Вор с черным языком

Я был дома. Мать только что подала на стол жареную курицу с горохово-перловой похлебкой, блестевшей от жира. Это была большая роскошь – птица на обед. Мы размазали тушеное мясо по деревянным тарелкам и брали его маленькими порциями. За столом нас было девятеро: отец, мать, три брата, я, две сестры и мальчик-сирота, которого мы взяли к себе, но через год он от нас сбежал. Звали его Гилс.

Из-за больных суставов папаша ходил медленно, зато пиво пил так быстро, что ему пришлось выйти во двор и громко помочиться у стены еще до того, как все мясо было съедено. И задолго до того, как он начал ворчать, что это его дом и мы должны как-то выказать свое уважение к нему. Маленький сирота показал нам свою тарелку, а мама отругала его за это. У мамы были кудрявые волосы, которые вечно ее не слушались. Она пыталась завязать их, но одна прядь все время выбивалась, и мама сдувала ее с лица, пока младшая сестра рассказывала о том, как ее напугал козел, о том, что облака сотканы из шерсти и что она вообще не собирается выходить замуж, если только женихом не будет мальчик со светлыми волосами, которые ей очень нравились.

Потом сестренка перестала балаболить и сказала мне очень серьезно:

– Следи внимательно за костями, Кинч. Мама говорила, что у этой курицы плохие кости.

– Что за чушь ты несешь, – ответил я. – У всех куриц одинаковые кости. Пойди хоть на край света, зарежь там курицу – и увидишь, что кости у нее на тех же самых местах, что и у наших.

– Мама говорила, что у этой особенные кости.

– Особенные кости, – повторил я, чтобы она сама услышала, как это сказала, а потом проглотил кусочек.

И что бы вы думали? Я тут же почувствовал боль в горле, такую острую боль, что хотел было сказать: «Будь оно все проклято, у меня кость застряла в горле!» – но в том-то и беда, что я задыхался и не мог говорить. Тут я закашлялся, а это означало, что я все-таки не совсем задыхался.

Кашель было ужасный, до крови, и все смотрели на меня, кроме папаши, который продолжал есть, потому что пошло все в жопу, он целыми днями вкалывает на серебряном руднике и пусть кто-то другой возится с неблагодарным отродьем, харкающим кровью. Вдруг мне показалось, что кость на самом деле проткнула мне горло, я выпучил глаза и схватился за него – то есть за горло, и кость уколола мне руку.

– Вот видишь, мама, – сказала сестренка Шавон. – Я ведь говорила ему об этой курице.

– Особенные кости, – согласилась мама, сдувая с глаз непослушную прядь.

– А он не послушался.

Тут я понял, что это вовсе не кость проткнула мне горло, а просто нож. Острый кончик ножа торчал наружу, и я попытался вспомнить, как сказать на языке жестов: «Мне разрезали горло изнутри», но, по правде говоря, я еще никогда ничего похожего не говорил.

– Теперь тебе дадут просраться за то, как ты насвинячил, – сказала Шавон.

Я попытался объяснить ей, что нельзя так ругаться, особенно за столом, но только забрызгал кровью курицу.

– Что? – спросил мой мертвый глухой сводный брат, одетый в ту самую рубаху, которую он украл у старосты.

И тут из моего горла послышался голос:

– Подведи меня к зеркалу.

Я подошел к полированной латунной пластине, висевшей на стене рядом с платяным сундуком матери, и посмотрел на свое отражение. Выглядел я неплохо, если не считать крови на рубахе, разреза на горле и торчавшего из него кончика ножа. Да еще пары глаз за этим ножом. Вдруг из раны показался рот и заговорил.

– Слушай меня, – сказала она, потому что это, разумеется, была адептка. – Или ты меня выпустишь, или я сама выберусь и перережу всех этих засранцев за столом.

– Если я тебя выпущу, ты убьешь мою лунную жену.

Я чуть было не проговорился о том, что мы собираемся отыскать Мирейю, чтобы она стала королевой Испантии и надрала задницу Гильдии, но вовремя вспомнил, что это нам только навредит.

– Ты хотел что-то сказать? – спросила убийца.

– Нет.

– Точно?

– Да.

– На чем мы остановились?

– Ты сказала, что убьешь мою семью.

– Правильно, – согласилась она. – Вот и выбирай, кого мне убить – ведьму или твою семью?

– Ты никого не убьешь, – ответил я.

Это так разозлило ее, что она разрезала меня от горла до самого пупка. Из моего живота вылезла обутая в сапог нога, явно собираясь ступить на пол. Тут уж разозлился я, потому что помнил, что обычно убийца ходила босиком и совершенно голой, в одних только татуировках. А теперь вдруг надела высокие тяжелые сапоги ради удовольствия высунуть их из моего живота. Боль была невыносимой, я кашлял, задыхался и плевался кровью. А потом проснулся, все еще плюясь.

Только это была не кровь, а сгустки отвратительной желчи после грушевой настойки Йорбез.

Малк заворчал, недовольный тем, что его разбудили, и пнул меня сапогом. Сами понимаете, видеть сапоги мне больше не хотелось, поэтому я поднял кожаный колет, на котором спал, и вышел из чужой палатки в ночь, посмотреть на звезды на западе над Молровой. Хотя они выглядели ничем не лучше и не хуже средиморских звезд, висевших над моей головой.

Поутру мы собирались покинуть лагерь и погнать наших ослов вперед, к стране отъявленных лжецов.





45


Кровь важней молока




Если я и беспокоился о том, что почтенный возраст Йорбез может нас задержать, то отбросил сомнения, увидев ее утренние упражнения незадолго до рассвета. Сначала она бегала до вершины холма и обратно, чтобы разогнать кровь. Потом натянула веревку между двумя деревьями и затеяла что-то вроде пляски перед и под ней. Пригибалась, нападала с мечом и щитом, снова пригибалась, опять нападала. Я притомился, просто наблюдая за ней.

Дальше они с Гальвой устроили тренировочные бои с несколькими учениками, включая Малка. Это была жестокая битва. Малк держался молодцом по сравнению с остальными, но Гальва и ее наставница легко справлялись и с ним. Наверное, его бросало в холод от одного воспоминания о том, как он едва не подрался с Гальвой на дуэли, – ясно, что ничем хорошим для него это бы не кончилось.

Должен признаться, своим видом Йорбез меня не слишком впечатлила, но в бою не всегда побеждает тот, кто лучше выглядит. Йорбез двигалась быстро только при необходимости, и уж тогда она была ослепительна. Сражаясь с Малком или молодыми спантийцами, она подныривала, резко меняла направление, била противнику под колени и заходила за спину. И все это без видимого усилия. Трудно было понять, почему каждый обмен ударами заканчивался тем, что огребал кто-то другой. Казалось, это обычное везение, но, разумеется, только казалось. Она просто случайно вставала там, где нужно, и угощала противника мечом, сапогом или локтем.

Ее прочный деревянный яйцерез так рубанул по груди одной из девушек, что та заскрипела зубами и выронила свой меч. За что тут же получила под коленки и упала. Разгоряченная схваткой, Йорбез стащила с себя рубаху. Я не удержался и спросил у стоявшей рядом Гальвы:

– Почему у вас обеих нет сисек?

Гальва по-птичьи покосилась на меня и снова вернулась к наблюдению за тренировочным полем. Малк шагнул вперед для новой схватки с Йорбез.

– Мы приняли обрезание ради Далгаты.

– Ты хочешь сказать…

Она кивнула и сделала два рубящих движения перед грудью, словно показывая, как это было.

– Во имя всех гоблинских кривых дрючков! Я думал, тебя ранили на войне или что-то вроде этого.

Гальва покачала головой:

– Я приняла обрезание в двадцать лет, перед тем как отправилась в Галлардию. Костлявая любит женщин, для которых кровь важней молока.

Словно желая показать, как ее любит Далгата, Йорбез подсекла ноги Малка и тяжело упала коленями на его грудь, с ухмылкой пощекотав ему шею концом деревянного меча.

Она отпустила Малка и помахала рукой Гальве, проговорив что-то по-спантийски, отчего все рассмеялись. Все, кроме Малка. Он отряхнулся и захромал ко мне.

– Не желаешь потягаться со старой пташкой?

– На хрен надо.

– На хрен надо было мне. Это какая-то магия.

– Я не заметил никакой магии, – сказал я.

– Другого объяснения нет, – ответил он.

– Разве? Я видел, как она бегала в гору и обратно перед завтраком, пока ты лежал и раздумывал, что делать – поковыряться в заднице или почесать яйца.

– Магия, – повторил он, сплюнул и похромал прочь.

И пропустил знатное представление.

Гальва и Йорбез сражались так красиво, со всеми этими оленьими прыжками из калар-байата, быстрыми, как удар кнутом, разворотами, скользящими выпадами, молниеносными взмахами ног, которые уложили бы на задницу солдата любой страны, что я даже не понял, кто из них двоих победил.

Вскоре после этого мы свернули лагерь и пересекли границу Молровы.





46

Город кружев




В этой стране мы повстречались со жрецами темных богов, охотниками за головами, ловцами кроликов, женщинами из племени анграни, которые делали себе высокие прически, намазав волосы глиной, крестьянами, рыбаками, пивоварами, слишком много пьющими из-за своей работы, и подозрительно радушными лесорубами, бросавшими завистливые взгляды на наших ослов.

Не скажу за всех, но меня путешествие по лесам и полям Молровы хорошо подготовило к чистой постели и горячей еде в городе.

Жаль только, что городом этим была драная Гревица.

Мы должны были встретиться там с одной воровкой, которая согласилась продать нам карту разоренной великанами Хравы, столицы Аустрима. Но не простую, а с изображенным на ней лабиринтом городской канализации.

А в захваченной великанами Храве знание скрытного пути под улицами может стать той границей, что отделяет жизнь от другого варианта. Если карта точна, она стоит того, чтобы заплатить за нее золотом.