Время уходить

– Наверное, она болела? – спрашивает Серенити.

– Скорее всего, – отвечает Гордон. – Иначе с чего бы Грейс вдруг вошла в реку Коннектикут с карманами, полными камней? Ее тело нашли лишь через неделю.





Элис




Двадцать два месяца беременности – очень долгий срок.

Для слонихи это огромнейшие затраты времени и энергии. Прибавьте сюда еще и усилия, необходимые, чтобы, так сказать, довести новорожденного слоненка до ума, вырастить его, чтобы он смог жить самостоятельно, и тогда вы начнете понимать, что на кону у матери. И поэтому не имеет значения, кто вы и какие личные отношения сумели построить за время общения со слонихой: только попробуйте встать между ней и детенышем, и она вас убьет.

Маура работала в цирке, и ее отправили в зоопарк к африканскому слону, чтобы получить потомство. Страсти мигом накалились, но совсем не так, как ожидали дрессировщики. И чему тут удивляться, ведь в природе слониха ни за что не станет жить рядом со слоном. Маура набросилась на своего милого дружка, снесла ограждение вольера и пригвоздила к нему смотрителя, сломав бедняге позвоночник. К нам она попала с ярлыком «убийца». Как и у любого животного, которое привозят в заповедник, у Мауры взяли десятки анализов, включая пробу на туберкулез. Но тест на беременность не входил в обычный набор исследований, а потому мы очень долго не знали, что наша новая постоялица собирается произвести на свет потомство.

Когда за пару месяцев до родов мы заметили, что у Мауры набухли молочные железы и опустился живот, то сразу перевели ее в карантин. Невозможно было предсказать, как отреагирует на появление малыша ни разу не рожавшая Хестер – вторая африканская слониха, которая жила в одном вольере с Маурой. Не знали мы и того, насколько опытной матерью была сама Маура, пока Томас не разыскал цирк, с которым она путешествовала. Там ему сказали, что у нее прежде уже был детеныш мужского пола. Это, кстати, стало одной из причин, почему в цирке ее посчитали опасной. Не желая подвергаться риску столкновения с материнской агрессией, сотрудники цирка сковали слониху цепью, чтобы спокойно заняться новорожденным слоненком. Но Маура просто обезумела – она трубила, ревела и рвала цепи, чтобы добраться до своего малыша. Как только ей позволили прикоснуться к нему, она успокоилась.

Когда слоненку исполнилось два года, его продали в зоопарк.

Услышав от Томаса эту историю, я пошла к вольеру, где паслась Маура, села рядом с ним, посадив играть у ног свою дочку Дженну, и сказала:

– Не переживай, милая, больше такого не случится.

В заповеднике все радовались тому, что Маура скоро станет матерью. Томас предвкушал, какие доходы может принести нам рождение слоненка, хотя, в отличие от зоопарков, мы не собирались выставлять малыша на всеобщее обозрение, чтобы в разы увеличить количество посетителей. Просто люди с большей охотой дают деньги на содержание детенышей. Нет ничего умилительнее фотографии слоненка, который просовывает голову между похожих на колонны ног матери, изогнув, словно запятую, свой маленький хобот. Мы надеялись наполнить такими снимками наши буклеты с просьбами о сборе пожертвований. Грейс никогда прежде не видела, как рождаются слонята. В отличие от нее Гидеон и Невви дважды наблюдали подобное в цирке и надеялись на благоприятный исход.

А что я сама? Признаться, я чувствовала родство с этой мамашей-гигантом. Заповедник стал домом для Мауры примерно в то же время, что и для меня, и я родила дочь через полгода после приезда. Восемнадцать месяцев я наблюдала за Маурой и иногда ловила ее взгляд. Понимаю, что уподоблять слонов людям – это совершенно ненаучный подход. Но скажу не для протокола: мне кажется, мы с ней обе были счастливы, что оказались здесь.

У меня были прелестная дочурка и замечательный муж. Я могла собирать данные о способах коммуникации у животных, используя сделанные Томасом аудиозаписи слоновьих «разговоров», и готовила статью о феномене скорби у слонов и их когнитивных способностях. Каждый день я училась чему-нибудь у этих умеющих сочувствовать, невероятно разумных существ. Однако жизнь моя не была совсем уж безоблачной: по ночам я нередко заставала Томаса над гроссбухами в мучительных попытках придумать, как нам удержать заповедник на плаву; потом мой супруг начал принимать снотворное, иначе он вообще не мог уснуть; сама я прожила тут уже полтора года и до сих пор не зафиксировала ни одного случая смерти у слонов, так что материала для исследования скорби у меня не было. Думая об этом, я всякий раз испытывала чувство вины: в самом деле, нельзя же быть такой эгоисткой.

Постепенно я стала вступать в споры с Невви, которая считала себя выдающимся экспертом на том основании, что она дольше всех работала со слонами. Эта женщина отвергала весь мой полученный в Африке опыт по одной простой причине: поведение слонов в дикой природе, полагала она, никак нельзя соотнести с их жизнью в заповеднике.

Иногда конфликты происходили из-за сущей ерунды – я готовила еду для слонов, а Невви меняла состав блюд, потому что ей, видите ли, казалось, что Сирах не любит клубнику, а Олив слабит от белой мускатной дыни, хотя лично я не видела никаких тому доказательств и считала эти ее утверждения голословными. Но порой Невви решала показать, кто тут главный, и ее выпады были направлены против меня лично. Например, один раз я положила в вольер африканского слона кости азиатского, чтобы зафиксировать реакцию животного, а Невви убрала их, посчитав это неуважением к умершему. Оставаясь сидеть с Дженной, у которой резались зубки, Невви упорно пыталась накормить девочку медом, утверждая, что это поможет, хотя во всех книгах для родителей, которые я читала, говорилось, что мед противопоказан детям до двух лет. Когда я попыталась обсудить проблему с Томасом, он расстроился и сказал: «Невви была со мной с самого начала», – словно это все объясняло, а то обстоятельство, что сама я собиралась провести с ним остаток дней до самого конца, не имело никакого значения.

Поскольку никто из нас точно не знал, когда забеременела Маура, дата родов была предположительной, и мы с Невви не сошлись в оценках. Судя по состоянию молочных желез слонихи, я предполагала, что ждать уже совсем недолго, все произойдет буквально со дня на день. Однако Невви утверждала, что слонихи всегда рожают в полнолуние, а до него оставалось еще целых три недели.

В дикой природе я видела всего одни роды, хотя, учитывая количество детенышей в слоновьих стадах, логично было бы предположить, что мне выпадало больше таких возможностей. Ту слониху звали Ботшело, на языке тсвана это означает «жизнь». Я следила за передвижениями одной группы животных и случайно наткнулась возле реки на стадо, члены которого вели себя странно: они столпились вокруг главной самки, окружив ее плотным кольцом, стояли мордами наружу и охраняли ее. Примерно полчаса изнутри круга слышалось глухое урчание, а потом раздался шлепок. Слоны немного расступились, и я увидела, что Ботшело оторвала послед и плюхнула его себе на голову, будто была центром внимания на вечеринке и забавляла гостей, напялив на себя абажур. Под ней на траве лежал крошечный слоненок, девочка, а вокруг трубила, ревела и рокотала ее родня. Члены стада обильно мочились, испускали секрет из височных желез и, глядя на меня, выкатывали глаза, так что становились видны белки: они как будто приглашали меня присоединиться к их торжеству. Каждый член стада ощупал малышку от макушки до пяток. Ботшело обвила новорожденную хоботом, а потом засунула свой хобот дочери в рот, словно говорила: «Привет! Добро пожаловать!»

Девочка-слоненок некоторое время барахталась в траве, лежа на боку, не понимая, где она и что с ней происходит. А затем попыталась встать, но ноги у нее разъезжались в стороны, как лучи у морской звезды. Ботшело хоботом и лапами пробовала поднять детеныша. Малышке удалось привстать, опираясь на передние ноги, но они подкосились, как только она выпрямила задние; она напоминала треножник, которому никак не выровнять длину ножек. Наконец Ботшело опустилась на колени, прислонилась лбом к голове слоненка, после чего встала, будто старалась показать, как нужно подниматься на ноги. Малышка совершила новую попытку, но поскользнулась, тогда мать подбросила дочурке под ноги травы и земли, чтобы сделать опору более прочной. И вот, приблизительно минут через двадцать, новорожденная уже на шатких ножках трусила рядом с матерью, а та поднимала дочку всякий раз, как та спотыкалась. Наконец малышка укрылась под брюхом Ботшело и ощупывала его пока еще слабым хоботом, чтобы начать сосать молоко. Весь процесс родов оказался весьма непродолжительным и, можно даже сказать, обыденным, но для меня это было самое невероятное зрелище, которое я только видела.

Однажды утром, посадив в «кенгурушку» Дженну, я пошла проведать Мауру – это уже вошло у меня в привычку – и заметила на заду у слонихи выпуклость. Я сразу поехала на квадроцикле к сараю с индийскими слонами, где Невви и Томас обсуждали животрепещущую проблему: у одной из наших девочек на ногтях появился грибок.

– Началось! – задыхаясь от волнения, выпалила я.

Томас повел себя так же, как в тот момент, когда я сообщила ему, что у меня отошли воды: он заметался, взволнованный, ошеломленный, не зная, за что хвататься. Он связался по рации с Грейс и попросил ее забрать Дженну, отвезти малышку в наш домик и посидеть с ней, пока мы сходим к вольеру африканцев.

– Торопиться некуда, – уверенно заявила Невви, – никогда не слышала, чтобы слонихи рожали средь бела дня. Это всегда происходит ночью, чтобы зрение малыша не пострадало.

Я понимала: если Мауре потребуется на роды так много времени, значит что-то неладно. Ее тело демонстрировало все признаки приближающихся родов.

– Думаю, у нас полчаса, самое большее, – сказала я.

Томас переводил глаза с меня на Невви и обратно, а потом вызвал по рации Гидеона.

– Встречаемся у сарая африканцев. И поспеши! – велел он, и я отвернулась, почувствовав на себе недобрый взгляд Невви.

Поначалу настроение у всех нас было приподнятым. Томас с Гидеоном спорили, что лучше для заповедника: чтобы родился самец или самка. Невви вспоминала, как она в свое время рожала Грейс. Все вместе они обсуждали, можно ли давать слонихам обезболивающее. Я же сосредоточила все внимание на Мауре. Она ревела, страдая от схваток, а по округе разносились участливые сестринские голоса. Сперва Хестер отвечала Мауре трубными звуками, потом к ней присоединились и индийские слонихи, которые издалека справлялись о состоянии роженицы.

Прошло полчаса с того момента, как я сказала Томасу, что нужно поторопиться, потом – час, два. Маура ходила кругами и трубила, но в ее состоянии ничего не изменилось.

– Может, позвать ветеринара? – предложила я.

Но Невви лишь беспечно отмахнулась от меня:

– Я же тебе говорила, что она родит после заката.

Я не раз слышала в Африке рассказы рейнджеров о слоновьих родах, и, судя по их словам, это могло произойти в любое время суток. Однако я не стала спорить. А лишь подумала: жаль, что Маура рожает не на воле; в дикой природе другие самки из стада находились бы с ней рядом, уверяя, что беспокоиться не о чем и все будет хорошо.

Через шесть часов я начала сомневаться.

Гидеон и Невви ушли готовить и раздавать еду азиатским слонам и Хестер. Роды – это, конечно, очень важное событие, но у нас в заповеднике имелось еще шесть животных, которые требовали ухода.


– Думаю, надо все-таки позвать ветеринара, – сказала я Томасу, наблюдая за обессиленно бродившей по вольеру Маурой. – Что-то явно пошло не так.

На этот раз муж поддержал меня:

– Ладно, я только проверю, как там Дженна, и сразу позвоню врачу. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Ты останешься с Маурой?

Я кивнула, села у изгороди, придвинув колени к подбородку, и продолжила следить за слонихой. Мне не хотелось говорить этого вслух, но я почему-то постоянно думала про Кагисо – слониху, которая незадолго до моего отъезда из Африки произвела на свет мертвого детеныша. Лучше было вообще выкинуть из головы эти мысли из суеверного страха, как бы не сглазить нашу роженицу, но у меня плохо получалось.

Не прошло и пяти минут после ухода Томаса, как Маура повернулась ко мне задом, чтобы я могла хорошо видеть околоплодный пузырь, выпиравший наружу между ног. Я встала, разрываясь между желанием позвать Томаса и сознанием, что у меня просто нет на это времени. Не успела я склониться в пользу того или иного решения, как с потоком излившихся вод из чрева Мауры вывалился околоплодный пузырь, и слоненок, не освободившийся от белой «рубашки», приземлился на траву.

Если бы рядом с Маурой находились ее сестры, они подсказали бы ей, что делать. Они подбодрили бы роженицу, чтобы она смело разорвала плаценту и помогла малышу встать. Но у Мауры не было никого, кроме меня. Сложив рупором ладони у рта, я попыталась сымитировать тревожный сигнал, который подавали слоны, когда обнаруживали поблизости хищника. Я надеялась, что Маура испугается и приступит к решительным действиям.

Потребовалось три попытки, но наконец слониха начала разрывать плаценту хоботом, однако я тем не менее чувствовала, что дело плохо. Никаких признаков ликования, как у Ботшело и слоних из ее стада. Маура была явно подавлена: глаза опущены в землю, рот уныло приоткрыт, уши поникли и распластались.

Она выглядела точь-в-точь как несчастная Кагисо.

Маура попробовала поставить мертвого малыша на ноги. Она толкала его передней ногой, но он не шевелился. Она пыталась обвить его хоботом и поднять, но он выскальзывал из захвата. Тогда Маура отбросила в сторону послед и перевернула детеныша. По ее задним ногам вовсю струилась кровь, и на них оставались полосы, такие же темные, как от секрета, выделявшегося из височных желез, однако слониха продолжала теребить и обсыпать пылью малыша, который так и не сделал ни единого вдоха.

Когда вернулись Томас с Гидеоном и сообщили, что ветеринар прибудет через час, они нашли меня в слезах. Весь заповедник словно бы застыл в молчаливой неподвижности, слоны прекратили перекличку, даже ветер стих. Солнце в последний раз повернуло свой лик и взглянуло через плечо на землю, после чего – так люди в порыве отчаяния рвут на себе одежду – сквозь прорехи в траурной ткани ночи на небе засияли мириады звезд. Маура стояла над мертвым сыном, накрывая его своим телом, как зонтиком, защищая его от всех.

– Что случилось? – спросил Томас, и до конца дней меня теперь будет преследовать мысль, что в его голосе слышался укор, он как будто осуждал меня.

Я в ответ лишь сказала:

– Позвони ветеринару, чтобы не приезжал. Ему здесь делать нечего.

Кровотечение у Мауры уже прекратилось, а другая помощь ей была не нужна.

– Но он захочет вскрыть тело слоненка…

– Не раньше, чем Маура закончит оплакивать его, – отозвалась я, и эти слова напомнили о невысказанном желании, которое посетило меня несколько дней назад: вот бы один из слонов умер, тогда я смогла бы продолжить свои исследования.

Я как будто подсознательно хотела этого. Так что, наверное, Томас был прав, осуждая меня.

– Останусь здесь, – заявила я.

Муж шагнул ко мне:

– Но это вовсе не обязательно…

– Я должна, – упрямо проговорила я сквозь зубы.

– А как же Дженна?

Гидеон отошел немного назад, когда мы заговорили на повышенных тонах.

– А что с ней? – спросила я.

– Ты же ее мать.

– А ты отец.

Я и так целый год каждый вечер укладывала Дженну спать. И рассудила, что один раз вполне можно пропустить, ради того чтобы понаблюдать, как Маура скорбит над телом сына. В конце концов, это моя работа. Будь я врачом, сегодняшняя ситуация была бы равносильна срочному вызову к больному.

Но муж, похоже, думал о своем.

– Я так рассчитывал на этого слоненка, – пробормотал он. – Он бы нас спас.

Гидеон откашлялся и предложил:

– Томас, давай я отвезу тебя домой и скажу Грейс, чтобы она принесла Элис свитер.

Они ушли, а я стала делать записи, отмечая моменты, когда Маура проводила хоботом по спине слоненка и вяло тыкала послед. Я зафиксировала изменения в производимых ею звуках – от воркующего урчания, которым она подбадривала малыша, до тревожного клича, каким матери призывают детенышей вернуться к ним и встать рядом. Увы, ответа она получить не могла.

Грейс принесла мне свитер и спальный мешок, немного посидела рядом – молча, просто сочувственно наблюдая за Маурой.

– Здесь как-то тяжело дышать, – заметила она, – словно бы воздух гуще.

Хоть я и знала, что смерть слоненка никоим образом не может повлиять на атмосферное давление, но поняла, о чем говорила Грейс. Тишина забилась мне в горло, грозя задушить, сдавила барабанные перепонки.

Невви тоже пришла выразить поддержку. Она ничего не сказала, только протянула мне бутылку воды и сэндвич, а сама осталась стоять в стороне, очевидно тасуя в голове колоду воспоминаний, которыми ни с кем не хотела делиться.

Часа в три ночи я начала задремывать, и тут Маура наконец отошла от слоненка. Она дважды безуспешно попыталась обхватить его хобот своим. Затем мать попробовала поднять малыша за шею, а когда из этого ничего не вышло, то и за ноги. После нескольких неудачных подходов ей удалось подсунуть хобот под тело детеныша, она подхватила его, словно вьюк сена.