Вурдалак

Привратник довел Владимира до ожидавшей его коляски, в которой мирно дремал извозчик, мгновенно пробудившийся при их приближении.

– Барин, что-то вы слишком быстро! – развязно сказал извозчик.

Привратник отвел его в сторону и что-то сказал, отчего тот сразу притих и даже испугался.

– Куда вас везти, барин?

По его голосу можно было понять, что, несмотря на щедрость ездока, он сожалеет, что привез его сюда.

– Проедь немного вперед, но недалеко, чтобы я мог видеть тех, кто выходит из дома.

– Вы из полиции?! – еще больше испугался извозчик.

– Не бойся, я не полицейский, просто встретил там одного знакомого, думаю, он скоро выйдет.

– Ну да, – вслух размышлял извозчик, – стал бы полицейский разбрасываться «красненькими»! Сунул бы под нос жетон, да еще и кулаком врезал бы.

– Делай, как я говорю, получишь еще одну «красненькую»!

– Чует мое сердце, что ваши «красненькие» до добра не доведут, но устоять я не в силах. Ведь нечасто удается отхватить такой куш! – пожаловался-простонал извозчик, судя по всему, за обещанную десятку готовый на все.

Как Владимир и ожидал, Нестеренко вскоре покинул дом свиданий, видимо, то, что его разоблачили, испортило ему настроение. Сев в поджидавшую его двуколку, он уехал, а Владимир велел своему извозчику следовать за ним. К его удивлению, ехать пришлось недолго: усадьба доктора Нестеренко находилась недалеко от усадьбы доктора Топалова, только не на отшибе, у реки, а в окружении подобных ей, утопающих в садах.

«Что это они все обосновались в Застриженье, что тут, медом намазано? Это совпадение, или есть на то причины?» – размышлял Владимир, издали наблюдая за тем, как Нестеренко вышел из экипажа, рассчитался с извозчиком и направился к дому.

– Я немного пройдусь, а ты жди меня! – приказал Владимир извозчику.

– Ох, барин, чует мое сердце, не миновать беды ни мне, ни вам! Вы начудили в том доме, обозлили Федора, а с ним так нельзя…

– Кто такой Федор?

– Привратник! Ему человека зарезать, что муху убить. Десять лет он отбыл на каторге за убийство и грабеж.

– Что же полиция им не займется?

– Над ним стоят большие люди, не будет этого Федора – будет другой. Зря вы растревожили этот улей!

– Да я вообще там ничего такого не сделал, – пожал плечами Владимир. – И к тому же претензии у них могут быть ко мне, а не к тебе. Твое дело маленькое: привез, увез.

– В том-то и дело, что я привез вас, а не кто-то другой. – Извозчик тяжко вздохнул.

Владимир соскочил на землю и направился к усадьбе доктора Нестеренко. Деревянный штакетный забор был невысокий, да и калитка не заперта, а закрыта лишь на задвижку. Владимир без труда просунул руку и открыл ее. Он увидел, что в одном из трех окон дома появился свет, видимо, зажгли лампу. Сам не понимая, зачем он это делает, Владимир подошел к освещенному окну, чтобы заглянуть внутрь. Проходя под неосвещенными окнами, он наклонялся, чтобы его случаем не заметили. Он знал, что доктор Нестеренко женат, имеет двоих детей, и не ожидал увидеть его среди ночи в столь неподобающем для приличного человека месте.

– Не кажется ли вам, Владимир Иванович, что заглядывать в чужие окна крайне неприлично? – вдруг раздался позади насмешливый голос доктора Нестеренко.

Владимир резко обернулся. Тот стоял черной тенью в трех шагах от него. Послышался сухой щелчок.

– У меня в руке заряженный револьвер, поэтому прошу не делать резких движений, и не вздумайте бежать. Раз вы решили навестить меня, то милости прошу!

– Я хотел лишь убедиться, что не ошибся, что это именно вы были в том месте, – сказал Владимир первое, что пришло в голову.

– Как видите, не ошиблись.

Глядящее на Владимира дуло револьвера заставило его занервничать, он не знал, что у доктора в голове, почему тот угрожает ему оружием. Боится, что если станет известно о его посещениях тайного публичного дома, то это может нанести здесь, в провинции, непоправимый вред его репутации врача?

– Илья Никодимович, зря вы волнуетесь, рассказывать о нашей встрече в таком месте мне также крайне невыгодно. К тому же Геннадий Львович меня отстранил от работы в отделении.

– Ко мне вечером заходил Ловцов, рассказал об этом.

«Слухи тут распространяются с молниеносной быстротой. Ловцова в отделении не было – откуда он узнал о случившемся и почему поспешил рассказать Нестеренко? Ведь он живет довольно далеко отсюда. Прошло всего несколько часов после произошедшего с пациенткой доктора Топалова, а об этом уже всем известно».

– Так, может, я пойду? Вам завтра, вернее, уже сегодня, через несколько часов, на работу ехать, а вы не отдохнули.

– Ну разве гостеприимный хозяин так просто отпустит гостя, пусть и незваного? Как-то неприлично!

От тона Нестеренко Владимира обдало морозом. «Вдруг он и есть убийца? Нестеренко знает, что меня полицейские привлекли к расследованию, что я собираю для них информацию». Тут Владимир вспомнил, что, когда выронил листок с именами и адресами жертв убийцы, в коридоре столкнулся с доктором Нестеренко. По-видимому, доктор его поднял, а потом положил на стол.

– Не хочу потревожить вашу супругу, детей.

– В доме никого нет, – «успокоил» его Нестеренко.

Страх все больше овладевал Владимиром: неизвестно, что задумал доктор. Ему вспомнился труп Феликса, физически сильного парня, с которым убийца справился без особых хлопот – не было на теле следов борьбы.

«Может, крикнуть, поднять шум? Соседи могут услышать. Зачем это Нестеренко? Впрочем, он может меня спокойно пристрелить, а потом скажет, что принял за грабителя. Ведь он у себя дома, а я неизвестно зачем сюда явился».


– Идемте! – приказным тоном произнес Нестеренко. Он повел Владимира за дом, где стояло длинное строение, вроде как сарай, но с окнами. – Стойте там! – Нестеренко, настороженно поглядывая на Владимира, достал ключ из кармана и открыл дверь в строение. – Заходите, справа от входа на столе лампа и спички. Зажгите лампу!

Владимир послушно выполнил его требование, хотя внутренний голос буквально вопил: «Ни в коем случае не входи! Кричи, поднимай шум, вряд ли он решится стрелять! Если он и есть убийца, то будет действовать втихомолку, хитрым способом обездвижит жертву!»

Владимир зажег лампу и вздрогнул от ужаса: перед ним находились человеческие головы, одна из них смотрела прямо на него, и это была голова Ташко!





18




Пораженный Владимир, держа в руке керосиновую лампу, переходил от головы к голове, внимательно их рассматривая. Жуткое ощущение, что они живые, не покидало его. Эти копии были очень искусно выполнены, максимально было передано сходство с прототипом. Они были изготовлены из гипса, а потом эти головы раскрасили, вставили стеклянные глаза и надели на них парики. Здесь были почти все нынешние пациенты доктора Нестеренко. Владимир обошел всех их и, не увидев среди них голов убитых, испытал невероятное облегчение.

– Вы удивлены? – Нестеренко издал смешок.

– Точнее будет сказать, поражен. Боюсь вас спросить, для чего вы создали это?

– Видите ли, я разработал метод лечения психических заболеваний. Честно признаюсь, я отталкивался от теории Зигмунда Фрейда о переносе. Вы же знакомы с ней?

– Должен признаться, книгу Фрейда, которую вы мне дали, еще не осилил.

– Вы не замечали, что дети, как только научатся говорить, начинают безудержно фантазировать? По Фрейду, так проявляется принцип удовольствия. Фантазирование начинается еще с детских игр, потом это что-то вроде снов наяву, без поиска опоры в реальных объектах. По мере взросления происходит замена принципа удовольствия принципом реальности со всеми вытекающими последствиями. Все психические отклонения закладываются именно в детстве. С помощью методов психоанализа, изобретенного Фрейдом, я погружаюсь в прошлое пациента, выявляю, что именно послужило источником невротического состояния. Перенос – это когда пациент своим поведением копирует что-либо из прошлого, но это оказывается неуместным в настоящем. Вам понятно?

– Не совсем, – признался Владимир.

– Вам нужен пример. Известный вам пациент Ташко в детстве воспитывался матерью-узурпаторшей, она подавляла все его детские фантазии и желания. В результате у Ташко выработался комплекс неполноценности, который загнал в узкие рамки его либидо. Когда Ташко был еще подростком, мать обзывала евнухом, импотентом его отца и однажды добавила в сердцах: «Таким ты растишь и своего сына». Ташко запомнил эти слова и в словаре нашел их значение. Казалось бы, ну и что с того? Но мать для него была царь и бог, и ее слово было законом. Так что эти слова засели в его подсознании. Он ведь не страшилище, но с женщинами у него не получалось общаться. Даже когда он рискнул посетить публичный дом, у него там ничего не получилось, несмотря на старания проститутки, которая в конце концов его также обозвала импотентом. А либидо играет, и вот в результате переноса он стал получать удовольствие, показывая свои гениталии незнакомым женщинам, что и привело его в психиатрическое отделение.

Во время сеанса психоанализа врач невольно делает перенос на свою личность. А я придумал научить пациента делать перенос на самого себя, но другого! Вот я и решил вспомнить свое увлечение рисованием и скульптурой, против чего был категорически настроен мой отец. Он считал, что я должен пойти по его стопам. Так я и стал врачом, а не скульптором. Но я отвлекся!

– Мне все это очень интересно, и вы потрясающе передали сходство – у вас талант скульптора. – Владимир, заинтересовавшись разговором, уже не опасался Нестеренко, продолжавшего держать револьвер.

– Я решил научить пациентов делать перенос своих мешающих невротических компонентов «на другую голову». Мне пришлось изготовить эти головы пациентов, чтобы было проще работать со зрительным образом. Эти головы копируют облик пациента, но он знает, что это лишь видимость. Вначале я работаю с пациентами, погружая их в гипнотическое состояние, затем они учатся все это делать осознанно, сами работают со своей «головой».

– И каковы же результаты применения этого метода? – осторожно спросил Владимир.

– Вам ли этого не знать? – Нестеренко усмехнулся. – Вы достаточно поработали со мной, чтобы судить о состоянии моих пациентов.

– Ташко, по-моему, уже вполне адекватен, – сказал Владимир.

– Он был первый, на ком я испробовал свой метод. – Нестеренко кивнул, явно довольный собой. – Метод еще сыроват, и я применяю его выборочно, не на всех больных.

– Хотя изготовили головы почти всех своих пациентов, – заметил Владимир.

– Не смог остановиться, попробовав себя в скульптуре. Я мечтал работать не с глиной, гипсом, а с камнем. Вы только представьте: перед вами бесформенная каменная глыба, а вы уже видите, кто или что в итоге получится. Как сказал великий Микеланджело Буонарроти, «беру камень и отсекаю все лишнее».

– Возможно, вам когда-нибудь удастся воплотить свою мечту в жизнь.

– Не с моими доходами врача. Семья, растут дети, а с ними и расходы. – Нестеренко сокрушенно покачал головой и словно только что заметил револьвер в своей руке. Он разрядил его и сунул в карман. – Идемте, я угощу вас чаем. Как я вам сказал, в доме никого нет, прислуга приходящая, а моя семья отдыхает в имении родителей жены.

Следуя за доктором в дом, Владимир внутренне собрался – чувство опасности вновь вернулось к нему. После разговора с Ильей Никодимовичем он уже готов был вычеркнуть его из списка подозреваемых, однако что-то не давало ему это сделать. Может, сказанное им ранее, что надо бояться «тихонь»? Ведь доктор Нестеренко был как раз таким «тихоней», о котором никто слова худого не скажет, и вот выяснилось, что он тайком посещает притон, зная, что спит там не с продажной девкой, а с чьей-то женой.

Пока Илья Никодимович занимался самоваром в кухне, Владимир осматривался. Гостиная была скромно обставлена, видимо, семья Нестеренко жила на его врачебное жалованье. Стеклянный шкаф с хрусталем, круглый стол посреди комнаты, шесть мягких стульев, комод, диван с подушками – вот и все. На стенах – несколько дешевых репродукций.

– Через четверть часа вода нагреется до нужного градуса, – сообщил, вернувшись, Илья Никодимович. Он принес банку с вареньем, из шкафа достал фарфоровые чашки с блюдцами и заварник. – Будем чаевничать!

– А вы не пробовали свой метод на Лещинском?

– В противоположность Ташко, Лещинский воспитывался в семье, где им постоянно восхищались и никогда не произносили слово «нельзя», а на его проказы не обращали внимания. Поэтому и вырос он эгоистом и подлецом, а вседозволенность и дурная наследственность сделали его психопатом. Если бы, к примеру, Иван Грозный родился не в царской семье, а в другой, где воспитывался бы в строгости, то и во взрослой жизни он вел бы себя по-другому. Хотя истерия все же проявилась бы. Если бы у него случился перенос на творчество, то он, несомненно, прославился бы на этой стезе. К сожалению, гениальность и истерия идут рядом, это доказано на примере множества исторических особ. Что же касается Лещинского, то он единственный из моих пациентов не поддается гипнозу. Такое бывает, особенно у людей с его диагнозом, а может, моего уровня владения гипнозом маловато.

– Я видел, как вы вводили пациентов в гипнотическое состояние, и восхищался вами, – не удержался Владимир.

– При желании, если не оставите занятие психиатрией, вы сможете освоить приемы гипнотического внушения.

– Через вас прошло множество психически больных, как вы думаете, кто из них может быть таинственным преступником, совершившим три убийства?

– Этого убийцу горожане прозвали упырем. – Нестеренко задумался. – Так сразу не скажу. Впрочем, не думаю, что это дело рук психически больного.

– Ну не восстал же из могилы Дунин-Борковский! – с усмешкой произнес Владимир.

– Это может быть его преемник, мечтающий о его лаврах. Он, конечно, не мертвец, хотя в городе ходят слухи, что пропавший мертвец Кузякин и есть этот упырь.