штаны протирал». Вот дешифратор из фотоотдела. Опытный старлей, выводы по фото делает точные, которые потом подтверждаются из других источников. Ему цены нет, умнейшая голова. А наград нет и вряд ли предвидятся. Павел полагал, что он и стрелять из личного оружия толком не умеет.