Вор с черным языком

– Хватит! – решила Йорбез и потянула Малка за локоть, но он стряхнул с себя ее руку.

Она пожала плечами и перешла через улицу к Норригаль.

Несколько молровян собрались на нашей стороне улицы и заговорили с нами, явно отговаривая подходить ближе. Только один из них рассмеялся, указывая на цепь. Я очень хотел перейти через улицу, но понимал, что проклятый Малк никуда не пойдет.

– Что они говорят? – спросил я его.

– Предупреждают, что я могу нарваться на перетягивание.

– Что еще за перетягивание? Ты не мог бы перейти вместе со мной на другую сторону дороги, не такую глупую?

– В жопу этого кусачего, если он думает, что я уйду из-за него, – сказал Малк и свирепо посмотрел на гоблина.

Кусачий так ни разу и не взглянул на Малка. Он изображал такое безразличие, что, будь у него карманы, гоблин непременно засунул бы туда руки.

– Да. Ты. Друг. Я ешь. Я ешь тебя, друг, – проскрежетал он и показал зубы.

Малк потянулся за мечом, но из темноты выступили силуэты гоблинов с маленькими жуткими арбалетами в руках. Другие показали, что у них при себе ножи. Они появились очень быстро. Гальва выхватила свой спадин. Йорбез перешла через улицу обратно к нам.

Один только гоблин у цепи оставался невозмутимым.

– Нет оружие, – сказал он. – Нет кусай. Ты хоти, ты тяни.

И, по-прежнему не глядя на Малка, поднял руку над цепью.

Малк опустил меч.

– Не делай этого, идиот! – закричала Норригаль, хотя прекрасно понимала, что он сделает.

– Тяни. Трус. Я убивай тебя как друг, – проговорила тварь. – Я думай, ты кричи. Друг кричи. Тяни. Тяни!

Малк сжал его руку.

Гоблин схватил Малка другой рукой, засадив крючковатый коготь в левое предплечье.

Малк вскрикнул и рванул так, что свалил кусачего, как будто отец тащил за собой непослушного сына. Гоблин почти перевалился через цепь, но зацепился за нее ногой, словно встал на якорь. Тут подбежали еще три-четыре гоблина, быстро, очень быстро уцепились за ноги сородича и перетянули его обратно до пояса. Малк потерял равновесие и завалился на цепь. Мы подоспели в тот момент, когда цепь уже касалась его бедер, и потащили назад. Но гоблинов набежало еще больше. Теперь уже пятеро или шестеро дергали своего товарища за ноги, а он не желал отпускать руку Малка даже за все ядовитые грибы Урримада.

Норригаль присоединилась к нам вместе с каким-то пахнувшим рыбой молровянином, к фартуку которого прилипла чешуя. Из соседних домов и многочисленных таверн выскакивали другие молровяне. Женщины высовывались из окон, стуча деревянными ложками по горшкам, сигнал тревоги подхватывали в других кварталах. Те гревичане, что были поменьше ростом, держали наготове луки, и я тут же пожалел, что оставил свой на постоялом дворе. Но никто не стрелял. Позже я узнал, что смертная казнь грозит каждому, кто без причины пустит стрелу в гоблинский квартал или ударит любым оружием кусачего, пока хоть какая-нибудь часть его тела находится по другую сторону цепи. Все было строго расписано, и случалось такое по нескольку раз в год. Не все гревичане были настолько добросердечны, чтобы предупреждать чужаков. Они обожали перетягивание. Это было куда увлекательней, чем другая их излюбленная забава – гонять палками мертвую замерзшую собаку.

Малку стало совсем худо. Прикасаться к нему позволялось лишь одному гоблину, который не имел права кусаться, но спину и плечи Малка растягивали все сильнее. Гревичане старательно выкручивали его, тянули за ремень и за волосы, подныривали и обхватывали за живот. Он теперь лежал горизонтально, как и кусачий. Гоблины сбежались быстрей и получили перевес – голова и плечи Малка уже были над цепью, и тот гоблин, что держал его за руки, оскалил острые зубы, открыл рот и покачал грубым, покрытым коркой языком.

Босоногий гвардеец кряхтел и обливался потом. Гревичане нахлынули толпой, более крепкие сменили тех, кто послабее. Таких, как я. Меня бесцеремонно оттащил лысый бородач с черными зубами и бицепсами толщиной с мое бедро. Я поступил так же, как все остальные, – схватился за его ремень, а кто-то еще потянул за мой. Гальва все еще держала сапог Малка. Норригаль и Йорбез совсем отодвинули в сторону. У Малка пошла носом кровь. Его пальцы, вцепившиеся в гоблина, побелели. Кусачий завопил что-то на своем языке, потому что теперь уже его наполовину перетянули через цепь. Гоблины понемногу сдавали. Если бы мы затащили его к себе целиком, то могли сделать с ним что угодно, а больше всего гревичанам было угодно оторвать кусачему голову. Колени гоблина прошли над цепью, и с нашей стороны поднялся радостный вой.

Вот тогда все и пошло прахом. Другой кусачий, с длиннющими руками, проскользнул под цепью так далеко, что только ступни ног остались на гоблинской стороне, и вцепился крюком в руку здоровенному парню, обхватившему Малка снизу. Тот завопил и отпустил Малка. По толпе гоблинов пробежала волна, некоторые из них бросили первого сородича и принялись тянуть другого. Все крупные молровяне, кто раньше пытался спасти Малка от ужасной участи, теперь ухватились за уходящего под цепь здоровяка. Кто-то даже прокричал его имя.

Я бросился к Малку, но дорогу мне загородили те, кто спешил помочь своему товарищу. Норригаль достала какой-то пузырек. Но женщина, колотившая ложкой по горшку, ударила ведьмочку этим же горшком и сбила с ног. Потом крикнула что-то по-молровски и показала на цепь. Видимо, магия в этом деле тоже считалась незаконной.

Колени Малка проскользнули над цепью, и он заорал. Гальва все еще держала его за лодыжку, но гоблин выдернул ногу Малка из сапога. Большой молровянин схватил Гальву за ремень и оттащил в сторону. Она с криком набросилась на него и колотила сапогом до тех пор, пока он ее не отпустил.

Тем временем гревичанам удалось выдернуть здоровяка обратно, полностью содрав с него штаны. Державший его гоблин оказался за цепью, сородичи бросили его на произвол судьбы и снова взялись за Малка.

Гальва запустила сапогом в молровянина, выхватила меч и ринулась к цепи, но другие, еще более крепкие гревичане остановили ее, отобрали меч и удерживали до тех пор, пока не стало поздно что-то делать. К их чести, меч они Гальве вернули. К ее чести, она не порубила их этим мечом, только выругалась по-спантийски. Они ответили тем же по-молровски, а потом со смехом отправились разрывать на куски несчастного гоблина.

То, что люди сделали с гоблином, было ничем не лучше того, как кусачие расправились с Малком. На самом деле даже хуже. Малк для них был вкусной пищей. А гоблин для людей – не больше чем кусок дерьма.

Я поднял с земли Норригаль, голова у нее была в крови. Йорбез увела Гальву, которая зачехлила бесполезный теперь меч и прошептала восхваление Костлявой. Она улыбалась, и это поначалу разозлило меня, пока я не вспомнил, что она верила по-настоящему. Она верила, что жизнь – это своего рода девственность, которую нужно защищать до дня свадьбы, а затем с радостью отдать. Наш друг Малк теперь был женат, и они с Далгатой отпразднуют эту свадьбу наедине, весело и приятно, как подобает жениху и невесте. Или, если правы гальты, его увела за собой свирель Самнайра, Повелителя сумерек, чтобы он мог бегать по Холодному лесу таким же свободным от добра и зла, как любой олень.

Или же он просто умер.

Для меня он умер.

Я оглянулся на место недавней борьбы, теперь быстро пустевшее. Если вы не видели больших драк, то не догадываетесь, сколько после них остается мусора. Две девушки с одним факелом на двоих отыскивали на земле проблески серебра или меди, а также подбирали другие вещи, оброненные кем-то или содранные с кого-то. Один парень, забрызганный гоблинской кровью, вытянул змею своего ремня из перепаханной земли и обмотал им грязные штаны. Спасенный здоровяк направился в таверну с другими молровянами, годившимися ему в дядья, которые трепали ему волосы и смеялись над тем, как он обмочился от страха.

Я ненавидел Гревицу и гоблинов еще больше, но сильнее всего – ту беспечность, с которой мы умираем на войне и по случайности. Хотелось бы мне сообщить матери Малка, что он геройски погиб, спасая инфанту Гальвы, но нет. Малк На Браннайк принял смерть тридцать третьего жатвеня 1233 года после Тряса в дурацкой кровавой забаве в грязном молровском переулке. И никто, кроме нас, не оплакивал его, потому что смерть гоблина куда привлекательней жизни чужака. Самодовольная Гревица, отвратительная при всех своих кружевах и янтаре. Глупый, упрямый, милый Малк. У него за спиной было тридцать лет, и еще тридцать он мог бы купить по бросовой цене – просто перейдя на другую сторону улицы.

Насколько я знал, его мать еще была жива. Она родила Малка в четырнадцать лет. Если я когда-нибудь вернусь в Плата-Глуррис, то обязательно проведаю ее. Зная, чем закончилась эта история, стану ли я ей рассказывать, что повстречал его? Нет. Он погиб вместе с потонувшей «Суепкой Бурьей», о которой я слышал, но сам не видел, – вот что я скажу. Для нее будет лучше считать, что ее мальчик утонул, а не стал пищей для гоблинов спустя семь лет после войны. Поганая, богопротивная смерть, как ни крути.

Только вернувшись на постоялый двор, я понял, что держу в руках сапог Малка.

Так и не вспомнил, когда я его подобрал.

На следующий день мы покинули Гревицу.






48

Соляные горы




Мы сплавились на парусном плоту из Гревицы в Растиву, и хорошо, что Гальва обзавелась толстым кошелем после продажи гоблинского корабля. Нам пришлось нанять большую лодку, чтобы перевезти ослов. Зато мы сберегли уйму времени, а у нас с Гальвой были причины поторопиться. Всего за два дня и одну ночь мы добрались до столицы Молровы, расположенной в месте впадения Хребтовой реки в Ганнское море.

Растива. Мы причалили к берегу тридцать шестого жатвеня, в последний день месяца. Назавтра мне полагалось быть в Храве, но, судя по тону той фальшивой девушки из Дома Вешателя, это был скорее ориентир, чем приказ. При удачном раскладе Берущие пока еще не должны начать охоту на меня.



Как и всякая столица, Растива не была похожа ни на один другой город, но тому, кто привык к городской жизни, она показалась бы более знакомой, чем маленькая деревушка на родине. Растивская знать избрала своим цветом синий, и все дома на холмах были окрашены в различные его тона. Ни в коем случае не темные, а чаще всего выцветшие до приятного оттенка яиц малиновки.

Небо затянули грифельно-серые облака, а самые высокие дома сверкали бледно-голубым цветом, и я подумал, что город как будто перевернут вверх тормашками. Под тремя холмами Растивы утонченность людей постепенно снижалась, и малый город раздражал шумом и красками.

В Нижней Растиве мы встречали карточных мошенников и проституток, злобных клоунов и медвежьих поводырей. Нам показали двух внебрачных сыновей короля, которых, судя по слухам, всего было больше сотни. Правда, выглядели они явно старше своего предполагаемого отца, и, хотя любые разговоры о сверхъестественной магии, предохраняющей его от старения, карались смертью, нам дали четыре разных объяснения этой загадки. Утро мы потратили на то, чтобы пополнить запасы, а также починить снаряжение и обновить одежду. Вечером Йорбез привела с собой мальчика для удовольствий и выставила Гальву из комнаты, так что мы втроем уселись за игру в кости, стараясь не обращать внимания на доносившиеся из-за стены звуки.

Рано утром по пути в туалет я увидел, как блудник смывал с лица грим во дворе у колодца. Он был чуть моложе меня. Парень повернул голову в мою сторону, и я даже без горящих свечей разглядел на его щеке тату розы. Бедный сукин сын когда-то возомнил себя вором, а теперь Гильдия послала его на панель. Когда я возвращался назад, он занялся подмышками. Я бросил ему медяк, и он поймал монету на лету, так и не решившись встретиться со мной взглядом.

Мы уехали в тот же день, первого винокурня, и направились к небольшой цепи гор, называемых Соляными. Это были последние настоящие горы перед Невольничьими. Между ними узкой лентой тянется королевство Аустрим, с густыми сосновыми лесами и золотом стойкой к непогоде пшеницы, которая кормила Молрову и Средиморье, когда там случался неурожай. Сейчас Аустрим, разумеется, наводнили великаны. С приходом второго месяца осени похолодало, и в складках гор виднелись слабые следы снега, обещавшие морозные ночи вокруг заботливо оберегаемого костра.

На одном из переходов я задумался о великанах, которых мне показала монета-свидетель. Какими же высоченными и необъятными они были! Мои ноги отяжелели, и я сосредоточился на ходьбе, заставляя себя идти дальше на запад. Как будто ноги оказались умнее меня самого и говорили мне: «Послушай, придурок, ты хочешь, чтобы мы шли навстречу свирепым человекоподобным тварям размером с дом, а нам это совсем ни к чему». Остальные в нашем отряде не замедляли шага и не покрывались холодным потом в своих кожаных одеждах, но они ведь и не видели великанов, верно? Я затосковал по Малку. Он был моряком, самым опытным путешественником среди нас, и мы с ним могли бы сейчас поговорить. Я представил его рядом с собой, устало, но задиристо идущего к границе, и мысленно обратился к нему: «Эй, босоногий гвардеец, ты когда-нибудь видел великана?» А он мне ответил: «Каждый раз, когда расстегиваю штаны». И мы вместе захохотали. Ну хорошо, захохотал я один, и Йорбез посмотрела на меня так, будто я больной на голову.

«Спасибо тебе, засранец Малк, за хорошую шутку».

«Не за что, засранец Кинч. Берегись великанов!»

И воображаемый Малк дважды толкнул меня воображаемым бедром, а я опять засмеялся, глядя в пустоту.

Йорбез покачала головой и закурила самокрутку.



Мы с Норригаль старались не заниматься любовью без особой причины. Вряд ли это могло бы помочь костям Малка, лежавшим где-то в грязи гоблинского квартала. Но в первую ночь винокурня, ночь накануне Люнова дня, в полнолуние, как случается первого числа каждого месяца, мы остановились в старой кирпичной конюшне с безумным количеством только начинающего багроветь плюща. Норригаль пришла ко мне в оленьих рогах, увитых гирляндами плюща и золотой розги. Она изображала Марэль, дочь Хароса и Кэль Иленны, Яркой Луны. Рассказывали, что Марэль бродит по лесам под полной луной в образе женщины необычайной красоты, но с рогами, как у своего отца. Нужно быть осторожным в ночь накануне Люнова дня, иначе можно повстречать Солгру, сводную сестру Марэль и старшую дочь Кэль Иленны, зачатую от волчьеголового бога войны.

Солгра была почти такой же красивой, как сестра, и порой носила фальшивые рога, чтобы провести смертных. После акта любви она превращалась в волчицу и убивала партнера. Ее можно опознать лишь по тому, что она никогда не расстается с волчьим хвостом, но старается спрятать его под рубахой или не поворачивается к тебе спиной. И Норригаль первым делом сбросила одежду и показала себя сзади, а это была бы очень приятная для глаз картина даже с волчьим хвостом, которого у нее, конечно, не было. И я взял ее, как олень берет самку, стараясь не посрамить Хароса. Она завыла по-волчьи, хрипло и страстно, когда я вошел в нее, и это завело меня. Я иссяк раньше, чем хотел, и там, где не должен был.

– Прости, – пробормотал я, отстраняясь от нее.

Она впилась в мои губы своими, а потом сказала:

– Создать новую жизнь после смерти – это естественно. И вообще у меня для таких случаев есть травы, так что ты не будешь наказан на этот раз.

– Ты будешь моей женой еще две недели, – напомнил я.

Она кивнула, и ее рога сверкнули серебром в лунном свете.

– А потом? – спросил я.

– Потом? – ответила она. – Откуда мне знать? Потом и спросишь, милое, наивное создание.



Мы добрались до Соляных гор, когда луна пошла на убыль, и Гальва объявила, что у нас будет еще одна остановка, прежде чем мы переправимся в Аустрим и двинемся к его разрушенной столице.

– Таких птиц, как та, что у меня вот здесь, – она коснулась того места на груди, где под кольчугой была спрятана татуировка, – создали маги.

Произнося эти слова, спантийка выглядела еще более мрачной, чем обычно, хотя мне казалось, что такое невозможно.

– Во время войны их было две. Далгата и Беллу. Они были бесподобны. Они рвали кусачих, как мелкую рыбешку. Много раз спасали мне жизнь. Но теперь Беллу мертв, и эта татуировка – его могила.

Она положила руку на левую грудь.

– Его имя означает «красавчик», таким он и был. При ярком свете его черные перья становились такими восхитительно синими, что у меня щемит сердце, когда я думаю о нем. Создателем этих двух птиц, которых я ношу с собой, был маг редкого мастерства, и, что случается еще реже, он не платил дань ни короне, ни Гильдии.

– Ты знакома с этим создателем? – спросил я, заподозрив, что именно к этому она все и вела.

У нее не было привычки говорить о своих птицах, о войне и, что совсем уже непривычно для спантийки, о своих чувствах.