Вор с черным языком

Я крался на цыпочках вдоль холодного, спокойного озера с натянутым луком, десятком стрел в колчане и хорошо смазанным кинжалом. Солнечные зайчики блестели на воде, словно монеты, напоминая мой родной Плата-Глуррис, или Сверкающую реку. Вода повсюду выглядит примерно одинаковой – по крайней мере, везде, где мне довелось побывать. Поэты проливают немало чернил, воспевая зеленые отмели Тигрового моря, бирюзовые бухты Истрии либо Бельтии. Возможно, океан – это совсем другое дело. Но мне представляется, что река – всегда река, а озеро – всегда озеро. Только это находилось очень далеко на севере и так же далеко на западе.

Какого все-таки хрена я здесь делал?

Ах да, правильно. Я предавал Гильдию ради любимой женщины, дружбы со спантийкой и ненависти к Берущим.

Вперед!



Вскоре я различил бормотание на незнакомом языке и поспешил спрятаться. Отряд мародеров, крепких парней и крутых девчонок с пыльно-бурыми волосами, с копьями и топорами в руках и в дорогой одежде, тащил за собой повозку с добычей. Они шли по дороге, а я скорчился поодаль от нее, среди высокой травы, уже пожелтевшей с наступлением винокурня.

Я сидел, словно перепелка на гнезде, дожидаясь, когда банда грабителей пройдет мимо. Мне совсем не улыбалось драться против всех шестерых или пуститься наутек, оставив им свое небогатое имущество. Но по разрушенной столице шастали и другие банды, сильнее и свирепее этой, так что радоваться добыче ребятам придется недолго, если только те, с кем они столкнутся, не окажутся друзьями.

Я пересек бывшую городскую площадь. Гордым высоким голубым елям обломали ветки и повалили на землю, десятки камней размером с человека разбросали по всей округе вперемешку с обломками фонтана, посвященного Аэври, ганнской богине дождя. Прекрасные белые руки, напомнившие мне руки Норригаль в тот миг, когда я впервые увидел ее на вершине Вывернутой башни, словно бы взывали ко мне, раз уж богиня не дождалась помощи от Волтана, Небесного отца. Прежде они были воздеты к небу.

Дальше я вышел к каналу с залитыми кровью набережными. Тяжелые топоры и камни разбили булыжную мостовую. Обрушенная городская стена подсказывала, что здесь проходил второй рубеж обороны. Вероятно, канал был таким широким, что великаны не могли его перепрыгнуть. Обычный человек точно этого не смог бы, даже я без помощи подходящего заклинания.

Одной из улиц с вывесками перчаточников и кожевенников повезло больше других. Многие дома на ней уцелели, но были выпотрошены, как будто здесь выхаркивали мусор из каждой двери и каждого окна. Поначалу я замечал людей только в отдалении: смутные тени передвигались по двое и по трое, стараясь избежать встречи со мной точно так же, как я сторонился их. Но рано или поздно мне пришлось бы с кем-то заговорить, чтобы отыскать того не входящего в Гильдию, вора по имени Юрмейен, который, по словам Грубого Перепиха, мог нам помочь.

Возле разрушенного храма Туура за мной увязались бродячие псы. Сначала два-три, потом с полдюжины. Они подкрадывались все ближе.

– Только этого мне и не хватало, – сказал я.

Лук я приготовил, но стрелять в собак не хотел. Пройдя по улице среди груд мусора, я вышел к расколовшейся на три части статуе Туура, бога, не слишком удачно исполнявшего свое предназначение держать великанов в узде. Тощие и больные, жалкие псы начали меня окружать. Вожак с опущенной мордой выдвинулся вперед, его помощники держались чуть позади. Если выстрелить в вожака, остальные, должно быть, разбегутся, но что, если попробовать избавиться от них по-хорошему? Я взобрался, как по ступенькам, по ремню и ножнам Туура ему на задницу и увидел, что она была осквернена не только великанами, но и людьми. Не лишенный художественных способностей вандал нарисовал сажей или черной краской полный круг из фаллосов, направленных туда, где полагается быть очку. И снова все по-честному. У него ведь была одна задача, правильно? Те люди, что приносили фаланги пальцев своих отцов и клали их на широкую каменную грудь, моля о защите от великанов, имели право испытать разочарование, когда войско великанов разрушило их столицу.

Сами великаны тоже внесли свою лепту. Видимо, кто-то объяснил им, чем занимался Туур, потому что обнаженную голову несчастного божества украшали гирлянды какашек таких размеров, какие могли произвести только великаны. Когда я слезу отсюда, если слезу вообще, то найду что-нибудь, чем можно рисовать, и добавлю к картине стрелу, направленную в срамное место Туура. Я рассмеялся своим мыслям. Собачий вожак раздраженно топтался на месте, не в силах достать меня, и пару раз угрожающе пролаял. Я гавкнул в ответ. Не знаю, что именно я сказал, но, похоже, что-то обидное про его мать, потому что лай сменился рычанием.

– Ох, да ладно тебе, не переживай ты так, – сказал я, одним прыжком преодолев шесть футов между задницей Туура и его плечами. – Уверен, что у твоих сестер тоже водятся блохи в щелках.

Он снова залаял.

Я ответил тем же.

Этот разговор мог продолжаться до самого заката, но тут появились мальчишки.

Из темной боковой улицы, одной из тех, что расходятся от площади, как спицы колеса, донесся свист. Собаки вскинули головы. Стайка мальчишек, не таких тощих и жалких, как псы, принялась кричать и швырять в них обломками. И эти маленькие недоноски умели бросать камни. После нескольких вялых наскоков псы решили поискать удачи в другом месте и с достоинством потрусили в сторону другой спицы площади-колеса. Это было очень забавно, и я на мгновение позабыл, что не просто зритель и что нужно поскорей спрыгивать и улепетывать по другой улице, пока меня снова не окружили. Но когда я об этом подумал, было уже поздно.

Они подошли к тому месту, где я пристроился, и протянули ко мне руки, выкрикивая ганнские слова, означавшие «деньги» и «еда». Я показал им медяк, и они загомонили: «Ea! Ea!» Тогда я бросил им с полдюжины монет, но мальчишки попрятали пойманные медяки за пазухи и снова закричали: «Igeldi! Esnok!» Я задумался, не пригрозить ли им своим луком, но стрелять в детей почти так же противно, как в собак. К тому же, если они закидают меня дождем из обломков, в этом не будет ничего утешительного.

Тут меня осенило, и я заорал:

– Юрмейен!

Это их остановило. Тогда я превратил выкрик в вопрос:

– Юрмейен?

И показал пальцем в разные стороны. Они заговорили наперебой. Рыжий с подбитым глазом и внушительным коротким копьем, похоже, был у них за старшего.

– Бу-бу-бу, бу-бу-бу, Юрмейен? – пролопотал он.

Я понял это так: «Что тебе нужно от Юрмейена?» Или: «Что ты мне дашь, если я приведу тебя к Юрмейену?» Я поднял руку с серебряным «совенком» и сказал: «Ea», что, как я понял, означало «да» и звучало очень похоже на северянское «дэ-а».

Вожак собрался было подняться ко мне, но не могу сказать, чем бы все закончилось, потому что в это мгновение проревел рог. Очень мощный звук, от которого сморщились яйца и застучали зубы. Младшие мальчишки разбежались, но один прихвостень рыжего остался с ним, хотя тот уже никуда не поднимался, а только настойчиво протягивал ко мне руку. Рог загудел снова, и его рев отозвался в груди. Кто-то огромный шел широкими шагами по одной из улиц. Мы с рыжим, выпучив глаза, всматривались в темноту, а потом он снова посмотрел на меня и поднял раскрытую ладонь. Жадность одолела страх, и я прекрасно его понимал.

Дружки рыжего вцепились ему в рукава, но он не желал уходить, пока я не уплачу ему дань за право благополучно убраться с площади. Какой все-таки упрямый гаденыш! Я бросил ему «совенка». Рыжий подхватил его и удрал вслед за остальными. Рог зазвучал снова, и я подумал, не прострелить ли маленькому паршивцу бедро, а потом подобрать монету, которую он выронит. Уверен, что никто из приятелей не вернулся бы за ним, потому что великан уже приближался. Никто даже не заметил бы, что мальчишка упал, но я не стал стрелять. Он мне почти понравился. Потом я еще порадуюсь собственной доброте. В какой-то мере. А пока я просто скорчился за задницей Туура в ожидании того, кто появится из переулка.



Если верить указателям, площадь, на которой стоял храм Туура, носила остроумное название Храмовая площадь. К ней вели торговые улочки с плотно прижатыми один к другому домами, нависавшими над тротуаром так, что окна жилых комнат над лавками чуть ли не целовались с соседями напротив. На улице, называвшейся Дорога Мучеников, показался пыльный силуэт высотой без малого в пятнадцать футов. Ему пришлось пригнуться, чтобы не задеть балконы. Но на площадь первым вышел не он, а шестеро людей в ошейниках, засверкавших в лучах солнца на бледной, как у всех северян, коже. Следом появился огромный кулак великана, сжимавший закрепленные на ошейниках веревки, как охотник мог бы держать на поводках свору гончих. А потом уже и сам великан. Первый, которого я увидел живьем, не считая расплывчатого образа, переданного кольцом-свидетелем.

– Вложи шутку в мои уста, Фотаннон, – прошептал я, ощущая, как во мне нарастает паника.

За первым вышагивали еще двое. Один держал рог, оторванный у какого-то животного невообразимых размеров – наверное, горного быка, обитавшего в землях великанов за Невольничьими горами.

Великаны носили поножи из костей и кожи для защиты ног и юбки до колен, обшитые полосками бронзы. Широкие кожаные пояса в два дюйма толщиной, также отделанные костью, доходили до самой груди и выгибались посередине, прикрывая живот. Ни рубах, ни кольчуг на них не было. Проколотые соски переднего великана украшали бронзовые кольца, похожие на те, что висят на дверях богатых домов, а чуть выше были вытатуированы открытые глаза. Размытые до синевы татуировки покрывали и мускулистые руки, а волосы свисали спутанными лохмами. Позже я узнал, что это признак низшей касты. У высших были гребни из кости горных быков, а тем, что оказались передо мной, не позволялось даже прикасаться к гребням.

Перепуганный насмерть, я все же сохранил способность соображать и отметил, что великаны защищали доспехами те места, куда люди могли дотянуться своим оружием. Даже представить трудно, как проткнуть копьем или мечом эти поножи и пояса. Позже я видел сплетенные рабами-людьми огромные щиты, которыми великаны прикрывались от стрел, но эти трое не были снаряжены для битвы. Они развлекались. Хуже того, были пьяны. Словно собак, великаны спускали с поводка гончих-людей. Так они и грабили город. Войти в дома они не могли, потому что были слишком большими, но пускали вместо себя свою свору на поиски золота, серебра и других людей.

Вот зараза, я опять попался на том же самом! Засмотрелся, когда нужно было убегать. Я рванул со всех ног. Великан заметил это и хрипло пролаял что-то вроде «взять!». Но я не говорил на языке великанов или думал, что не говорю. Он спустил с поводка двоих из своей своры. Самый пьяный из великанов снова дунул в рог, а другой рассмеялся. Я забежал в переулок и обернулся, подняв лук. Те двое, что гнались за мной, заметили это, но продолжали бежать, зажмурив глаза. Они боялись, что я убью их, но еще больше боялись тех, кто остался сзади. Я выстрелил первому в пах, он упал и повалил второго. Великан спустил еще двоих в погоню за мной, заорав так, что у меня застучали зубы. Видимо, разозлился из-за потери хорошо обученного питомца.

Я вдруг понял, что выбрал тот же самый переулок, в который убежали мальчишки. Неужели это случилось всего минуту назад? Казалось, прошла половина дня. Переулок был слишком узким для великанов и слишком захламленным, чтобы по нему мог пробежать человек. Я нырял, подпрыгивал и проскальзывал, держа лук одной рукой и зажав стрелу между пальцами. В переулок ворвались новые люди-гончие. Они бежали очень быстро, не иначе их и выбрали за скорость. Один из них закричал, и мне показалось, будто он кричит «стой!» по-гальтски, но вряд ли такое могло быть.

– Извини, приятель, – сказал я и всадил ему стрелу прямо в глаз.


Я выскочил на улицу, где почти все дома были разрушены, и возможностей спрятаться здесь оказалось гораздо меньше, чем мне хотелось бы. На мгновение в мостовой открылась какая-то щель, но тут же пропала.

Канализация!

Я побежал к люку, остановившись на мгновение, чтобы пырнуть ножом человека-гончую, который пытался схватить меня. Это был подлый удар, я спрятал Пальтру перед собой так, что он не мог ее рассмотреть, потом резко скользнул влево и опустил лезвие вниз и вправо, как раз на уровне его живота. Это известный прием, которому в Низшей школе учат в первую очередь, потому что он действует безотказно. Парень хрюкнул, нож застрял у него в животе. Он свернулся вокруг кинжала и затих, лежа на боку, больше не беспокоясь ни обо мне, ни о своих хозяевах-великанах, один из которых топтался на углу и дудел в свой бычий рог, пьяно пуская слюни. Хрена лысого я отправлюсь в канализацию этого странного города без своего кинжала! Я ткнул раненого пальцем в глаз и, когда он поднял руку, чтобы защитить лицо, вырвал из его плоти Пальтру и, не обтирая, вложил в ножны. Да, знаю, я подонок, но посмотрел бы, что сделаете вы, если ваш лучший нож по рукоятку утонет в животе какого-то сукина сына в тот самый момент, когда три великана вместе со своими рабами пытаются вас убить.

Я ухватился за железное кольцо и потянул, но сил хватило только на то, чтобы чуть сдвинуть каменную крышку люка. Теперь великан был всего в сорока ярдах, а его рабы – и того ближе. С поднятым над головой луком я нырнул в щель, толком не представляя, сколько пролечу и куда упаду. Оказалось, что пролетел я всего десять футов и приземлился на сухую, мерзко пахнувшую каменную площадку. Вниз от нее вели едва различимые ступеньки. Сделав десять шагов, я оказался на еще одной площадке. Поднял голову к прямоугольнику неба и увидел там троих рабов, указывающих на меня. Через мгновение их грубо оттащили в сторону, и огромная голова заслонила от меня почти все солнце. Я посмотрел вниз и не сумел разглядеть, где начинаются следующие ступеньки, а потом выстрелил туда, где раньше светило солнце. Великан взвизгнул, и прямоугольник солнечного света магическим образом появился вновь. Я поспешил вниз по ступенькам, а вслед за мной полетел мертвый человек-гончая. Он зацепил ногой мое плечо и едва не сбил с ног, но, хвала Фотаннону, я устоял.

Больше моему нисхождению во тьму ничто не мешало.





55

Честный человек




Канализация под Хравой оказалась не худшей из тех, где мне довелось побывать. Я бы скорее согласился съесть ногу мертвеца, чем еще хоть раз спуститься в подземелья Пигденея, куда нас не единожды отправляли в Низшей школе. А Храва? Холодно, как и в пигденейской, но та была прорыта пятьсот лет назад. Все это время она вбирала в себя отходы и постепенно обрушалась. А к тому моменту, когда ганнские таны тоже захотели построить город в этих горах между морем и озером, искусство прокладки тоннелей для дерьма ушло далеко вперед.

Здешние тоннели были довольно широки и, благодаря внезапному опустению города, не так наполнены дерьмом. По крайней мере, свежим дерьмом, а это уже кое-что. Нет, я не собирался ставить здесь палатку и просить друзей, чтобы писали мне на этот адрес, но хочу заметить, что здесь было не так уж плохо. И поэтому народу здесь хватало. Когда пришли великаны, погибло много хравийцев, а еще больше убежало в глушь, но вскоре я понял, что примерно десятая часть жителей города укрылась здесь, под землей.

И кто посмел бы их в этом винить? С великанами шутки плохи. Хрен знает, как вообще войско людей могло бы справиться с этими чудищами. Пики в пятнадцать футов длиной, возможно, и помогли бы, но готов поспорить, что град из двадцатифутовых камней быстро разворотил бы фалангу. Десять тысяч луков с отравленными стрелами тоже пригодились бы, но если люди умеют выстраивать стену из щитов, то и великаны тоже. Долго ли лучник устоит на месте и сохранит штаны сухими, когда стена из десятифутовых щитов двинется ему навстречу? У этих существ под слоем жира были крепкие мускулы, и хоть на вид они казались медлительными и неуклюжими, но тут все дело в размерах. За считаные шаги великан прошел бы через все поле боя. Я стал лучше понимать Гальву и ее наполненные гоблинами кошмары – мне и самому начали сниться кусачие, с которыми мы столкнулись на острове. Но теперь я еще чаще буду слышать грохот шагов и рев охотничьего рога, буду видеть рабов, бегущих за мной, как спущенные с поводка гончие, а за ними – длинные-длинные тени их хозяев.

Вся Храва превратилась в город длинных теней.

Через сотню шагов я понял, что прохожу мимо обычных людей, пытающихся выжить здесь без солнечного света и свежего воздуха. Молодая мать кормила младенца на ложе из древесных опилок. Рядом, опираясь на копья, стояли двое бородатых мужчин с удрученным видом. Два десятка печальных оборванцев столпились вокруг масляной лампы, слушая, как один из них читал ганнскую сагу о другой войне с великанами семисотлетней давности, когда люди отогнали их за Невольничьи горы. Отблески огня освещали лица слушавших, но те явно считали все это сказками. Великаны, которых они видели сами, были хуже всего, о чем говорилось в книге. Некоторые из здешних обитателей развешивали шкуры и парусину, чтобы отгородить от соседей уголок для спаривания или опорожнения, остальные занимались своими делами у всех на виду. И мало кто отваживался на что-то большее, чем косой взгляд в мою сторону, чтобы убедиться, что я прохожу мимо и не замышляю ничего дурного.

Большая каменная камера на пересечении нескольких тоннелей служила чем-то вроде рыночной площади. Всего несколько факелов и заботливо оберегаемых свечей освещали ее тусклым оранжевым мерцанием. В середине на расстеленных тряпках и даже колченогих столах лежали пряжки, лоскуты кожи, дрова и несколько отрезов грязной ткани. Одна торговка с топором наготове и тощей собакой на поводке выставила дюжину-другую восковых свечей, за которые пришлось бы заплатить серебром.

Самая большая толпа собралась вокруг стола охотниц, только что вернувшихся с промысла. Тут были несколько уток и жирных кроликов, лань и короб с яйцами, проложенными соломой. Судя по внушительному виду, эти женщины происходили из сословия танов, ганнской военной знати, вроде рыцарей в Холте. Нужно обладать крепкими мечами и грозной славой, чтобы вот так пройти через голодающий город со свежей дичью.

Собравшиеся вокруг стола были одеты в испачканный бархат и тонкую выделанную кожу, а не в полотняные и шерстяные обноски. Они выкрикивали свои цены, перебивая предложенные кем-то другим. Завязалась даже небольшая потасовка, но дерущихся быстро уняли. Наконец сверкнуло настоящее золото, переходя в руки охотниц в обмен на утку. Какой-то мужчина, окруженный целой оравой вертевшихся под ногами детишек и стоявшими чуть в стороне женщинами, со слезами на глазах отдал за тушу лани старинный, без малого двухсотлетний меч сказочной красоты, исписанный рунами и слабо гудящий магией. Через четверть часа последнее яйцо ушло по цене ночевки на приличном постоялом дворе. Таны опорожнили мех с фруктовой, судя по запаху, настойкой и снова отправились на охоту, рассчитывая обхитрить великанов и завалить еще одного бесценного оленя.

Я разглядел среди выставленного на продажу товара ведро со стрелами самых разных размеров. Какие-то из них наверняка подошли бы для моего лука, и я уже собрался спросить о цене у продавца с родинкой на щеке, но вдруг почувствовал чью-то руку на плече. Обернувшись, я отступил на шаг, на случай если в свободной руке незнакомца окажется нож, и уткнулся спиной в чье-то тело. Принадлежащие ему руки ухватились за мой ремень. Пальтру я прикрыл ладонью, чтобы ее не вытащили из ножен. И тут же узнал этих двоих. Рыжий и его смуглый приятель, которые повстречались мне возле поваленной статуи Туура. Рыжий показал пустую ладонь, как бы говоря: «Спокойно, мы здесь не ради драки», и я в ответ разжал руку на кинжале, хотя и не стал ее опускать.

Я покосился на того, кто держался за мой ремень, и он отпустил меня, но сзади подошли еще двое маленьких поганцев.

– Юрмейен, – сказал рыжий и кивнул в сторону тоннеля, раскрывшего пасть в полную темноту.

– Юрмейен, ea, – ответил я и проверил, на месте ли мое везение.

С ним все было в порядке. Во всяком случае, сразу меня не ожидала никакая беда, а если бы и так, то все равно оставались шансы ее избежать.



Это был мой первый опыт общения с «честным человеком», главарем преступного мира, не присягавшим на верность Гильдии. В каком-то смысле он был пережитком прошлого, музейной редкостью, показывающей, как выглядели преступники в те времена, когда Гильдия еще не понаставила в каждом городе Домов Вешателя с Вопросом, который всем руководил, тремя Тревогами под его началом, со множеством Шутников, Фавнов, Хитрецов и с целой армией Пугал. А может быть, даже с Голодом, для выполнения особых поручений. И это еще не считая ассасинов.

Но все это пошло прахом, когда король Хагли вместе со своей спантийской невестой Мирейей выгнал их пинками десять лет назад. Как это сошло ему с рук? Почему ассасины не отравили или не выпотрошили его? Этот вопрос я оставил на потом. А пока просто шагнул в заросший мхом проход, который превратили в таверну с пивоварней. С вывеской на ганнском языке: «Червивый подвал».

Редкий, растущий в основном на далеком севере светящийся лишайник, под названием «ведьмин мох», тянулся безумными полосами, как тлеющие угли, вдоль стен. В углу группа парней и девушек хлопотала над огнем с бурлящим в котле варевом. Стойку соорудили из досок, положенных на головы разбитых статуй; драгоценные свечи мерцали в их пустых глазницах и ртах. Над стойкой ровно горели лампы с настоящим китовым жиром. Бывшие богатые горожане пили здесь настоящее пиво, которое подавал здоровенный боров лет двадцати с нелепой жидкой бородкой. Не сказал бы, чтобы у кого-то здесь были другие бороды. Эти парни словно бы говорили: «Может, у меня и нет шансов в постели, но посмотрим, что случится, если меня ударить».

Лампы горели и над подобием трона из пустых бочонков, на котором восседал сорокалетний мужчина в полосатой шкуре южной дикой кошки. Девчушка лет двенадцати натирала его босые ноги дорогим, приятно пахнущим маслом. На маленьком столике слева от него высилась внушительная гора монет, рядом стояла бутылка галлардийского вина, лежали две-три книги и, если я не ошибся, колода для игры в «Башни». Возле трона стояли двое мускулистых подростков в кольчужных доспехах, с боевыми арбалетами и короткими копьями в руках. Те мальчишки, что привели меня сюда, опустились на колени и дернули меня за рукав, чтобы я сделал то же самое.

– Tou esc Gallard? – спросил человек, сидевший на самодельном троне.

– Nou, mesc iei lei paurel am puel, – ответил я.

Он принял меня за галлардийца. Хотя и не без причины, ведь его мальчишка выклянчил у меня «совенка». Мужчина отослал прочь девчушку, натиравшую ему ноги, и наклонился ко мне.

– Холтиец ты? – произнес он с тягучим ганнским акцентом, хотя на самом деле просто хотел, чтобы я еще раз открыл рот.

– В каком-то смысле.

Не успел я договорить, как он уже удивленно прошипел, заметив мой черный язык:

– Гальт!

– Он самый, – сказал я.

– Ты очень далеко от дома.