Вор с черным языком

– Так и знала, что он захочет пива, – объяснила она. – Рада была поговорить с вами на холтийском. Да наполнит удача ваши кладовые.

– И твои тоже, – сказала Норригаль.

Вскоре они скрылись из виду.

Мы еще не одолели горы, но были уже в Аустриме.



Что невозможно забыть, однажды побывав в Аустриме, так это цвет. Он какой-то более золотистый, и не только потому, что стоял месяц винокурень. Деревья уже окрасились золотом, но не все, а только один вид, который мне прежде не встречался. Их листья шелестели и трепетали на ветру. Это были не березы, но что-то похожее на березу. Кора легко сдиралась и казалась белой, как дорогая бумага или не самое свежее полотно.

Мы спустились с Соляных гор и остановились на ночлег возле рощи этих деревьев, и вот тогда-то Йорбез едва не убила одного из музыкантов.

Была седьмая ночь винокурня, я стоял на страже и старался не уснуть, то и дело прохаживаясь, взмахивая руками или бегая на месте, чтобы разогнать кровь. Было очень похоже, что снег выпадет еще до того, как мы оставим горы, но ночь выдалась ясная, хотя и довольно холодная. Звезды светили необычайно ярко, и я развлекался тем, что пытался опознать созвездия. Сначала я выследил рога Быка, потом отыскал Топор и Ягненка, но это было легко. В конце концов я различил и бедро Летней Девы, которая не поднимается высоко над горами, а потом снова опустится на зиму для свидания со Счастливчиком, который поднял руки в радостном приветствии или, как утверждали циники, в знак того, что сдается.

– Убери свои chodadu руки от моей сумки, bercaou! – закричала вдруг Йорбез.

Она переворотом вскочила на ноги и выхватила из ножен яйцерез. Я подбежал к ней, смущенный тем, что меня застали глазеющим на звезды, но к моему появлению все уже кончилось. Лезвие мелькнуло так быстро, что я не разглядел движения, пока оно не остановилось. Биж заскулил, заплясал от боли и поднес руки к носу. Потом отнял их и уставился на каплю крови на ладони. Я заметил, что у него пропал самый кончик носа. Он снова приложил руки к лицу, и его ладонь окрасилась вторым пятном.

– Это справедливо, – сказала мне Йорбез. – Справедливо, когда каждый может опознать вора. Он украл мой хлеб.

Биж не пытался ничего отрицать, только жалобно и виновато стонал. Наж и Горбол подбежали и встали между ним и рассерженной спантийкой, готовой, казалось, распотрошить барабанщика, если тот поднимет на нее глаза. Но он благоразумно не стал этого делать. Двое других музыкантов двигались очень осторожно, все время держа руки на виду.

– Это правда? – спросил я. – Ты что-то украл у своих спутников?

Гальва стояла рядом с Йорбез, своей Калар Сарам, а Норригаль подошла ко мне. Как быстро мы делимся по странам, откуда бы ни были сами музыканты. Я по-прежнему не имел понятия, что у них за акцент, и не слышал, чтобы они говорили иначе, чем на холтийском.

За Бижа ответила Наж, потому что он продолжал причитать: «Ох-ох-ох».

– Наверное, он и впрямь украл, но это не его вина. Она сама положила открытую сумку сверху так, что он увидел хлеб. А он не может ничего с собой поделать, когда видит хлеб. Никто из нас не может. Мы любим хлеб.

– Кто ж его не любит!

Я тут же припомнил, как человек-медведь говорил: «Braathe ne byar!» Где-то он теперь: в клетке или уже умер?

– Прости-и-ите! – проговорил Биж через прижатый к носу подол рубахи, которым пытался унять кровь.

В свете звезд сверкнул его тощий живот. Он опустил подол и посмотрел на свежее пятно, а я заметил хлебные крошки в его жиденькой бородке. Биж выглядел лет на тридцать, но борода у него была как у четырнадцатилетнего подростка.

– Значит, ты больше не будешь так делать? – спросил я.

Он кивнул с жалобным видом.

– Не бу-у-уду. Если она закроет су-у-умку, – сказал он, всхлипнув на последнем слове.

Наж и Горбол обхватили его руками, пытаясь защитить. Гальва положилась на решение Йорбез. Ее наставница посмотрела на Бижа так, будто собиралась проткнуть ему печенку, но лишь презрительно смахнула каплю крови со своего спадина и вложила меч в ножны. Мне сказать было нечего.

Я не из тех, кто ни разу в жизни не крал.

– Хрен с тобой, – сказала Йорбез, указывая на плачущего барабанщика. – На этот раз я просто закрою сумку.



На следующий день мы остановились возле ручья, пересекавшего предгорья самого западного хребта Соляных гор, и отошли вчетвером чуть в сторону от трех наших, так сказать, музыкантов. Пару раз они пробовали что-то сыграть, но это было так ужасно, что после первой попытки мы пригрозили побить их камнями, а после второй – отрубить голову. Никто из нас понятия не имел, почему мы их терпим. Из-за этого даже возник спор, и, как выяснилось, те, кто лучше умел пользоваться магией, относились к нелепой троице снисходительней.

– Я думаю, старик подшутил над нами, – сказала Йорбез. – От них никакой пользы, и он это знал. А теперь смеется над тем, что мы взяли их и сберегли ему веревку, на которой их нужно было повесить.

Гальва была такого же мнения:

– Я не видела, чтобы они сделали хоть что-то хорошее, только объедали и задерживали нас.

Норригаль скрестила руки на груди:

– Если бы вы чувствовали магию, то заметили бы, что от этой троицы шевелятся волоски на руках. В них что-то есть. Нам же будет хуже, если мы с ними расправимся. Я против. Пусть остаются.

– Кроме того, – добавил я, – они своей музыкой отгоняют стервятников.

Даже Гальва усмехнулась моим словам.

И мы их оставили.

До поры до времени.






54

Псы Хравы




Плач по Храве, городу долгих зим.

Моряки оплакивают скалы твоей коварной бухты, смертельно опасных угрей в твоем солоноватом озере. Дурные поэты слагают песни о твоих прокаженных, умирающих в шафранных балахонах на Лысом острове, названном так из-за вырубленных на дрова деревьев или потому, что прокаженным обривали головы наголо. Поэты никак не могут прийти к согласию.

Я пью за память о тебе, Храва, огражденная полукругом гор, за твою двухцветную башню, накренившуюся от землетрясения тридцать лет назад. Горделивая Храва с бревенчатым королевским дворцом, известным как Дом щитов, потому что храбрые воины были наикрепчайшей стеной для тебя – по крайней мере, они сами так похвалялись, пока не пали все до единого. Паломники с северных Ганнских островов, породившие твоих сильных светловолосых наследников, приходили, чтобы оставить фаланги пальцев своих предков в реликварии храма Туура. У храмовых ворот, словно охраняя вход, стояла статуя самого Туура с золочеными усами и копьем, кованым медным шлемом, позеленевшим от времени, и с инкрустированной золотом спиральной татуировкой на груди. Туур, истребитель великанов, пятнадцати футов высотой на десятифутовом пьедестале из вулканического камня.

Я даже припоминаю одну песенку о тебе, самая западная столица мира людей:

Лета в Храве на чуть-чуть,

Не успел комар чихнуть.

Осень – сырость и тоска.

Вот и сумеречь близка.



И зима уж входит в раж,

За полено все отдашь.

Знать, весною жди беды —

И без дров, и без еды.



Храва, камень с деревом —

Все, что нам отмерено.

Так уж повелось веками.

Храва, дерево и камень.





Прошлым летом, когда великаны пришли в Храву, это был гордый, богатый город, только начинающий дряхлеть в сердцевине, словно старый воин, слишком полюбивший пить пиво на скамье, пока его меч, прежде ужасавший врагов, покрывается паутиной. Прекрасные улицы и каналы, новые высокие дома со сланцевой кровлей и сады со странными, не боящимися зимы растениями. Ничего этого я не увидел десятого винокурня, спустя неделю и еще один день после срока, отведенного мне Гильдией, чтобы добраться сюда.

Я увидел только кладбище развалин и разбросанных камней.

Я увидел раздолье для воров.

Я увидел столько крови на мостовой, что ее не смоют и три десятка дождей.

Статуя бога – истребителя великанов лежала ничком, расколотая на три части, золото и медь содрали с нее, как драгоценные украшения с жертвы. Город Храва был уничтожен полностью и окончательно.



Мои спутники остались у подножия хребта, самого близкого к мертвому городу, а я отправился разведать, что там происходит. Гальва доверила мне карту Хравы, которую раздобыла для нас Грубый Перепих. Я в первый раз хорошенько рассмотрел эту карту. Спантийка просто протянула ее мне и кивнула на развалины. А потом отвернулась, не дав возможности что-то ответить. Да и незачем было с этим тянуть.

Я ведь вор, а вор должен быть и разведчиком.

У меня не было ни магической силы Норригаль, ни спантийских мечей, но при мне оставалось мое везение и годы упражнений. Пришел мой час.

Если я найду эту непокорную королеву-ведьму, то смогу приобрести небольшой кривобокий домик где-нибудь на утесе под гальтскими ветрами, где не буду больше ни перед кем отвечать, кроме себя самого, и ни о чем заботиться, лишь читать старые книги и пересчитывать свое грязное серебро.

К тому же я хотел произвести впечатление не только на Норригаль, но и на спантийскую воительницу тоже. Забавно, что меня волновало мнение Гальвы, но так оно и было. То ли во всем виновато ее благородное происхождение, то ли спантийская кровь, но последняя дочь герцога Браги умела представить дело так, будто мне оставался один глупый, но смелый поступок, чтобы заслужить наконец ее уважение.

Возможно, в этой вылазке в разрушенный великанами город было больше глупости, чем смелости, но от меня и не требовалось ничего сложнее, чем тянуть носок и шевелить ногами.