Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

Я знаю: одна часть меня – Криштиана – летит домой, а другая – Кристина – покидает свой дом. Наверное, так я чувствовала себя все эти годы, живя в Швеции: часть меня хотела домой, но другая часть уже была дома. Не знаю, как будет после этого путешествия, переполненного эмоциями, но мне трудно поверить в то, что по возвращении в Швецию я буду чувствовать себя не в своей тарелке. А каково мне будет снова ступить на бразильскую землю? Так, словно я опять вернулась домой? Я понимаю, что страна изменилась с того момента, когда я в последний раз там была. Надеюсь, к лучшему. Все места, люди, культуры меняются, но самое главное – меняемся мы сами. Я уже не та, что прежде. Я знаю лишь то, что сижу сейчас на борту этого самолета, летящего где-то над Атлантическим океаном, и меньше, чем через десять часов, приземлюсь, – и от этого ощущаю нечто вроде легкой истерики.

Перед отъездом из Швеции я с головой ушла в приготовления, не давая мыслям и чувствам захлестнуть себя. Я одержима желанием все контролировать, всегда стараюсь упорядочить свои мысли, четко осознавать свои ожидания и готовиться к тому, что меня ждет. Не думаю, что мое волнение связано с возвращением домой, но надеюсь, что действительно обрету там новый дом. Очень хочу найти свою биологическую мать, чтобы в будущем у меня было два дома. Я всегда любила Бразилию, даже издалека и несмотря на все те ужасы, что мне довелось там пережить. Может быть, я больше боюсь того, что не смогу найти там свое место, что буду чувствовать себя не в своей тарелке или перестану испытывать положительные чувства к стране и людям, которые пронесла в себе через все эти годы. Что станет со всеми моими воспоминаниями и эмоциями, если впечатления от этой поездки будут только отрицательными? Исчезнут ли любовь и радость, которые я всегда питала, если, повзрослев, я не почувствую связи с землей, на которой родилась? Я приказываю себе прекратить думать об этом, ведь это все равно ничего не изменит. В конце концов, я ведь сама решила пройти через это. Но это не означает, что ситуация полностью в моих руках. Я вздыхаю, думая: «Ладно, Кристина, когда ты так себя ведешь, это означает, что ты боишься. А чего ты боишься больше всего?» Я беру клочок бумаги и ручку, пишу пару вопросов к себе самой, как всегда делаю, когда ситуация выходит из-под контроля.

Какова цель моей поездки?

На что я надеюсь?

Начнем с первого вопроса. Цель – путешествие в прошлое, в котором для меня смешались радость и печаль, и встреча с этим прошлым лицом к лицу. Цель – побывать в приюте, трущобах и на улицах, где я жила. Найти пещеры, где я провела первые годы жизни, и мою семью – особенно мою маму.

На второй вопрос я не могу ответить. Хотя нет, не совсем так. Разумеется, я знаю, на что я надеюсь! Но от страха перед тем, что может меня ждать, мне трудно выразить свою надежду в словах.

Я надеюсь увидеть мою маму… Написав это, я внезапно чувствую подвох. Сама фраза «Я надеюсь увидеть мою маму» кажется мне не совсем искренней. Как будто я написала что-то очевидное, но оно все равно не отражает то, что я на самом деле чувствую. Я ощущаю, как растет во мне беспокойство и как тело охватывает жар. Я плохой человек? Разумеется, я хочу найти свою мать – почему нет? Мы были в разлуке, и все эти двадцать четыре года мне ее не хватало. Она заботилась обо мне, как могла, дарила мне свою любовь, жертвовала собой ради меня. Так вот как я показываю ей свою благодарность и любовь? Я отмахиваюсь от назойливого голоса в голове:

«Ты надеешься обнаружить, что твоя мать умерла?»



Конечно, ответ – «нет». Нет, я не хочу, чтобы мама умерла. Думая об этом, я на 100 процентов уверена, что желаю вовсе не этого. Напротив: мой давний страх – приехать в Бразилию и узнать, что, появись я всего на несколько лет раньше, я бы застала ее в живых.

Какое-то время я перевариваю эти мысли и наконец понимаю, что боюсь того, что случится, если я ее найду. Я уже знаю, что будет, если мы не встретимся: моя жизнь останется такой же, как прежде. Я ведь жила без нее все эти годы. Я потеряла свою приемную мать шестнадцать лет назад, и все эти годы мне ее не хватало. Если я узнаю о том, что моей биологической матери больше нет, я так же продолжу скучать по ней всю оставшуюся жизнь. Но в целом, мало что поменяется – все останется так же, как сейчас. С этим я справлюсь. Что меня пугает, так это выяснить, что она жива, и встретиться с ней спустя двадцать четыре года. Ведь тогда у меня вдруг появится мать после шестнадцати лет одиночества. Я выдыхаю.

Cквозь этот водоворот мыслей и чувств я внезапно ощущаю, что нашла корни своего страха. Если мама жива и я ее найду, вдруг мне придется смириться с тем, что я ей больше не нужна? Но в то же время, я инстинктивно чувствую, что не верю в это. Я вспоминаю, как часто она обнимала меня, говорила, как много я значу для нее, как она меня любит. Мы смеялись и плакали вместе. Если мама жива, мне не стоит бояться, что она не захочет меня видеть. Так чего же тогда я боюсь? А что если я ее разочарую? Но и это не кажется мне большой проблемой. И тут я понимаю: проблема во мне! Я боюсь последствий. Это нелегко признать, потому что сама мысль об этом довольно эгоистична. Насколько изменится моя жизнь, если окажется, что она жива? Как она теперь? Где живет? Как себя чувствует? Нужна ли ей забота, и если да – смогу ли я себе это позволить?

Как сложится наша жизнь, если она – в Бразилии, а я – в Швеции? Как мы будем общаться, если я забыла португальский, а она ни слова не говорит по-шведски? Что будет, когда Ривии не будет рядом? Что если наши встречи не принесут нам никаких положительных эмоций, а только расстройство? Я понятия не имею, какие проблемы могут возникнуть и как с ними справиться. Похоже, пришел мой черед решать проблемы и заботиться о ней.

Не знаю, какое будущее нас ждет, если я все-таки найду маму, и это – самое страшное. Я понимаю, что ничто из того, что я написала, на самом деле не имеет значения. Главное – это то, что я понимаю, почему боюсь, и то, что я пытаюсь заглушить тоску по дому, которую чувствовала все эти годы. С этим я справлюсь. Об остальном я подумаю завтра: ведь то, что должно произойти, все равно произойдет. Я откладываю ручку и выключаю лампочку над головой. Надеваю наушники и решаю посмотреть какой-нибудь хороший фильм. До посадки осталось восемь часов, и мозги мои устали, но я слишком взволнованна, чтобы спать.





Камили, моя самая первая подруга




Сан-Паулу, 1989–1991 гг.

Я уже не помню, как познакомилась с девочкой, которая стала моей самой первой подругой. Мне бы хотелось рассказать вам милую, забавную историю о нашей первой встрече. О том, как свела нас судьба и как началось наше совместное приключение, переросшее в крепкую дружбу. Но на самом деле я не помню, как она вошла в мою жизнь. Я испытываю странное чувство оттого, что не помню, как познакомилась с человеком, который впоследствии стал так много для меня значить и который навсегда изменил мою жизнь. Хотя, наверное, в этом нет ничего странного – в конце концов, разве можно знать, когда впервые видишь человека, что он станет тебе настолько близок?

Камили – так звали девушку, которая стала мне как сестра. Я точно помню, что мы познакомились в фавеле и что через нее я обрела новых друзей, благодаря которым нашла свое место. Не помню точно, как долго мы дружили – может быть, два месяца, а может, год. Не помню даже времени года – просто ночь сменялась новым днем. Я уже знала, что у каждого дня свое имя и в каком порядке они идут друг за другом, но еще не знала, что в месяце четыре недели, а в году – пятьдесят две. От времени, проведенного вместе с Камили, в моей памяти остались воспоминания о разных событиях и вещах, что мы делали вместе, но я понятия не имею, как долго это продолжалось или в какое время происходило.

Камили была очень необычной девочкой – сейчас я назвала бы ее «древней душой». Порой, когда мы говорили, мне казалось, что я беседую со взрослым человеком. Она могла быть пугающе умной и знала то, чего не знал больше никто из нас. Сама она была чуть старше меня и очень хорошенькой. Это был невероятно добрый человек, а ее историями заслушивались и дети, и взрослые. О, как любила Камили их рассказывать! Даже глаза у нее загорались, а жесты становились совсем другими. На все на свете у нее был свой взгляд, и, как правило, она смотрела на вещи совершенно иначе, чем другие. Именно это нравилось мне в Камили больше всего. Мы дополняли друг друга: я была любопытной и непоседливой, а она – мудрой и уравновешенной. Я вечно втягивала ее в разные приключения, а она делала все, чтобы они не превратились в катастрофу. Я вспоминаю о Камили с теплотой и любовью, сквозь смех и слезы.

Повзрослев, постепенно я пришла к выводу, что все отношения, завязавшиеся у меня в Швеции, произрастают из того, что дала мне Камили: из дружбы, основанной на доверии, уверенности, душевном тепле и уважении.

Камили редко говорила о своих родителях – очевидно, ей не хотелось обсуждать эту тему. Когда кто-то спрашивал ее о них, она отвечала, что у нее нет родителей, но при этом, казалось, это ее совершенно не печалит и вообще не волнует. В такие моменты она просто переключалась на другие темы, так, словно ответила на совершенно обычный, дежурный вопрос. Но по ее голосу я понимала: эта тема ей неприятна. Однажды вечером мы сидели под низкой лестницей, где иногда ночевали. Я спросила ее о матери и отце. Она подняла футболку и показала мне огромный шрам от спины до живота, а потом ответила, что у нее нет родителей. Я помню, как мне стало ее жалко. У меня хотя бы была мама, которая любила и заботилась обо мне как могла. Я отдала Камили свой банан. Она грустно взяла его и сказала, что если для того, чтобы добыть еду, ей просто нужно показать людям свой шрам, тогда она вообще будет расхаживать без футболки. Мы засмеялись, а она разломила банан пополам и отдала половину мне.

Пока мы были вместе, мы заключили несколько соглашений.

Мы решили делиться всей едой, которую найдем, выпросим или украдем.



Камили объяснила, что тогда у нас будет больше шансов есть каждый день. Еще мы пообещали всегда помогать друг другу, если одна из нас попадет в беду. Такой была Камили: она научила меня дружить.



Про мусор

Самое интересное в воспоминаниях – это то, что ты не всегда помнишь, как именно наступил определенный момент и что случилось потом; ты просто знаешь, что это было. Помню, что в тот день мы с Камили шли через свалку в поисках игрушек, одежды и всего, что можно было использовать или обменять. Камили нашла футбольный мяч, очень старый на вид, а я – большое, тонкое металлическое колесо, наверное, от велосипеда. Немного порывшись, я отыскала то, что мне было нужно – длинную палку.

Я показала свою находку Камили. Она сжимала свой мяч, а я подняла палку вверх и посмотрела на нее. Камили улыбнулась, и я побежала, крутя колесо перед собой. Было нелегко удерживать его на палке, нельзя было делать резких поворотов, чтобы не уронить колесо. Когда я с ним наигралась, Камили тоже захотела попробовать. Я взяла у нее мяч, а она стала бегать, и я бегала вместе с ней. Вскоре она отложила колесо и стала играть с мячом вместе со мной. Мы пинали его босыми ногами. Правил никаких не было, но нам было ужасно весело. Мы притворялись игроками национальной сборной, знаменитыми, на которых все хотят быть похожими. Каждая из нас старалась подбросить мяч повыше. В очередной своей попытке я пнула его так сильно, что он откатился в сторону мальчишек, которые тоже лазили по свалке. Один из них взял мяч и крикнул своим приятелям, что он что-то нашел. Тогда мы с Камили подбежали к ним и сказали, что это наш мяч. Мальчишка с мячом заявил, что это он нашел мяч, и теперь он принадлежит ему. Я попыталась его отнять, но он оттолкнул меня. Я закричала, что это наш мяч.

Камили редко ввязывалась в драки. Она предпочитала закрывать глаза на то, что я считала несправедливым; мне же это давалось нелегко. Когда же она все-таки вступала в драку, то делала это только из необходимости, чтобы помочь мне. После этого она ужасно злилась, особенно когда выходила из драк вся в синяках.

В этот день был как раз один из таких случаев. Я очень разозлилась: этот мальчишка держал под мышкой наш мяч! Я подошла к нему и изо всех сил ударила кулаком в живот, а потом еще раз – пока остальные не налетели на меня. Камили присоединилась ко мне, и мы стали кататься по свалке, раздавая тумаки направо и налево. Когда все закончилось – то есть мы с Камили потерпели поражение, – мальчишки встали, а мы остались сидеть на земле. Один из них повернулся, чтобы посмотреть, где мяч, и увидел, что его держит один из подошедших парней. На вид им было лет четырнадцать-пятнадцать. Тогда мальчик, укравший у нас мяч, закричал, что мяч его. Один из старших парней засмеялся: «Попробуй отними!»

Мальчишка понял, что отобрать мяч не удастся. Один из старших крикнул мальчикам помладше, чтобы они убирались. Те ушли, а мы с Камили встали. Тогда эти двое парней подошли к нам, и тот, что держал мяч, протянул его мне, подмигнул и улыбнулся.

– Держи свой мяч, красотка, – сказал он, засмеялся и ушел вместе со своим другом.

Я покраснела, и волна тепла разлилась по всему телу, а сердцу стало сладко.


– Камили, он назвал меня красоткой! – Наверное, он слепой, – ответила она, неодобрительно глядя на меня.



– Чего тут красивого – вся в синяках и с разбитой губой? – и она резко отвернулась и зашагала прочь.

Я с улыбкой пошла за ней. Пройдя немного, я решила ее нагнать. Я знала, что Камили злится на меня, но показала ей язык и кинула в нее мяч. Она поймала. Я взяла металлическое колесо и палку, и мы вернулись на свалку. Я никогда не признавалась в этом Камили, но помню, какой дурой себя чувствовала, что затеяла эту драку – еще и потому, что с самого начала было ясно, кто победит. Вне всякого сомнения, из нас двоих именно я вела себя как настоящий ребенок.

Есть моменты, воспоминания о которых наполняют мое сердце радостью. Например, короткий миг, когда мы играли, и когда тот парень назвал меня красоткой. Но некоторые моменты я предпочла бы забыть навсегда.

За что ты так наказываешь нас, Господи?

Иногда я просыпалась с чувством, что сегодня будет хороший день. Но иногда с самого утра знала, что что-то не так, и мысль о предстоящем несчастье не давала мне покоя. Это был как раз один из таких дней, и Камили злилась на меня за мое плохое настроение. Я жаловалась на все подряд: меня бесило, что мы живем в таком грязном районе, и я недоумевала, за что Бог нас ненавидит. Я не могла понять, почему нам, девочкам, приходится больше страдать, и почему мне постоянно хочется есть. Я все ныла и ныла.

Сантушу, который в то утро был вместе с нами, скоро надоело мое нытье, и он сказал Камили, чтобы мы вернулись за ним, когда настроение у меня улучшится. Сантуш был первым мальчиком, который мне по-настоящему понравился. Он был на несколько лет старше и всегда был добр ко мне. Он хотел стать авиамехаником или летчиком. И, конечно, как многие уличные дети, мечтал стать прославленным футболистом. Сантуш жил в фавеле вместе с матерью и отчимом, в маленькой лачуге. Нас познакомила Камили, и иногда мы вместе гуляли или затевали какую-нибудь шалость.

После того как Сантуш ушел, я продолжила донимать Камили своими страданиями и жалобами на несправедливость этого мира. Внезапно она сердито глянула на меня, скрестив руки на груди.

– Ты сегодня как лучик солнца, моя маленькая стрекозка, мой светлячок! Если нам повезет, ты распугаешь половину нищих, и все достанется нам! – в ее голосе сквозил сарказм, и это разозлило меня еще больше.

Мы молча шли по узким переулкам, мимо лачуг и хижин, как вдруг к нам подошел незнакомец. Мы хотели было пройти мимо, но он встал перед нами и хитро осклабился – так ухмыляются пьяницы и маньяки. Мы попытались обойти его, но он снова преградил нам путь. Твердым голосом, из-за которого она всегда казалась старше, Камили велела незнакомцу уйти с дороги и дать нам пройти. Он посмотрел на нее насмешливо, свысока и ответил:

– Никуда вы сегодня не пойдете, красавицы. Живо за мной, – с этими словами он крепко схватил Камили за руку.

Она попыталась извернуться. Я изо всех сил пнула его в ногу, а Камили укусила за руку. Он выпустил Камили, но схватил меня за волосы. Я закричала – голова у меня будто бы раскололась надвое. Я увидела, как Камили подобрала деревянную доску, прислоненную к одной из хижин. Подбежав к мужчине, она с силой ударила его по голове, и я почувствовала, как он выпустил мои волосы. Ни Камили, ни я не стали проверять, как сильно мы его ранили. Вместо этого мы поступили так же, как и всегда, – пустились бежать со всех ног. Камили бежала впереди, таща меня за руку. Я оглянулась и увидела, что незнакомец преследует нас, и крикнула об этом Камили. Та свернула направо, снова направо, потом – налево. Она все бежала и бежала, а я радовалась тому, что она ведет, потому что сама совершенно заблудилась. Внезапно она остановилась и заколотила в дверь.

– Марина, открой! Открой, пожалуйста! – закричала она, барабаня в дверь.

– Камили, он уже близко! – закричала я.

– Марина, ну открой же!

Я понятия не имела, кто такая Марина, но если Камили ей доверяла, значит, все в порядке. Дверь отворилась, мы с Камили вбежали и крепко захлопнули ее.

– Что стряслось? Камили, что случилось? – спросила женщина в комнате – вид у нее был весьма озабоченный.

– Какой-то человек… гонится… за… нами… – запыхавшись ответила Камили.

В этот момент в дверь громко постучали.

– Впустите меня! Я знаю, что вы там, маленькие шлюшки!

– Скорее, прячьтесь! – шепнула женщина.

В хижине Марины, как почти во всех домах трущоб, была всего одна комната. Мы спрятались за какой-то тумбой, и Марина открыла дверь. Но не успела она и слова сказать, как незнакомец, оттолкнув ее, прошел в комнату.

– Где эти маленькие чертовки? – пьяно пророкотал он.

– Какие? Если ты о тех девчонках, то они уже ушли.

– Черта с два! Ты их где-то прячешь! Смотри, что они со мной сделали!

Мы с Камили переглянулись. Когда мужчина так разгневан, добром это не кончается. Мы обе были напуганы: еще немного, и он нас найдет!

– Зачем тебе какие-то малявки, когда рядом – взрослая женщина? – голос Марины внезапно изменился, стал гораздо мягче и заманчивее. Мы с Камили снова переглянулись: это мы виноваты в том, что происходит, и в том, что Марине сейчас сделают больно.

– Раздевайся! – велел мужчина.

Мы с Камили зажали уши, но даже сквозь ладони слышали его мерзкие стоны и ругательства. Я изо всех сил зажмуривалась, стараясь представить все, что угодно, но все равно слышала его. Когда он закончил, мы с Камили решили, что можно выходить из укрытия – но он не ушел. Спустя несколько часов мы услышали крик Марины и его голос:

– Все вы бабы – шлюхи!

Мы сидели не шевелясь. Наконец он ушел. Мы с Камили переглянулись, гадая, что нам делать. Вскоре Марина сказала, что можно выходить. Она оделась, постелила постель и вела себя так, будто бы ничего не произошло, но мы видели ее грустное лицо. Щека у нее распухла, руки дрожали, пока она пыталась привести комнату в порядок.

– Пойду сварю кофе. Хотите, девочки?

– Да, пожалуйста, – робко пробормотала Камили.

Пока Марина делала кофе, я оглядела комнату. На столике в углу стояла статуя Девы Марии. Голова наклонена, руки вытянуты, будто бы хотят обнять. Сердце ее было ярко-красным, а вокруг него – терновый венок. Перед статуей стояло несколько свечей, а на нее Марина повесила четки. Я не знаю никого из обитателей трущоб, кто не верил бы в Бога, во всяком случае, все они заявляли, что веруют.

Наверное, проще жить, когда веришь во что-то, если верить в себя не получается.