Время уходить

Медленно и осторожно слониха пошла на север. Издалека доносился трубный зов Хестер. Маура отвечала негромко, приглушенно, словно боялась разбудить спящего малыша.

Невви и Гидеон уехали на квадроциклах, и у меня не осталось другого выбора, кроме как идти пешком. Я не знала, куда направляется Маура, поэтому сделала то, чего совершенно точно делать было не нужно, – нырнула в воротца, проделанные в изгороди для проезда транспорта, и в темноте отправилась вслед за слонихой.

К счастью, никаких негативных последствий мое опрометчивое поведение не имело. То ли Маура была слишком погружена в печаль, то ли целиком сконцентрировалась на своей бесценной ноше, но в любом случае она, не замечая меня, тихо-тихо пробиралась между деревьями. Я держалась ярдах в двадцати позади; так мы прошли мимо пруда, сквозь березовую рощицу, пересекли луг, и наконец Маура оказалась в том месте, куда любила приходить в разгар жаркого дня. Земля под раскидистым дубом была усыпана ковром из прошлогодних листьев. Слониха ложилась набок и дремала в тени.

Однако на этот раз все было иначе: Маура опустила слоненка на землю и принялась забрасывать его ветками, которые отламывала с соседних деревьев, пучками мха и опавшими листьями. Наконец тело малыша отчасти было прикрыто. Тогда Маура встала над ним, похожая на храм с колоннами.

А я наблюдала за этим и молилась. Просто молилась.



Прошли сутки после того, как Маура родила, а я так и не сомкнула глаз, и она тоже. Но, что было более критично, слониха совсем ничего не ела и не пила. Конечно, какое-то время без пищи она провести могла, но вот вода была ей жизненно необходима. Так что, когда Гидеон отыскал меня, целую и невредимую, снова сидящей у дальней стороны изгороди, я попросила его об одолжении.

Мне нужно было, чтобы он принес один из неглубоких тазов, которые мы использовали, когда делали слонам ванны для стоп, и пять двухлитровых бутылок воды.

Услышав шум подъезжающего квадроцикла, я посмотрела на Мауру: как она отреагировала? Обычно африканские слоны проявляли любопытство, заслышав какие-нибудь звуки, особенно если приближалось время кормежки. Но Маура даже не повернула головы в ту сторону, откуда приехал Гидеон. Когда он остановился на дорожке, я велела ему:

– Слезай.

То, что я собиралась сделать, а именно – вмешаться в устройство экосистемы, было строго запрещено в заповедниках дикой природы. Да и вообще, это было полнейшее безрассудство, потому как я покушалась на личное пространство горюющей слонихи-матери. Но мне было плевать.

– Нет, – покачал головой Гидеон, сообразив, что я задумала. – Лучше ты ко мне забирайся.

Так я и сделала. Обхватила его руками, и мы проехали сквозь низкие воротца в вольер со слонихой. Маура рванулась к нам, растопырив уши и топоча мощными ногами по земле. Гидеон попытался дать задний ход, но я положила ладонь на его руку и сказала:

– Не надо. Выключи мотор.

Он обернулся и глянул на меня через плечо, дико вытаращив глаза. Бедный парень явно оказался между двух огней, не зная, что разумнее: подчиниться жене босса или же прислушаться к инстинкту самосохранения.

Квадроцикл вздрогнул и остановился.

Маура тоже.

Очень медленно я слезла с сиденья и вытащила из небольшого кузова тяжелый резиновый таз, поставила его на землю приблизительно в десяти футах от квадроцикла и налила воды, после чего снова уселась позади Гидеона и прошептала:

– Вот теперь поехали отсюда.

Он испуганно дернулся, потому что Маура махнула хоботом в нашу сторону, но потом слониха быстро подошла к тазу и одним махом опорожнила его.

При этом она наклонила голову, так что бивни ее оказались всего в нескольких дюймах от меня – я даже разглядела на них щербинки и царапины, оставленные временем. Маура заглянула мне в глаза, протянула хобот и погладила меня по плечу, после чего вернулась к телу мертвого слоненка и заняла сторожевой пост над ним.

Я почувствовала руку Гидеона у себя на спине. Это был отчасти жест утешения, а отчасти – почтения.

– Все нормально, – сказал он.



Через тридцать шесть часов появились грифы. Они кружили в небе, словно ведьмы на метлах. Каждый раз, как птицы совершали нырок вниз, Маура хлопала ушами и ревела, отгоняя их. Ночью пришли куницы. Их глаза вспыхивали зелеными огоньками, когда зверьки подбирались в темноте к телу слоненка. Заметив приближение маленьких хищниц, Маура резко, как по щелчку выключателя, вышла из транса и бросилась на них, опустив бивни к земле.

К тому времени Томас уже бросил звать меня домой. Все от меня отстали. Я не собиралась уходить, пока Маура не оставит свой пост. Я заменю ей соплеменниц и напомню, что нужно жить дальше, даже если детеныш мертв.

От меня не укрылась ирония ситуации: я изображала из себя слониху, в то время как Маура вела себя совсем по-человечески – никак не прекращала оплакивать своего мертвого сына. Одна из наиболее удивительных особенностей слонов в дикой природе – это их способность глубоко переживать горе, а потом полностью освобождаться от него. Людям, как мне кажется, такое не под силу. Я всегда считала, что причина в религии. Мы рассчитываем увидеться с любимыми еще раз в загробном мире, каков бы он ни был. Слоны же лишены этой надежды, у них есть только воспоминания о жизни здесь и сейчас. Может быть, поэтому им легче двинуться дальше.

Через семьдесят два часа после родов я попыталась сымитировать слоновий призыв «Пойдем!», который слышала тысячу раз в природе, и показать направление, как это сделала бы слониха. Но Маура не отреагировала. Сама я к этому моменту уже едва держалась на ногах, все вокруг было как в тумане. Мне привиделся слон-самец, проламывающий изгородь, но потом оказалось, что это квадроцикл, на котором приехали Невви и Гидеон. Посмотрев на меня, Невви покачала головой и сказала зятю:

– Ты прав, она сама на себя не похожа. – А затем обратилась ко мне: – Элис, ты сейчас немедленно поедешь домой. Ты нужна дочери. Если не хочешь оставлять Мауру одну, я побуду с ней.

Гидеон боялся, что если я сяду у него за спиной, то могу заснуть и свалюсь с сиденья, поэтому я устроилась впереди, в кольце из его рук, как ребенок, и клевала носом всю дорогу, пока квадроцикл не остановился перед нашим домиком. Я в смущении соскочила на землю, быстро поблагодарила Гидеона и зашла внутрь.

И немало удивилась, обнаружив, что Грейс спит на диванчике рядом с кроваткой Дженны, которую мы поставили посреди гостиной, потому что отдельной комнаты для детской у нас не было. Разбудив няню, я отправила ее домой вместе с Гидеоном, а потом заглянула в кабинет к Томасу.

Как и я, он был в той же одежде, что и три дня назад. Склонился над книгой и так глубоко погрузился в ее изучение, что не заметил моего появления. На столе были рассыпаны таблетки из какого-то флакона, а рядом, как стражник, стояла пустая бутылка из-под виски. Я сперва подумала: муж, наверное, уснул за работой, но, подойдя ближе, увидела, что его остекленевшие, невидящие глаза широко раскрыты.

– Томас, – тихо позвала его я, – пойдем спать.

– Ты что, не видишь, что я занят? – воскликнул он так громко, что в соседней комнате захныкала Дженна. – Пусть она заткнется! – заорал он, схватил книгу и швырнул ее об стену у меня за спиной.

Я пригнула голову, потом наклонилась, чтобы поднять запущенный снаряд.

И что же я увидела? Это была не книга, а гроссбух. Уж не знаю, чем занимался Томас, но явно не бухгалтерией: все страницы оказались сплошь пустыми.

Теперь я поняла, почему Грейс не хотела оставлять Дженну наедине с отцом.

Только после свадебной церемонии в ратуше я обнаружила флакончики с таблетками, выстроившиеся, как солдатики, в ящике прикроватной тумбочки моего супруга. Депрессия, так он ответил на мой вопрос. После смерти отца – мать он потерял еще раньше – Томас не мог найти в себе силы встать с кровати. Я кивнула, выражая понимание и сочувствие. А сама испуганно подумала, что, пожалуй, поступила опрометчиво, когда столь поспешно вступила в брак, даже не узнав, живы ли родители моего избранника.


Томас не рассказывал мне о других случаях, когда он впадал в депрессию, а сама я, сказать по правде, не стала расспрашивать его, сомневаясь в том, хочу ли услышать ответ.

Ну а сейчас, вся дрожа, я, пятясь, вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Взяла на руки сразу затихшую Дженну и отнесла ее в кровать, которую делила с незнакомцем, случайно оказавшимся отцом моего ребенка. Несмотря на пережитое потрясение, уснула я мгновенно: глубоким бархатным сном, зажав в ладони, как упавшую звездочку, ручонку своей дочери.



Когда я проснулась, солнце скальпелем полосовало комнату, а над ухом жужжала муха. Я помахала рукой у виска, чтобы прогнать ее, но поняла, что мешает мне вовсе не назойливое насекомое и избавиться от противного гудения невозможно. В заповеднике работало строительное оборудование – похоже, велись какие-то ландшафтные работы.

– Томас, – позвала я, но он не откликнулся.

Подняв с кровати Дженну, которая уже проснулась и улыбалась, я отнесла девочку в кабинет. Мой муж сидел за столом – уткнулся лицом в журнал ежедневных записей и отключился. Я посмотрела, как поднимается и опускается его спина, чтобы удостовериться, жив ли он, и посадила Дженну в заплечную перевязь, чему научилась у африканских женщин, которые готовили еду в лагере. Выйдя из дому, я села на квадроцикл и направилась к северному краю заповедника, где вчера оставила Мауру.

Первым, что я увидела, была загородка из колючей проволоки под напряжением. Маура ходила вдоль нее туда-сюда, отчаянно трубила, ревела, вскидывала голову и чиркала бивнями по земле, подбираясь как можно ближе к колючке, но не прикасаясь к ней, чтобы не получить удар током. Исполняя все эти жесты агрессии, слониха не отрывала взгляда от своего детеныша, который лежал, скованный цепью, на деревянном поддоне рядом с Невви, дававшей Гидеону указания, где рыть могилу.

Я проехала на квадроцикле сквозь воротца мимо Мауры и резко остановилась возле Невви:

– Какого черта вы тут делаете?!

Она посмотрела на меня, на привязанного к моей спине ребенка и одним взглядом дала понять, что считает меня никудышной родительницей, а потом спокойно пояснила:

– То, что всегда делаем в случае смерти слона. Утром ветеринар забрал материалы для анализов.

В ушах у меня застучала кровь.

– Вы отделили скорбящую мать от ее детеныша?

– Прошло уже три дня, – сказала Невви. – Это для ее же блага. Мне случалось видеть слоних, которые были вынуждены наблюдать за страданиями своих детей, и это их ломало. Помнишь Вимпи? История может повториться, если мы не примем меры. Ты этого хочешь для Мауры?

– Чего я хочу, так это чтобы Мауре дали время самой принять решение, когда настанет пора уходить! – возмутилась я. – Я думала, именно в этом и состоит философия нашего заповедника.

Повернувшись к Гидеону, который перестал рыть могилу с помощью какого-то механического устройства и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, я поинтересовалась:

– А Томаса ты хотя бы спросила?

– Да, – приподняв подбородок, ответила Невви. – Он сказал, что полностью доверяет мне, поскольку я знаю, что делаю.

– Ты ничего не знаешь о том, как горюет мать о своем детеныше, – возразила я. – Это не милосердие, а жестокость.

– Все равно уже ничего изменить невозможно. А чем раньше мы закопаем слоненка, чтобы Маура его не видела, тем быстрее она забудет о том, что случилось, – упорно стояла на своем Невви.

– Она никогда не забудет, что случилось, и я тоже, – пообещала я.



Вскоре Томас очухался: он был слегка подавлен, но снова стал прежним. Устроил Невви выволочку за то, что она слишком уж раскомандовалась, виртуозно сняв с себя ответственность за разрешение действовать по своему усмотрению, которое дал ей, находясь в невменяемом состоянии. Он плакал, всячески раскаивался и просил прощения у нас с Дженной, объяснив, что его просто черт попутал. Невви надулась и скрылась с глаз долой на весь вечер. Мы с Гидеоном сняли веревки и цепи с тела слоненка, но оставили его лежать на поддоне. Как только я отключила электричество от колючей проволоки, Маура разорвала ее, словно соломенную, и бросилась к своему сыну. Она погладила его хоботом, переступила через него задними ногами и простояла так еще три четверти часа, после чего медленно ушла в березняк.

Я подождала еще минут десять, ожидая, не вернется ли слониха, но она не пришла.

– Вот и хорошо, – сказала я. – Теперь можно.

Гидеон вновь запустил свой агрегат и стал рыть землю под дубом, где любила отдыхать Маура. Наконец яма была готова. Я прицепила тело слоненка к поддону ремнями, чтобы опустить его в могилу, а потом взяла у Гидеона лопату, которую тот захватил с собой, и начала засыпать труп землей – своего рода жест почтения к мертвому и заодно небольшая помощь могильщику, сгребавшему выкопанный грунт обратно в яму.

И вот я уже похлопываю рукой по могильному холмику из рыхлой земли, похожей на кофейную гущу. Волосы у меня растрепались, пот пропитал рубашку под мышками и на спине. Все тело ныло от усталости, и вдруг эмоции, от которых я отмахивалась последние пять часов, нахлынули на меня с такой силой, что буквально сбили с ног. Я упала на колени и зарыдала.

Рядом со мной сразу оказался Гидеон, обнял за плечи. Он был крупным мужчиной, выше Томаса и шире его в плечах. Я прильнула к нему, как прижимаешься щекой к земле после затяжного падения.

– Все хорошо, – сказал он, хотя ничего хорошего, разумеется, не было: я не могла вернуть Мауре малыша. – Ты была права, Элис. Нельзя насильно разлучать слониху с мертвым детенышем. Я полностью с тобой согласен.

Я слегка отклонилась от него и спросила:

– Но тогда зачем ты стал рыть могилу?

Он заглянул мне в глаза и вздохнул:

– Можно подумать, что Невви стала бы слушать мои возражения.

Я чувствовала его руки на своих плечах, соленый запах пота, смотрела на кожу Гидеона, такую темную на фоне моей.

И вдруг над нами раздался голос Грейс:

– Я подумала, что тебе не помешает освежиться. – Она протянула мужу кружку холодного чая.

Не знаю, когда она к нам подошла, и понятия не имею, что подумала, увидев, как ее супруг утешает меня. Между нами ничего не было, тем не менее мы отпрянули друг от друга, как будто нам было что скрывать. Я утерла глаза краем рубашки, а Гидеон потянулся за кружкой.