Восхищение
Часть 34 из 62 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Шлеп.
Вот только в номере был ковер.
Шлеп.
Звук, сначала далекий, резко приблизился. За дверью засопели, завозились. Кругляш ручки медленно провернулся и щелкнул. Благо, Живов рефлекторно закрылся на замок.
– Я же спрашиваю – кто там? – спросил Живов негромко.
Может быть, уборщица. Или друг вернулся. Забыл что-то. Некстати подумалось о том, откуда вообще у друга был ключ от номера? Как будто друг ждал только его, Живова.
Глупо было вот так сидеть на унитазе, обхватив голые колени. Скетчбук соскользнул на пол и упал рисунком вниз.
Из-за двери не ответили, а лишь снова коротко, осторожно постучали.
Живов внезапно догадался. Это была она. Девушка с обложки.
Темноволосая, глазастая, обнаженная. Все, как Живов представлял: аккуратная грудь с небольшими сосками, округлый животик, стройные ноги. Ногти на ногах покрашены в фиолетовый. Роста девушка была небольшого, на две головы ниже его.
У Живова заныло в районе паха. Он открыл рот, но не смог ничего сказать.
Шлеп.
Стало тихо. Живов снова услышал собственное сердцебиение, а затем выдавил из себя нездоровый смешок.
Ну чего, спрашивается, испугался? Наверняка же уборщица приходила.
Вот только зачем уборщице приходить в десятом часу ночи?
Он быстро заправился, но сперва не решался открыть дверь, ощущая в глубине души древний холодный страх, инстинкт самосохранения, который подсказывал не высовываться. Но потом, конечно же, Живов открыл, выглянул, обнаружил, что в номере никого нет. Шевелились занавески от сквозняка. Кто-то открыл окно. Или оно уже было открыто, еще до прихода Живова. В номере было прохладно. Снежинки падали на пол у батареи и мгновенно таяли.
Живов коротко усмехнулся, словно старался убедить кого-то невидимого, что ни черта не боится.
Он неторопливо переоделся, привел себя в порядок и, уже когда вышел из номера и пошел по узкому и плохо освещенному коридору к лестнице, вспомнил об оброненном в туалете скетчбуке и карандашах. Хорошо было бы вернуться и убрать за собой, но с другой стороны…
На лестничном пролете его, замешкавшегося, перехватил старый друг. У друга в руках был пластиковый стаканчик с пивом. Друг был уже слегка навеселе.
– Праздник начинается! – возвестил он. – Если бы ты знал, брат, как я долго ждал этого момента! Дело всей моей жизни! Собрать, значит, вас всех вместе! Организовать!
В его речи, как обычно, было слишком много восклицательных знаков. Живова передергивало от напора старого друга, но он старался не перебивать. Лишь один раз вклинился с вопросом – кого это «вас всех», на что получил краткий ответ: «Гениев!»
После чего Живов был подхвачен под локоть, увлечен на первый этаж, мимо пустующей стойки регистрации, налево по коридору, мимо туалета и хозяйственной комнаты к распахнутым дверям столовой.
В столовой находилось человек двадцать. Люди разных возрастов, но почему-то одни мужчины. Кто-то сидел за столиками, кто-то стоял в очереди за едой, некоторые разбились на группы и о чем-то беседовали. Слева от столов возвышалась небольшая сцена на деревянных подмостках. На сцене стоял обычный табурет, а больше ничего не было. Вдобавок, на сцену не падал свет, и казалось, что сразу за табуреткой начинается темнота, в которой кто-то мог скрываться – невидимый для всех в столовой. Живова это почему-то смутило.
Старый друг тем временем поволок его в конец очереди, попутно знакомя с людьми вокруг. Друг всех знал. Его тоже все знали. С каждым он перекинулся хотя бы парой слов, кивал, жал руки и всюду раскидывал восклицательные знаки, убеждая окружающих, что действие их ждет невероятное и, значит, грандиозное.
Живов пригляделся и обнаружил, что из еды на шведском столе только овощи, причем в основном свежие. У организаторов фестиваля был своеобразный вкус.
Пока друг наливал сок, Живов ухватил на тарелку несколько долек огурцов, веточку помидоров черри и оливки без косточек. В животе заурчало, и будто бы это услышали все вокруг. Люди повернули головы. Живову сделалось неловко, но он тут же сообразил, что смотрят не на него, а в сторону двери.
Тогда Живов тоже обернулся и, будто в дурном фильме, выронил тарелку из внезапно задрожавших рук. Тарелка разбилась с оглушительным звоном, потому что вокруг внезапно наступила тишина. Оливки покатились под столы. Живов этого не заметил. Он не мог отвести взгляда от черноволосой девушки с небольшим шрамом на носу. Она была абсолютно обнаженной, гладкой, красивой, чистой – это была девушка с его рисунка.
Девушка неторопливо двигалась в сторону сцены, кивая людям вокруг, будто старым знакомым. Кому-то улыбнулась, обнажив зубы, которые Живов не рисовал – но они были именно такими, как на рисунке! – кого-то похлопала по плечу, а проходя мимо Живова, провела длинными пальцами с фиолетовыми ноготками по его небритому подбородку и встретилась взглядом с его взглядом. Она безмолвно сказала: «Я знаю, что мы делали. О, это было забавно!»
Живов же задрожал всем телом и вмиг почувствовал себя тем самым подростком, который много лет назад нарисовал портрет девушки с плаката: подростком, который возбудился так стремительно, будто от скорости эрекции зависела его жизнь.
Девушка поднялась на сцену, и темнота одела ее в невидимое платье, заключила в свои объятия.
– Что происходит? – пробормотал Живов, едва к нему вернулась способность что-либо говорить. – Кто это?
– Богиня, – ответил друг и добавил: – Организатор фестиваля. Это всё ее.
– В каком смысле?
– Гостиница, еда, номера, вы. И я в том числе.
Девушка села на стул, закинув ногу на ногу, положила руки на колено и молча осматривала столовую, вертя головой и улыбаясь. Свет внезапно сделался тусклым, будто лампочки решили светить вполсилы. Мало того, свет этот задрожал и зашевелился, по полу и по стенам вытянулись тени.
Старый друг тихонько засмеялся, но на лбу у него разлилась блестящая испарина.
– Какая мастерица, а? – прошептал он. – Эффектно!
– Добрый вечер, – сказала девушка. Голос у нее был такой же прекрасный, как и внешность. Он звучал особенно громко во всеобщей тишине. – Рада вас сегодня здесь видеть. Рада, что все приехали, никто не опоздал. Именно так и было задумано. Двадцать два человека. Верно?
– Верно! – крикнул друг и заторопился к сцене, расталкивая людей локтями. – Позвольте! Как и просили. Со всех концов света. Наиталантливейшие! Ярчайшие! У всех дар. По ягодке собирал, значит, чистый сорт!
Торопливо поднявшись, он изогнулся в какой-то странной позе: упал на колени, уперся вытянутыми руками в пол и так и застыл, осматривая людей. Глаза у друга странно заблестели, рот приоткрылся, и сквозь зубы на губах проступила вязкая пузырящаяся слюна.
– Ну что ж. Раз все в сборе, предлагаю начать! – сказала девушка и звонко шлепнула себя ладонями по обнаженным бедрам.
Живову стало страшно. Именно этот самый ШЛЕП он слышал в собственном номере. Звук этот наложился на странность происходящего, на бесстыдную обнаженность, дурное освещение, сырые овощи, разбитую тарелку, и захотелось немедленно выскочить из столовой, подальше от людей, в пустоту коридора, или еще лучше – рвануть на улицу, в метель, где холодно и тоже темно, но темнота какая-то другая, своя, живая. Живов даже начал разворачиваться, оттолкнул носком ботинка оливку, как вдруг его окликнул звонкий голос девушки:
– Живов, уже уходите?
Он оглянулся, неосознанно и испуганно, увидел, что на него смотрят со всех сторон – теперь уже точно именно на него. И в первую очередь смотрит девушка со сцены. Она сидела раздвинув ноги, подавшись вперед, но в этой ее позе почему-то не было ничего вульгарного, а даже наоборот – к Живову вернулось саднящее сладкое желание. В уголке обоих глаз закололо, и мир вокруг обернулся дымкой.
– Снова дрочить уходите? – спросила девушка таким будничным тоном, будто обсуждала с Живовым погоду. – Но я ведь здесь, перед вами. Зачем бежать в туалет или на холод? Оставайтесь. Начните прямо сейчас, а?
– Что? – выдавил Живов, окончательно запутавшись в ощущениях.
Член его при этом торчал колом.
Девушка ухмыльнулась, перевела взгляд на кого-то еще.
– А вы, Кондратьев, не сдерживайтесь. Сфотографируйте обнаженную девочку, как обычно делаете. А потом можете достать свое дилдо и заняться, чем вы там занимаетесь, разглядывая фотографии.
Живов попытался определить, что это за Кондратьев, но вокруг стало слишком темно.
– Уважаемый Гранин, не скромничайте, – продолжала девушка, снова к кому-то обращаясь. – Вы же ехали трое суток не для того, чтобы жевать овощи и пить сок. Можете подойти, потрогать меня за грудь. А дальше, ну, вы знаете… Хотя нет. Потрогайте за грудь моих помощниц. Так надежнее. Вам же все равно, да? Главное, чтобы было желание. А дальше разберетесь.
Зашевелились тени. В столовую начали входить девушки. Обнаженные. Прекрасные. Рыжеволосые и блондинки, худенькие и полноватые, высокие и низкие, разных оттенков кожи и разреза глаз. Из сгустков образов выплыла и направилась к Живову блондинка с пышными локонами. Живов с ужасом узнал в ней ту, нарисованную много лет назад, которую привез с собой в тубусе. И вот блондинка стояла перед ним, воплотившись из грез. У блондинки была крупная родинка на левой груди. Морщинки вокруг губ. О, она была не слишком молода, но очаровательно сексуальна.
В руках девушка держала блокнот для рисования в твердом переплете и простой карандаш.
Живов безвольно мотнул головой и увидел, что обнаженные девушки разошлись по мужчинам, слились с ними в темноте, а та, что сидела на сцене, наблюдала за происходящим с улыбкой. Старый же друг так и стоял в собачьей позе, не двигаясь, только глаза его бегали туда-сюда да слюна капала из распахнутого рта на дощатый пол.
– Давай помогу, – сказала блондинка, всучила Живову блокнот с карандашом, а сама встала на колени. Ее пальцы коснулись его ремня. Это было какое-то чудовищное наваждение. – Ты ведь всегда хотел. С каждой из нас, да?
– Что происходит? – снова выдавил из себя Живов.
Он все еще хотел сбежать, но страх и желание смешались внутри его головы в ярчайший коктейль, отчего тело сделалось безвольным; теперь это было сломавшееся и неподконтрольное ему тело.
Блондинка расстегнула ремень, молнию, стянула брюки и трусы, освободив член. В уголках глаз Живова вспыхнуло так остро, будто по векам провели лезвием.
– Нам нужно твое желание, – сказала блондинка. – Рисуй.
– Кого?..
– Глупый. Конечно же, ее.
Где-то совсем рядом белым пятном размазалась и погасла вспышка. Белый свет разорвал тени. По столовой разнесся общий вздох. Живов увидел все вокруг разом.
Люди предавались оргии. Обнаженные вспотевшие тела шевелились, похожие на червей, – женщины сверху, женщины снизу, мужчины сзади – да и много всего такого, чего Живову никогда бы не хотелось видеть. А еще будто прорвало кокон из тишины: в уши Живову полились стоны, крики, шепот, равномерное хлюпкое чавканье, чей-то животный рык, ритмичное похрюкивание.
– Рисуй! – повторила блондинка.
– Кого?! – завопил Живов срывающимся голосом.
Снова вспыхнул свет. Кто-то что-то сфотографировал. Живов увидел человека, лежащего на столе. На его обнаженной груди сидела девушка и раздирала ногтями собственное тело. Кровь текла между крохотных грудей, заливалась в пупок и текла еще ниже – на фотографа. Но он, казалось, не замечал этого. В руках его был фотоаппарат, направленный куда-то вверх.
Лица всех мужчин были направлены вверх. Они видели что-то. Видели кого-то.
Блондинка нежно, но быстро работала рукой. Живов застонал, задрал голову и сквозь проступившие внезапно слезы увидел под потолком огромное лицо женщины. Оно было соткано из дрожащих теней – невероятная оптическая иллюзия. И хотя никаких деталей в этих полосках тени и света не было, Живов понял, что лицо прекрасно. В нем нет изъянов. Его срочно надо зарисовать.
Он принялся за набросок, неосознанно двигая нижней частью тела, ощущая дрожащую похоть и наслаждение. Рисовал почти вслепую, боясь оторвать взгляд от лица под потолком. Казалось, что лицо смотрит на всех разом и на него в частности. Почему-то от осознания этого Живов возбуждался еще больше.
Он создал эскиз за несколько минут, обвел контуры, набросал детали. Штриховкой обозначил тени, придал объем и вот уже последними мелкими штрихами как будто оживил это лицо и вдохнул в него жизнь.
Блондинка коснулась носом его живота, и Живов кончил одновременно с последней дрожащей линией. Из его горла вырвался громкий стон. Где-то засверкала вспышка. Кто-то закричал тоже – непонятно, от боли или от наслаждения. Черноволосая девушка на сцене смеялась и шлепала себя по голым бедрам. Старый друг то ли подвывал, то ли кричал; взгляд у него был безумный и испуганный. Лицо под потолком смялось и превратилось в неразборчивые переплетения теней. Живов выронил блокнот и карандаш, схватил блондинку за плечи, чтобы не упасть, и почувствовал под пальцами не теплоту молодого тела, а влажный холод.
6
Живов открыл глаза и пару секунд разглядывал штукатурку на потолке. В номере горел свет, но за окнами все еще была ночь. Раскалывалась голова, и он вспомнил, как старый друг, забрызганный слюной, с блестящим от пота лбом, в расстегнутой рубашке, поил Живова темным пивом из пластикового стаканчика и что-то рассказывал. Что-то насчет ведьм, древнего обряда, извлечения душ, реинкарнации. Одним словом, нес пьяную беспросветную чушь.
Вот только в номере был ковер.
Шлеп.
Звук, сначала далекий, резко приблизился. За дверью засопели, завозились. Кругляш ручки медленно провернулся и щелкнул. Благо, Живов рефлекторно закрылся на замок.
– Я же спрашиваю – кто там? – спросил Живов негромко.
Может быть, уборщица. Или друг вернулся. Забыл что-то. Некстати подумалось о том, откуда вообще у друга был ключ от номера? Как будто друг ждал только его, Живова.
Глупо было вот так сидеть на унитазе, обхватив голые колени. Скетчбук соскользнул на пол и упал рисунком вниз.
Из-за двери не ответили, а лишь снова коротко, осторожно постучали.
Живов внезапно догадался. Это была она. Девушка с обложки.
Темноволосая, глазастая, обнаженная. Все, как Живов представлял: аккуратная грудь с небольшими сосками, округлый животик, стройные ноги. Ногти на ногах покрашены в фиолетовый. Роста девушка была небольшого, на две головы ниже его.
У Живова заныло в районе паха. Он открыл рот, но не смог ничего сказать.
Шлеп.
Стало тихо. Живов снова услышал собственное сердцебиение, а затем выдавил из себя нездоровый смешок.
Ну чего, спрашивается, испугался? Наверняка же уборщица приходила.
Вот только зачем уборщице приходить в десятом часу ночи?
Он быстро заправился, но сперва не решался открыть дверь, ощущая в глубине души древний холодный страх, инстинкт самосохранения, который подсказывал не высовываться. Но потом, конечно же, Живов открыл, выглянул, обнаружил, что в номере никого нет. Шевелились занавески от сквозняка. Кто-то открыл окно. Или оно уже было открыто, еще до прихода Живова. В номере было прохладно. Снежинки падали на пол у батареи и мгновенно таяли.
Живов коротко усмехнулся, словно старался убедить кого-то невидимого, что ни черта не боится.
Он неторопливо переоделся, привел себя в порядок и, уже когда вышел из номера и пошел по узкому и плохо освещенному коридору к лестнице, вспомнил об оброненном в туалете скетчбуке и карандашах. Хорошо было бы вернуться и убрать за собой, но с другой стороны…
На лестничном пролете его, замешкавшегося, перехватил старый друг. У друга в руках был пластиковый стаканчик с пивом. Друг был уже слегка навеселе.
– Праздник начинается! – возвестил он. – Если бы ты знал, брат, как я долго ждал этого момента! Дело всей моей жизни! Собрать, значит, вас всех вместе! Организовать!
В его речи, как обычно, было слишком много восклицательных знаков. Живова передергивало от напора старого друга, но он старался не перебивать. Лишь один раз вклинился с вопросом – кого это «вас всех», на что получил краткий ответ: «Гениев!»
После чего Живов был подхвачен под локоть, увлечен на первый этаж, мимо пустующей стойки регистрации, налево по коридору, мимо туалета и хозяйственной комнаты к распахнутым дверям столовой.
В столовой находилось человек двадцать. Люди разных возрастов, но почему-то одни мужчины. Кто-то сидел за столиками, кто-то стоял в очереди за едой, некоторые разбились на группы и о чем-то беседовали. Слева от столов возвышалась небольшая сцена на деревянных подмостках. На сцене стоял обычный табурет, а больше ничего не было. Вдобавок, на сцену не падал свет, и казалось, что сразу за табуреткой начинается темнота, в которой кто-то мог скрываться – невидимый для всех в столовой. Живова это почему-то смутило.
Старый друг тем временем поволок его в конец очереди, попутно знакомя с людьми вокруг. Друг всех знал. Его тоже все знали. С каждым он перекинулся хотя бы парой слов, кивал, жал руки и всюду раскидывал восклицательные знаки, убеждая окружающих, что действие их ждет невероятное и, значит, грандиозное.
Живов пригляделся и обнаружил, что из еды на шведском столе только овощи, причем в основном свежие. У организаторов фестиваля был своеобразный вкус.
Пока друг наливал сок, Живов ухватил на тарелку несколько долек огурцов, веточку помидоров черри и оливки без косточек. В животе заурчало, и будто бы это услышали все вокруг. Люди повернули головы. Живову сделалось неловко, но он тут же сообразил, что смотрят не на него, а в сторону двери.
Тогда Живов тоже обернулся и, будто в дурном фильме, выронил тарелку из внезапно задрожавших рук. Тарелка разбилась с оглушительным звоном, потому что вокруг внезапно наступила тишина. Оливки покатились под столы. Живов этого не заметил. Он не мог отвести взгляда от черноволосой девушки с небольшим шрамом на носу. Она была абсолютно обнаженной, гладкой, красивой, чистой – это была девушка с его рисунка.
Девушка неторопливо двигалась в сторону сцены, кивая людям вокруг, будто старым знакомым. Кому-то улыбнулась, обнажив зубы, которые Живов не рисовал – но они были именно такими, как на рисунке! – кого-то похлопала по плечу, а проходя мимо Живова, провела длинными пальцами с фиолетовыми ноготками по его небритому подбородку и встретилась взглядом с его взглядом. Она безмолвно сказала: «Я знаю, что мы делали. О, это было забавно!»
Живов же задрожал всем телом и вмиг почувствовал себя тем самым подростком, который много лет назад нарисовал портрет девушки с плаката: подростком, который возбудился так стремительно, будто от скорости эрекции зависела его жизнь.
Девушка поднялась на сцену, и темнота одела ее в невидимое платье, заключила в свои объятия.
– Что происходит? – пробормотал Живов, едва к нему вернулась способность что-либо говорить. – Кто это?
– Богиня, – ответил друг и добавил: – Организатор фестиваля. Это всё ее.
– В каком смысле?
– Гостиница, еда, номера, вы. И я в том числе.
Девушка села на стул, закинув ногу на ногу, положила руки на колено и молча осматривала столовую, вертя головой и улыбаясь. Свет внезапно сделался тусклым, будто лампочки решили светить вполсилы. Мало того, свет этот задрожал и зашевелился, по полу и по стенам вытянулись тени.
Старый друг тихонько засмеялся, но на лбу у него разлилась блестящая испарина.
– Какая мастерица, а? – прошептал он. – Эффектно!
– Добрый вечер, – сказала девушка. Голос у нее был такой же прекрасный, как и внешность. Он звучал особенно громко во всеобщей тишине. – Рада вас сегодня здесь видеть. Рада, что все приехали, никто не опоздал. Именно так и было задумано. Двадцать два человека. Верно?
– Верно! – крикнул друг и заторопился к сцене, расталкивая людей локтями. – Позвольте! Как и просили. Со всех концов света. Наиталантливейшие! Ярчайшие! У всех дар. По ягодке собирал, значит, чистый сорт!
Торопливо поднявшись, он изогнулся в какой-то странной позе: упал на колени, уперся вытянутыми руками в пол и так и застыл, осматривая людей. Глаза у друга странно заблестели, рот приоткрылся, и сквозь зубы на губах проступила вязкая пузырящаяся слюна.
– Ну что ж. Раз все в сборе, предлагаю начать! – сказала девушка и звонко шлепнула себя ладонями по обнаженным бедрам.
Живову стало страшно. Именно этот самый ШЛЕП он слышал в собственном номере. Звук этот наложился на странность происходящего, на бесстыдную обнаженность, дурное освещение, сырые овощи, разбитую тарелку, и захотелось немедленно выскочить из столовой, подальше от людей, в пустоту коридора, или еще лучше – рвануть на улицу, в метель, где холодно и тоже темно, но темнота какая-то другая, своя, живая. Живов даже начал разворачиваться, оттолкнул носком ботинка оливку, как вдруг его окликнул звонкий голос девушки:
– Живов, уже уходите?
Он оглянулся, неосознанно и испуганно, увидел, что на него смотрят со всех сторон – теперь уже точно именно на него. И в первую очередь смотрит девушка со сцены. Она сидела раздвинув ноги, подавшись вперед, но в этой ее позе почему-то не было ничего вульгарного, а даже наоборот – к Живову вернулось саднящее сладкое желание. В уголке обоих глаз закололо, и мир вокруг обернулся дымкой.
– Снова дрочить уходите? – спросила девушка таким будничным тоном, будто обсуждала с Живовым погоду. – Но я ведь здесь, перед вами. Зачем бежать в туалет или на холод? Оставайтесь. Начните прямо сейчас, а?
– Что? – выдавил Живов, окончательно запутавшись в ощущениях.
Член его при этом торчал колом.
Девушка ухмыльнулась, перевела взгляд на кого-то еще.
– А вы, Кондратьев, не сдерживайтесь. Сфотографируйте обнаженную девочку, как обычно делаете. А потом можете достать свое дилдо и заняться, чем вы там занимаетесь, разглядывая фотографии.
Живов попытался определить, что это за Кондратьев, но вокруг стало слишком темно.
– Уважаемый Гранин, не скромничайте, – продолжала девушка, снова к кому-то обращаясь. – Вы же ехали трое суток не для того, чтобы жевать овощи и пить сок. Можете подойти, потрогать меня за грудь. А дальше, ну, вы знаете… Хотя нет. Потрогайте за грудь моих помощниц. Так надежнее. Вам же все равно, да? Главное, чтобы было желание. А дальше разберетесь.
Зашевелились тени. В столовую начали входить девушки. Обнаженные. Прекрасные. Рыжеволосые и блондинки, худенькие и полноватые, высокие и низкие, разных оттенков кожи и разреза глаз. Из сгустков образов выплыла и направилась к Живову блондинка с пышными локонами. Живов с ужасом узнал в ней ту, нарисованную много лет назад, которую привез с собой в тубусе. И вот блондинка стояла перед ним, воплотившись из грез. У блондинки была крупная родинка на левой груди. Морщинки вокруг губ. О, она была не слишком молода, но очаровательно сексуальна.
В руках девушка держала блокнот для рисования в твердом переплете и простой карандаш.
Живов безвольно мотнул головой и увидел, что обнаженные девушки разошлись по мужчинам, слились с ними в темноте, а та, что сидела на сцене, наблюдала за происходящим с улыбкой. Старый же друг так и стоял в собачьей позе, не двигаясь, только глаза его бегали туда-сюда да слюна капала из распахнутого рта на дощатый пол.
– Давай помогу, – сказала блондинка, всучила Живову блокнот с карандашом, а сама встала на колени. Ее пальцы коснулись его ремня. Это было какое-то чудовищное наваждение. – Ты ведь всегда хотел. С каждой из нас, да?
– Что происходит? – снова выдавил из себя Живов.
Он все еще хотел сбежать, но страх и желание смешались внутри его головы в ярчайший коктейль, отчего тело сделалось безвольным; теперь это было сломавшееся и неподконтрольное ему тело.
Блондинка расстегнула ремень, молнию, стянула брюки и трусы, освободив член. В уголках глаз Живова вспыхнуло так остро, будто по векам провели лезвием.
– Нам нужно твое желание, – сказала блондинка. – Рисуй.
– Кого?..
– Глупый. Конечно же, ее.
Где-то совсем рядом белым пятном размазалась и погасла вспышка. Белый свет разорвал тени. По столовой разнесся общий вздох. Живов увидел все вокруг разом.
Люди предавались оргии. Обнаженные вспотевшие тела шевелились, похожие на червей, – женщины сверху, женщины снизу, мужчины сзади – да и много всего такого, чего Живову никогда бы не хотелось видеть. А еще будто прорвало кокон из тишины: в уши Живову полились стоны, крики, шепот, равномерное хлюпкое чавканье, чей-то животный рык, ритмичное похрюкивание.
– Рисуй! – повторила блондинка.
– Кого?! – завопил Живов срывающимся голосом.
Снова вспыхнул свет. Кто-то что-то сфотографировал. Живов увидел человека, лежащего на столе. На его обнаженной груди сидела девушка и раздирала ногтями собственное тело. Кровь текла между крохотных грудей, заливалась в пупок и текла еще ниже – на фотографа. Но он, казалось, не замечал этого. В руках его был фотоаппарат, направленный куда-то вверх.
Лица всех мужчин были направлены вверх. Они видели что-то. Видели кого-то.
Блондинка нежно, но быстро работала рукой. Живов застонал, задрал голову и сквозь проступившие внезапно слезы увидел под потолком огромное лицо женщины. Оно было соткано из дрожащих теней – невероятная оптическая иллюзия. И хотя никаких деталей в этих полосках тени и света не было, Живов понял, что лицо прекрасно. В нем нет изъянов. Его срочно надо зарисовать.
Он принялся за набросок, неосознанно двигая нижней частью тела, ощущая дрожащую похоть и наслаждение. Рисовал почти вслепую, боясь оторвать взгляд от лица под потолком. Казалось, что лицо смотрит на всех разом и на него в частности. Почему-то от осознания этого Живов возбуждался еще больше.
Он создал эскиз за несколько минут, обвел контуры, набросал детали. Штриховкой обозначил тени, придал объем и вот уже последними мелкими штрихами как будто оживил это лицо и вдохнул в него жизнь.
Блондинка коснулась носом его живота, и Живов кончил одновременно с последней дрожащей линией. Из его горла вырвался громкий стон. Где-то засверкала вспышка. Кто-то закричал тоже – непонятно, от боли или от наслаждения. Черноволосая девушка на сцене смеялась и шлепала себя по голым бедрам. Старый друг то ли подвывал, то ли кричал; взгляд у него был безумный и испуганный. Лицо под потолком смялось и превратилось в неразборчивые переплетения теней. Живов выронил блокнот и карандаш, схватил блондинку за плечи, чтобы не упасть, и почувствовал под пальцами не теплоту молодого тела, а влажный холод.
6
Живов открыл глаза и пару секунд разглядывал штукатурку на потолке. В номере горел свет, но за окнами все еще была ночь. Раскалывалась голова, и он вспомнил, как старый друг, забрызганный слюной, с блестящим от пота лбом, в расстегнутой рубашке, поил Живова темным пивом из пластикового стаканчика и что-то рассказывал. Что-то насчет ведьм, древнего обряда, извлечения душ, реинкарнации. Одним словом, нес пьяную беспросветную чушь.