Время обнимать
Часть 6 из 17 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
На летних каникулах решили всей компанией махнуть на море, кто-то посоветовал Гурзуф. Только задумали, и тут же оказалось, что у Тани Сиротиной живут в Гурзуфе дальние родственники и они обещают сдать на пару недель просторную закрытую веранду. Господи, и ведь ничего не раздражало – ни плацкартный вагон с торчащими в проходе чужими ногами и сомнительным туалетом, ни коллективная жизнь на веранде, где почти вплотную стояли жесткие узкие топчаны, а единственный на всех умывальник с соском висел во дворе, привязанный к кривой акации. Как они хохотали из-за любой ерунды, как отчаянно карабкались по горам, без снаряжения, в скользких резиновых кедах – по абсолютно печоринские горам, только контрабандистов не хватало! Аюдаг, Лесная вершина, Беседка любви. Голова кружилась от названий и пронзительного горного воздуха, каким-то образом никто не свалился и почти хватило денег. В Ленинград вернулись обгорелыми, поцарапанными, до невозможности счастливыми.
Наташа уже знала, что концертмейстер прочно и не очень счастливо женат, безнадежно грустила и даже пару раз поплакала, накрывшись одеялом, но одновременно не покидало чувство надвигающейся радости и любви.
Не сразу, не с первых недель и даже месяцев учебы, она стала замечать разницу между подругами по консерватории и другими знакомыми девочками. Нет, они не задавались, не рассказывали лишний раз о семье и родителях, но все равно ощущался другой круг. У Тани Сиротиной отец оказался известным сценаристом, у другой Тани, Волынской, – поэтом-песенником, у Надежды – композитором на Ленфильме. Что ж, Наташа Приходько, дочь преподавателя консерватории и внучка профессора математики, прекрасно вписывалась и даже немного выделялась в их чудесной компании. С одной только разницей – у них с мамой совершенно не было денег.
С жильем еще получалось неплохо. Петроградская сторона в последние годы стала чуть ли не центром Ленинграда, просторный Чкаловский проспект отстроился и похорошел, в обе стороны уходили уютные боковые улочки, и среди них любимая Лахтинская. Прошли времена, когда в их квартирке на чердаке жили шесть человек, теперь Наташа с мамой остались вдвоем, каждая в своей собственной комнате! Да, вдвоем, потому что на семейном совете решили, что бабушка переезжает к Асе, у них в кооперативе появилась возможность поменять квартиру на трехкомнатную. И мама, и бабушка сначала расстроились, но Ася настаивала, что современный дом с лифтом и раздельным санузлом больше подходит пожилому человеку, к тому же в отдаленном районе лучше воздух и совсем рядом располагается парк и даже маленький пруд.
Конечно, их чердак и узкая лестница отличались от домов, где жили подруги, но уютный тяжелый комод темного дерева, напольная ваза с сухими ветками рябины и дедушкин письменный стол создавали атмосферу достатка и благополучия. Хуже получалось с одеждой. Сколько ни подрабатывала мама, сколько ни бродила по комиссионкам сама Наташа, хорошие элегантные вещи попадались редко и стоили дорого. Особенно неприятно стало зимой, скучное, перешитое из маминого зимнее пальто с каракулевым воротником не получалось украсить никакими шарфиками. А тем временем ее замечательный папа каждые полгода ездил в заграничные командировки, и, недавно встретив Гулю, которая теперь училась в Первом меде, Наташа чуть не задохнулась от обиды. Потому что на Гуле была надета шикарная дубленка! Не какая-нибудь турецкая, жесткая и рыжего цвета (Наташа и о турецкой не мечтала), а серебристо-серая, канадская, с пушистым воротником из песца и такой же оторочкой на рукавах и даже по подолу.
К третьему курсу на факультете начались серьезные романы. За Таней Волынской теперь ухаживал не инженер, а сын зампредседателя Ленсовета, Надя встречалась с молодым директором Ленфильма, а Таня Сиротина безумно и, главное, совершенно взаимно влюбилась в успешного журналиста, который ждал назначения в Венгрию. Настоящий фейерверк! Наташа искренне радовалась за подруг, выслушивала подробные истории, полные сомнений и переживаний, давала советы, будто сама что-то понимала в мужском характере! Но не могла ничего рассказать в ответ. Не описывать же невзрачного провинциала-струнника в клетчатых носках и тупоносых ботинках фабрики «Скороход», который недавно подкатил к ней в коридоре консерватории и с заметным молдавским акцентом предложил встретиться на углу Невского, под часами. Даже смеяться не захотелось, скорее плакать. Неужели она не заслуживает кого-то получше? Пусть не очаровательный, как мечта, и такой же несбыточный концертмейстер, но хотя бы симпатичный интеллигентный человек. Даже маме не стала рассказывать, хотя они болтали вечерами обо всем на свете.
К несчастью, вышеуказанный струнник не оставлял стараний, как пел всеми любимый Окуджава, и продолжал преследовать Наташу с заманчивыми, как ему казалось, предложениями типа посещения кино или кафе-мороженого. Это было тем более смешно, что подруги постоянно рассказывали об изысканных ресторанах, например «Астории» или «Садко», где не менее изысканные посетители в фирменных пиджаках заказывали армянский коньяк и целовали спутницам руку. Все знали, что на крыше гостиницы «Европейская» готовили лучших цыплят табака, еще где-то шашлык по-карски, цены были не смертельные, но для случайных посетителей всегда висела табличка «Мест нет». Вот именно, для нее места не было. Вместо ресторана предлагалась замечательная перспектива отстоять в толпе восьмиклассников очередь в кафе-мороженое и смутузить порцию пломбира в компании абсолютно чуждого твоему кругу человека в бухгалтерском черном пальто и кроличьей шапке. За кого, интересно, он принимал Наташу и на что рассчитывал?
Наконец на одной из перемен, когда большинство студентов разбрелись по классам, она решила твердо и однозначно объяснить нелепому ухажеру его место, благо он опять ждал ее на лестнице с надкусанным бутербродом в руке. Вдруг, словно в плохом кино, дверь ближайшего кабинета открылась и вышел отец. Профессор Приходько, собственной персоной, просим любить и жаловать. Как всегда, элегантный, с приветливой улыбкой, только и ждет встречи с любимой дочерью. И даже в щечку поцеловал.
– Илюша! – воскликнул ее нежный папа, поворачиваясь к ухажеру и широко разводя руки будто встретил давнего друга. – Илюша, ты знаком с моей Наташкой? Очень рекомендую – умница, отличница, комсомолка!
– Виктор Андреевич, давно сражен и очарован вашей дочерью! Буду искренне рад познакомиться поближе.
– Да, дочь моя, пожалуйста, отнесись с полной серьезностью. Перед тобой будущая мировая знаменитость, Илья Коломейцев, лауреат конкурса «Концертино Прага»! Не исключено, что в ближайшее время получит приглашение в Пражский филармонический оркестр.
Они поженились через полгода. Приходилось признать, что Илья хорошо обучаем, клетчатые носки исчезли вместе с манерой громко чихать и хлопать дверью, молдавский акцент после переезда в Прагу и вовсе стал незаметен. Его действительно пригласили в Пражский филармонический, причем на три года и сразу на первый пульт.
Обыкновенная история. Гуля
Учиться оказалось очень сложно, но интересно. Особенно всех пугали анатомичкой – мол, и в обмороки падают, и вовсе бросают институт. А некоторые придурки со второго курса, наоборот, бравировали, уверяли, что прямо в секционной бутерброды жрут. Гуля никогда не была неженкой, не боялась ни жуков, ни мышей, но все-таки на первом занятии содрогнулась от тяжелого запаха и жутких «препаратов» на столах. Преподаватель так и сказал – препараты. А как иначе назвать распотрошенные серые тела, отдельно лежащие руки и ноги, внутренние органы в банках с формалином? Но если вспомнить, что на трупах многие хирурги осваивали операции, учились шить разрезы и даже меняли клапаны сердца (Гуля давно решила, что станет именно хирургом), то можно отключиться от эмоций и делать то, что велят. А велели очистить суставную капсулу от мягких тканей, для чего каждому студенту выдали по суставу – кому локоть, кому колено. И тут она заметила, что темноволосый худенький паренек у соседнего стола побледнел и стал оседать на мокрый скользкий пол.
Короче, получилось как в водевиле – она его спасла от насмешек и позора, а он в ответ проникся благодарностью и любовью. Нет, сначала ни о какой любви речи не было, что с того, что люди разговаривают или обмениваются книгами! Но почему-то пути их все чаще пересекались – то в столовой, то в библиотеке, потом решили вместе заниматься химией. Его звали Рудольф Акопян, или Рудик, спокойный веселый парнишка, между прочим, сын двух врачей, хирурга и пульмонолога. Только на втором курсе, к искреннему изумлению Гули, их отношения изменились. К изумлению, потому, что, во-первых, она давно и твердо знала, что не может вызвать восторга ни у какой мужской особи, кроме маминого мопса Шурика (да и Шурик любил ее не бескорыстно, а за кусок докторской колбасы), и, во-вторых, худенький невысокий Рудик смешно смотрелся рядом с ней, крупной и белобрысой. Поэтому она испытала настоящее потрясение, когда после долгой муторной зубрежки слайдов по гистологии, уже по дороге к автобусу Рудольф притянул ее к себе и неловко поцеловал в щеку.
– Гулька, ты совершенно замерзла, щеки ледяные. Поехали ко мне?
И они поехали к нему, в теплую небольшую и совершенно свободную квартиру. Поскольку родители-врачи имеют обыкновение дежурить и вовсе не приходить домой до утра, большое удобство!
Мама сначала очень заинтересовалась и даже вдохновилась:
– Гулька, неужели у тебя появился поклонник? Слава богу! И как он за тобой ухаживает, объясняется в любви, дарит цветы?
Не зря Гуля никогда не любила болтать лишнее. Да, именно так – встает на одно колено и объясняется, горит, так сказать, с восторгом и упоением, только оперы не хватает – ты одна в моих мечтаньях… ты мне радость и страданье…
Мама, как и раньше, обожала романтические истории, количество ее поклонников с годами не только не уменьшалось, но даже росло – то какой-то крупный партийный деятель присылал огромный букет, то известный хирург приглашал на ужин. Папа любил повторять, что от Леночкиных увлечений двойная польза – дом полон цветов и не нужно волноваться в поздний час, как она доберется домой.
– И можно до позднего вечера заниматься с аспирантками! – тут же добавляла мама, и все гости весело смеялись.
В общем, она решила рассказать вкратце про Рудика и больше к этой теме не возвращаться, тем более родители не слишком вникали. Но тут дело дошло до имени и фамилии. Мама молча посмотрела на папу, папа глубоко вздохнул, сделал три круга по комнате, как мопс Шурик перед выходом на прогулку и наконец разразился речью:
– Акопян? Почему именно Акопян? Он что, самый умный и красивый на всем факультете, других вариантов не нашлось? Нет, я, конечно, за мир и дружбу между народами, но нужно понимать, что у каждого народа есть своя психология, свои традиции и правила общения, которые нельзя не учитывать. Ты уверена, что готова войти в армянскую семью, в никому из нас незнакомую восточную жизнь? И что дети твои будут носить фамилию Акопян? Я, например, не готов.
– Витя, не части! – Мама уже взяла себя в руки и вернула на лицо приветливую улыбку. – Во-первых, тебя еще не приглашают в загс. Если каждый мой юношеский роман считать законным браком, то я как минимум пятый раз замужем! Во-вторых, смешно переживать по поводу фамилии, дети в любом варианте будут Чудиновы, разве кто-то сомневается?
Понятно, что никаких особых традиций в семье Рудика не наблюдалось. Его отец родился в Ленинграде, мама, хотя и приехала когда-то из Еревана, сто раз обрусела и говорила практически без акцента, только иногда растягивала «а-а» в длинных словах. Рудик пригласил ее в воскресенье на обед, специально выбрал день, когда оба родителя не дежурили и никуда не собирались. Отец, очень похожий на Рудика худобой и невысоким ростом, немного оторопел в первую минуту, наверняка ожидал хорошенькую маленькую брюнетку, но тут же заулыбался и стал расспрашивать про маму и восхищаться театром. Совершенно непонятно, кому и зачем нужны такие визиты? Люди делают в жизни массу глупых и неприятных вещей только ради условных приличий, неизвестно кем придуманных. Мамино любимое выражение «правила поведения в обществе»: «Гуля, почему ты вышла из комнаты, когда Павел Сергеевич стал рассказывать о новой пьесе?! Нет, мне она тоже неинтересна, но существуют правила поведения в обществе. …Гуля, ответь, что меня нет дома, поблагодари и обязательно вырази сожаление. Да, я тоже не сожалею, но есть правила поведения в обществе».
Очевидно, мама Рудика плохо знала правила поведения в обществе, потому что даже не попыталась улыбнуться и сказать, как она рада познакомиться с Гулей. Более того, она подала на стол сразу и закуски, и горячее и даже не положила второй вилки, а салфетки плюхнула на стол целой пачкой! Гуля терпеть не могла мамин пунктик – правильную сервировку, постоянно путала рыбный нож и фруктовый и нарочно откусывала от целого куска арбуза, но в данном случае жутко возмутилась. Есть правила поведения, в конце концов, и нечего при виде подруги сына делать такие трагические глаза и поджимать губы, будто он привел крокодила.
Короче, родители Рудольфа так же обрадовались знакомству, как и ее собственные, и хотя чай с пирогом подали в красивом, явно гостевом сервизе, но еще заходить не пригласили.
По большому счету ей было наплевать! Даже проще, пусть все родители живут собственной жизнью, а они будут жить своей, зато никто не лезет с вопросами и советами.
Они встречались каждый день в институте, потом обедали, сидели в библиотеке или слонялись по городу. Гуля обожала каналы и набережные, а Рудольф предпочитал парки, где можно было спокойно целоваться или просто дремать на скамейке. Если переменчивая ленинградская погода не позволяла гулять, они шли домой, на Грибоедова, находили в холодильнике какую-нибудь еду и подолгу обнимались на скромном Гулином диване. Мама, как обычно, пропадала на репетициях, папа допоздна занимался с аспирантами. Однажды мама чуть не наткнулась на презерватив, случайно забытый в ванной, но в последнюю минуту Гуля успела выключить свет и, пока мама ругала электриков, ликвидировала все улики. Потеха!
В институте к третьему курсу начались бурные романы, страсти накалялись и гасли, за одной девчонкой бегали сразу трое ребят, чуть не дошло до драки. Понятно, из-за Гули никто не дрался, но с тех пор как в ее жизни появился Рудик, все обиды и комплексы растаяли, как забытое на столе вчерашнее мороженое, смешно вспоминать. На четвертом три девочки с их потока вышли замуж, одна родила, правда, она поступила после медучилища и была на три года старше Гули. К их с Рудиком дружбе все привыкли, как к очевидной реальности, и если приглашали в поход или на домашнюю вечеринку, то всегда обоих. Никаких других вариантов не вырисовывалось, кроме как окончить институт и выйти за Рудика замуж, поэтому, когда на пятом курсе Гуля забеременела (причем исключительно по собственной глупости), она не слишком расстроилась. В каком-то смысле даже хорошо родить до распределения, к началу работы в больнице ребенок малость подрастет и не будет мешать.
Родители дружно охнули, отчаянно посмотрели друг на друга… и сказали, что свадьбу лучше устроить в ресторане, папа об этом позаботится. Что ж, пусть позаботится. Она и не ожидала, что мама предложит устраивать свадьбу дома, как устраивает званые обеды для своих актеров и прочих поэтов, поскольку их с Рудиком друзья-студенты все равно не оценят сервировку и могут повредить мебель во время танцев. Мама Рудольфа в свою очередь расплакалась и стала причитать, что они слишком молоды, что нужно еще долго учиться, сдавать выпускные экзамены, потом обязательно попасть в ординатуру, и наконец аккуратно поинтересовалась, не считает ли Гуля наиболее правильным на данный момент прервать беременность и подумать о детях лет через пять. Тем более можно обратиться к их знакомому, очень хорошему опытному гинекологу. При этом отец Рудика благосклонно кивал головой, явно поддерживая сию прекрасную идею.
Гуля потом долго удивлялась, как ухитрилась не заорать и не послать их подальше выразительным и понятным матерным языком. Наверное, гены бабушки Ариадны пробудились, и она только коротко промолвила, что не нуждается в советах и считает обоих родителей Рудольфа свободными от общения с будущим внуком.
В результате все помирились, устроили бездарную официальную свадьбу, белое платье на высокой кокетке Гуле совершенно не шло, хотя и скрывало живот, еще глупее выглядела фата с венком из синтетических цветов – девственница на пятом месяце беременности! Зато мама в ярко-синем платье без рукавов блистала, особенно на фоне мамы Рудика в коричневом старушечьем наряде, и обе они приветливо улыбались и дружно рассуждали о пользе ранних браков.
Можно не говорить, что Гулина мама ждала только мальчика и заранее обсуждала с папой, что лучше звучит – Сергей Чудинов или Андриан Чудинов. Рудик категорически не понимал, почему ребенок не будет носить его фамилию, обижался, и хлопал дверью, и потом все же добился компромисса: если родится девочка, то однозначно Акопян, а если мальчик, то обсудим отдельно. Гуля с несвойственной ей дипломатичностью помалкивала, но полностью соглашалась с мамой. Еще не хватало отказаться от истории семьи и прекрасной старинной фамилии!
Когда через несколько лет Гуля пыталась вспомнить те годы, перед глазами всплывали только отдельные дни домашней жизни – вот Рудик приходит в роддом с лохматым букетом (он никогда не умел выбирать цветы!), вот она бежит рано утром на молочную кухню, прямо к открытию – чтобы успеть на практику, вот мама с папой приезжают в гости с большим плюшевым медведем. Слава богу, Арина оказалась очень удобным ребенком – родилась точно в назначенный врачами день, прекрасно набирала вес, прекрасно спала – не младенец, а мечта. Если не вспоминать, что все мечтали о мальчике.
Мама даже не пыталась скрыть своего разочарования, глядя на темноглазую девочку с чужой фамилией. Папа вежливо заглянул в кроватку и ушел курить на балкон, сердце его (как любила шутить Елена Сергеевна) уже два года принадлежало другому внуку. Да, замечательно умному и одаренному внуку от его любимой старшей дочери. И хотя Гулину дочку решили назвать в память о бабушке Ариадне, но и тут мама сказала, что не нужно усложнять, достаточно опыта с Аглаей.
Кстати, на медведя у Арины оказалась ужасная аллергия с кашлем и соплями, пришлось как можно скорее отвезти его на дачу.
Самое главное, она успешно сдала экзамены и получила красный диплом! Рудик красного диплома не ждал ни под каким видом – еще на втором курсе схватил тройку по гистологии, потом недоучил пороки клапанов и окончательно влип на детских болезнях, оправдываясь, что душа его не принимает зубрежки. Что ж, логику во врожденных синдромах и аномалиях найти сложно и вид хронически больных детей у нее тоже вызывал желание убежать, но Гуля-то получила свою пятерку, нечего лодырничать!
Никто не понимал и не принимал ее выбора. Ортопедия? Травматология?!
– Есть профессии и занятия, которые в принципе не могут подойти женщине, – нудил отец Рудика – моряк, слесарь, боксер и, несомненно, ортопед! – В ортопедии красным дипломом не помашешь, там требуется большая физическая сила, техническое понимание работы сустава. Женщина может стать терапевтом, пульмонологом, на худой конец, кожником.
– На самом деле, Галя, ты только подумай, – вступала свекровь, – кто попадает в травматологию? Одни алкаши и забулдыги! Вечные дежурства, срочные операции, я уж не говорю о вправлении суставов, где требуется большая физическая сила! А ребенок нуждается во внимании и материнской любви! Поверь, иногда не мешает послушать старших опытных врачей и не принимать неразумных решений.
– Если бы я слушала старших, ребенка убили бы задолго до рождения. С помощью опытного врача-гинеколога! Вы это хотели напомнить?
Хамить было противно, но еще хуже объяснять и оправдываться. Стать безголовым, беспомощным участковым терапевтом, бегать по квартирам и выписывать больничные листы? Или всю жизнь рассматривать прыщи и лишаи, выписывать противные липкие мази?
Еще на анатомии Гулю поразило разумное строение человеческого тела. Разумное – не то слово! Каждый штрих – слои кожи, натяжение мышцы, открытие и закрытие клапанов – поражали совершенством идеи и исполнения. Но как легко и страшно совершенство разрушалось! И как мало умели врачи, как ужасно мало! Сначала она твердо решила стать хирургом. Кстати, Рудик тоже выбрал хирургию, более того – хирургическую онкологию. Какая тоска – калечить человеческое тело, отрезать грудь или легкое, ампутировать ногу.
Нет, Гуля хотела иного – восстанавливать, лечить и возвращать совершенство, созданное природой. Особенно много вопросов появилось, когда она попала на практику в отделение травмы. Почему нельзя вернуть суставу полный объем движения? Почему люди с переломом шейки бедра обречены на хромоту или полную инвалидность? Она зачитывалась работами Илизарова. Подумать только, скромный ортопед из Кургана совершил реальный переворот в восстановлении кости, еще в 1968 году получил докторскую степень без защиты кандидатской, а ей предлагают выписывать таблетки и клизмы?
Но окончательное решение пришло в конце практики. Ночная смена тогда началась скучно и спокойно, доставили по скорой резаную рану, но очень поверхностную и без грязи, дежурный ортопед дал Гуле зашить, хлопнул две мензурки разбавленного спирта и намертво задрых в ординаторской. А через полчаса привезли вывих плеча. Рука у парня казалась выломанной, как у куклы, и вставленной обратно неловкой детской рукой, шов рукава перевернулся и пальцы смотрели назад. В принципе Гуля видела, как вправляют такой вывих, но вправлял крупный сильный мужик, его кулак ловко вошел в подмышку больного и одним движением вернул головку плеча в капсулу. Но Гулин кулак был ничтожно мал! Парень стонал, его мать и еще какая-то тетка громко причитали и ахали. Она бросилась в ординаторскую, но шансов добудиться чертова пьяницу не было никаких. Толстая медсестра вздыхала, как корова.
– Всем родственникам выйти, – резко скомандовала Гуля. – Больному лечь на кушетку на спину как можно ближе к стене.
В следующую секунду, к отчаянному ужасу сестры, она скинула туфель с правой ноги, легла валетом рядом с парнем и уперлась пяткой в его подмышку. Раз-два-три! Парень вскрикнул, плечо щелкнуло и… встало на место!
Впереди еще ждала практика в гинекологии и два месяца на участке, но какое это имело значение? Она сделала свой выбор и подала документы на ординатуру по травматологии и ортопедии. С красным дипломом не отказывали.
Аришке к тому времени исполнился год, она уверенно ходила, совсем не болела и обожала покушать, но оставалось непонятным, что с ней делать и куда девать на время работы родителей. Рудик тоже попал в ординатуру, по хирургии, не без участия своего папы, конечно. Получалось, они оба заняты каждый день и еще обязаны дежурить. Сын сестры Наташи, отцовский любимец Артем, находился на попечении Наташиной матери, которая ради внука досрочно ушла на пенсию. Но не было ничего смешнее, чем ждать от Гулиных родителей подобных подвигов. Мать Рудольфа дорабатывала последний год до пенсии и поэтому перешла на полторы ставки, поскольку расчет шел по заработкам последнего года, да и не те сложились отношения, чтобы надеяться на ее помощь. Выход, как и всегда, нашла мама. Она предложила устроить ребенка на пятидневку в загородный детсад от профсоюза творческих работников! Очень хороший, просто замечательный детский сад с усиленным питанием и двойным штатом сотрудников.
Нет, Гуля не ошиблась и ни разу не пожалела, хотя оказалась единственной женщиной в отделении и не раз ловила на себе насмешливые взгляды других ординаторов. Надутые индюки, все достоинство в штанах! Как смешно они заткнулись, когда Гуле первой разрешили ассистировать на переломе шейки бедра. Да, конечно, она была права! Если сразу после травмы взять перелом шейки на операцию, то через несколько дней человек начинал ходить и постепенно возвращался к обычной жизни, а не лежал оставшиеся годы. В конце полугодия ей поручили подготовить статью на данную тему (в соавторстве с завкафедрой, конечно), а еще через несколько месяцев заведующий лично разрешил оперировать самостоятельно. И никто не удивился, когда по окончании ординатуры ей предложили остаться в отделении штатным врачом.
Рудик, надо отдать ему должное, не слишком отставал от жены. Пусть в ординатуру его запихнул папаша, но дальше требовалось работать самостоятельно, он страшно нервничал, после смены ходил в больничный морг и тренировался накладывать внутренние швы и в результате попал-таки в хирургическую онкологию, причем не в обычную больницу, а в некую полузакрытую ведомственную клинику от Четвертого управления. Настоящая везуха, потому что сотрудникам полагалась пятнадцатипроцентная надбавка к зарплате и праздничные наборы.
Аринка тем временем успешно подрастала в своем саду. В понедельник утром Рудик отвозил ее со сменой одежды на специальный сборный пункт, где детей пересаживали в автобусы и увозили в загородный дом, а в пятницу вечером там же забирал. Многие друзья завидовали – ребенок есть, а забот никаких! Правда, и Гуля, и Рудольф с сожалением признавали, что особых способностей в дочке не наблюдается – говорить начала поздно и односложными фразами, считала плохо, рисовать не умела, музыкальный слух тоже не проглядывался. Особенно это бросалось в глаза при сравнении с Артемом. Отец, как назло, вдруг полюбил семейные сборища и в воскресенье приглашал обеих дочерей в гости вместе с детьми. Пусть Артем был почти на три года старше, но он и в Аришкины четыре года болтал на любые темы, знал буквы и ноты и прекрасно пел. А уж теперь, в неполные семь, свободно читал Носова и Драгунского и с хохотом пересказывал приключения Пончика и Сиропчика. Арина смотрела на Тёмку в немом обожании, преданно смеялась, но, кажется, ни слова не понимала из его рассказов.
Родители продолжали активную жизнь. Мама получила страшно интересную возрастную роль в новом спектакле, подбирала грим, перекрасила волосы в пепельную блондинку. Театр по-прежнему много гастролировал, поэтому Арину мама видела редко, но всегда привозила из поездок прекрасную детскую одежду и мягкие удобные башмачки. В детсад такую одежду одевать было немыслимо, зато в выходные, если не выпадали дежурства, Гуля с Рудиком гуляли в парке и фотографировались с нарядной почти иностранной девочкой.
Отец в последние годы стал мягче и внимательнее, расспрашивал о работе, любил порассуждать о новых фильмах и книгах. Он по-прежнему прекрасно выглядел, и мамины вечные шутки об аспирантках, влюбленных в своего профессора, казались вполне обоснованными. Папина любовь к Артему с годами только усилилась, он почти не спрашивал об Арине, зато с упоением рассказывал о Тёмкиных успехах и талантах. Насколько Гуля знала, отец почти каждую неделю ездил к Наташе, чтобы забрать внука в музей или планетарий. Она старалась не обижаться, но все равно получалось несправедливо и неправильно.
К тому же оставался вопрос с фамилией. Мама периодически сокрушалась, что семья Чудиновых безвозвратно уходит в прошлое, будто не она сама родила единственную дочь Гулю вместо вожделенного сына. И когда Арине исполнилось четыре года, Гуля окончательно решила завести второго ребенка, родить наконец всеми желанного мальчика и потом спокойно заняться подготовкой диссертации. Материала накопилось немало, и начальство всячески поддерживало. По опыту с Аришей больших забот и проблем с новым ребенком не ожидалось, детсад только разросся за последнее время и охотно принимал детей из одной семьи.
Да, родился мальчик! Сережа Чудинов, в имени никто не сомневался. Елена тихо прослезилась, вспоминая своего замечательного папу Сергея Александровича, дом в Саратове, переезд в Ленинград. В их кабинете, в ящике старинного письменного стола с бронзовыми ручками, бережно хранился хрупкий, пожелтевшый от времени диплом на имя Чудинова С. А. об окончании с отличием Петербургской военно-медицинской академии. И вот теперь новый мальчик, Чудинов С., будет работать за тем же столом, хранить свои дипломы в том же ящике и учить собственных детей гордиться семьей. В честь замечательного события она решила подарить Гуле любимое ожерелье из аметистов в серебре, немного потемневшее, но такое же прекрасное, как на дореволюционном портрете Ариадны Павловны. И ей казалось, что мама Ариадна незримо присуствует в доме и благословляет своих возлюбленных детей – и дочь, и внучку Аглаю, и долгожданного ненаглядного Сережу.
К несчастью, роды оказались тяжелыми и долгими, тазовое предлежание определили еще на седьмом месяце, но все надежды, что ребенок перевернется в последние недели, не оправдались. Потом у малыша началась желтуха, потом у Гули мастит. Выписались только через три недели, оба замученные и еле живые. Арина страшно обрадовалась братику, перетащила ему в кроватку свои любимые игрушки, рвалась помогать маме и папе, участвовать в купании и пеленании. И категорически отказалась ехать в детский сад. Никто не ожидал от тихой послушной девочки, что она может так орать, лежа на полу и держась побелевшими от напряжения пальцами за ножку тяжелого дубового стола. Гуля вдруг вспомнила, как сама орала у бабушки Марфы, и, к огромному удивлению Рудольфа, разрешила пока не возить Арину в садик. Все равно она сидит с Сережей дома.
Потом настроение испортила патронажная сестра. Никто ее не просил приходить в семью врачей, да еще ко второму ребенку, но она все-таки заявилась.
– Мальчика уже зарегистрировали? Как решили назвать?
– Да, зарегистрировали три дня назад. Назвали Сергеем.
– Очень хорошо, я открываю карточку. Акопян Сергей, точная дата рождения…
– Нет, у ребенка фамилия Чудинов. Чудинов Сергей.
– Что вы говорите? – Сонные глаза засверкали любопытством. – Значит, дети от разных отцов?
Господи, хорошо, Рудик успел уйти на работу! Какое дело этой незваной курице, и как она смеет задавать подобные вопросы?!
Но настоящий скандал ждал впереди! Родители Рудика явились с огромным тортом (мучительно растолстевшей Гуле только торта не хватало), матросским костюмчиком года на три и огромным железным грузовиком. Очень остроумно и вовремя.
– Ну, показывайте наследника! Все-таки решили назвать Сергеем? Жаль, сынок, что ты отца моего не помянул, прекрасный был человек! И согласись, Арам Акопян несравненно лучше звучит, чем Сергей Акопян. Что ж, пусть будет здоров!