Все дьяволы здесь

— Это мальчик, — сказал он кому-то у себя за спиной, открыл дверь полностью и впустил Армана и Жана Ги.



Клод Дюссо сидел в своем кабинете и просматривал содержимое коробки. В очередной раз.

Что хотел увидеть Арман — годовой отчет или что-то другое?

Тут находились вполне предсказуемые вещи. Бумажник Стивена Горовица с евро и канадскими долларами. Разные банковские карточки и паспорт.

Дюссо открыл паспорт Стивена. Никаких штампов он не увидел, но их и не должно было быть, если Стивен ездил еще куда-то в Европе.

Например, в Люксембург.

В коробке были авторучки, канцелярские скрепки. Два болта и универсальный гаечный ключ. Клейкая лента и чистый блокнот с логотипом отеля «Георг V». Все эти вещи Арман уложил в коробку, пока Рейн-Мари разговаривала с менеджером.

Тут лежали и вещи поинтереснее.

Тоненький ноутбук. Разбитый смартфон.

Технический отдел префектуры исследовал смартфон, извлек сим-карту и сообщил, что она сломана. И что Стивен Горовиц не использовал облачных хранилищ. Либо это было технически сложно для него, либо он не доверял таким хранилищам. А скорее всего, подумал Дюссо, Горовиц доверял технологиям, но не доверял людям.



— Мальчик? — прошептал Жан Ги, когда они сели за кухонный стол.

Мадам Фобур принесла pain au citron[61] прямо из духовки, и кухня наполнилась ароматом цитруса и выпечки. Она поставила чайник на газовую горелку, а месье Фобур тем временем открыл шкаф и достал три бутылки теплого пива.

— Он не хочет чая, мадам, — сказал месье. — Он взрослый мужчина. Он хочет пива.

— Вообще-то… — начал было Гамаш, но его заглушили.

— Пиво и pain au citron? — возмутилась мадам. — Да слыхано ли такое? И после того, что случилось? Ему нужен чай. — Она повернулась к Арману: — А может, ты предпочитаешь chocolat chaud?

— Вообще-то… — сделал еще одну попытку Арман.

— Мы уберем это все, — сказал месье, хватая несколько стаканов, — и пусть мальчик решает. Я сам его варил. — Он наклонил бутылку в сторону гостей.

— Non, merci, — сказал Арман, успев удержать месье за руку, прежде чем тот сорвал крышку с бутылки. — Чай — это то, что надо. — Заметив разочарование старика, он продолжил, не переводя дыхания: — Для моего зятя. А я бы выпил пива.

Когда все расселись за пластиковым столом, мадам Фобур спросила:

— Как он?

— Ну вы же знаете Стивена, — сказал Арман. — Он несокрушим.

— Значит, он встанет на ноги? — спросила мадам?

— Надеюсь.

По крайней мере это было правдой.

— Что случилось, Арман? — спросил месье Фобур. — Сначала его сбивает машина, потом в его квартире убивают человека. Мы не понимаем.

— Это ведь не совпадение, правда? — спросила мадам Фобур.

— Да, — сказал Жан Ги. — Мы не считаем несчастным случаем то, что произошло с месье Горовицем.

— Voilà[62], — сказала мадам, а месье перекрестился. — Именно это я и говорила.

— Но кому это могло понадобиться?

— Как раз это мы и хотим узнать, — сказал Жан Ги. — Когда вы видели его в последний раз?

— Месье Горовица? — Мадам посмотрела на месье. — В июне? Или в июле?

— И с тех пор ни разу? — спросил Жан Ги. — А в последние два-три дня?

— Дня? Нет, — ответил месье. — Мы узнали о том, что он в Париже, только сегодня утром, когда услышали о происшествии. Мы подумали, значит, он приехал. Но мы его не видели.

Мадам дрожащей рукой потянулась к чайнику.

— Позвольте, — сказал Жан Ги, осторожно забирая у нее тяжелый чайник. — Позвольте, я буду мамочкой.

— Pardon? — спросил месье.


— Désolé, — сказал Бовуар, покраснев. — Просто так говорит один мой друг дома, в Квебеке, когда наливает чай.

«Черт бы тебя подрал, Габри», — подумал он, вспоминая этого крупного мужчину в намеренно вычурном переднике, разливающего чай «Красная роза» из чайника «Браун Бетти».

«О господи, — подумал Бовуар. — Зачем я ношу все это в голове?»

Мадам сжала руки в кулаки, чтобы не дрожали:

— Мы столько лет знали месье Горовица. Мы знали, что когда-нибудь… но только не так.

Арман никогда не знал их имен. Они всегда называли друг друга только «мадам» и «месье». Бездетные, они относились к обитателям дома как к своей семье. Как к своим детям, своим тетушкам и дядюшкам, братьям и сестрам.

Стивен находился где-то посередине между дядюшкой и старшим братом.

Приезжая в Париж, его крестный почти всегда в воскресенье завтракал с мадам и месье. Ребенком Арман присоединялся к ним за этим кухонным столом и ел жареную курицу или пирог с рыбой. Еду покупал Стивен, а готовила ее мадам в фартуке. Мужчины пили пиво во дворе, а Арман помогал в кухне.

Эта кухня, этот дом не изменились. А он изменился. Был ребенком, стал взрослым. Был отцом, стал дедом. Из ребенка с мукой на руках стал мужчиной с кровью на них.

Но при этом он всегда оставался для них «мальчиком». А они для него всегда — «мадам» и «месье».

Месье наблюдал за тем, как Арман сделал большой глоток пива и стер пену, оставшуюся на усах.

— Délicieux[63].

И он не лукавил. Месье явно набил руку на варке пива.

Мадам Фобур, руки которой перестали дрожать, нарезала pain au citron толстыми ломтями и поставила на стол керамическую ванночку со взбитым сливочным маслом.

— Вы хотите узнать у нас, что случилось, — сказала она, показывая кончиком ножа то на Гамаша, то на Бовуара. — Мы ничего не видели и благодарим за это Бога.

— Жаль, что не видели.

— Не говори так, месье. Они бы и нас убили.

Она положила нож и прикоснулась к его руке жестом, столь же священным, как крестное знамение.

— Как вы знаете, месье Горовиц занимает весь верхний этаж. И отсюда нельзя увидеть его окна, — сказал месье. — Они выходят на улицу, а не во двор.

— Полицейские все еще там, ищут что-то, — сказала мадам. — Мы предполагаем, что они захотят потом поговорить с нами.

— Еще не говорили? — спросил Бовуар, кинув взгляд на Гамаша.

— Нет.

— И вы не видели, чтобы кто-то посторонний заходил вчера во двор? — спросил Арман. — Никто вам не звонил?

— Разве убийцы спрашивают у консьержей разрешения войти? — спросила мадам, и Жан Ги улыбнулся.

— Нет, не спрашивают, — согласился Арман.

Этот дом был типичным для квартала, в котором он стоял. Большая деревянная дверь с тротуара открывалась прямо во двор. Обитатели дома проходили по двору к другой двери — за ней находился лифт, хотя большинство, если могли, пользовались лестницей.

Лифт был клеточного типа, тесный, старый, хлипкий.

— А сегодня утром? — спросил Гамаш. — Никого не видели?

— Я видел тебя и мадам Гамаш, — сказал месье. — Это было часов в девять. Я вышел поздороваться, но вы уже вошли в здание. Это вы обнаружили тело?

— Oui.

— Pauvre[64] мадам Гамаш, — сказала мадам. — Вы должны передать ей кусочек пирога.

Гамаш хотел было вежливо отказаться, но понял, что это обидит хозяйку. Он принял кусок теплого pain au citron, завернутый в вощеную бумагу, и положил себе в карман.

— А больше никого не видели? — спросил Бовуар.

— Никого чужого, — ответил месье. — Из Прованса приехали дети семьи, живущей на третьем этаже, но мы их хорошо знаем. Женщине на втором этаже доставили что-то из «Ле Бон Марше». Мы знаем доставщика. Часто его видим. Он приехал и сразу же уехал.

— И вы не видели, как пришел месье Плесснер? — спросил Жан Ги.

Они посмотрели на него недоумевающе.

— Убитый, — пояснил Жан Ги.