Вор с черным языком
Часть 40 из 59 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– За что мне тебя ненавидеть? Все мы служим своим хозяевам. А вот само положение – из тех, что достойно ненависти. Они и впрямь сунули твою морковку в рот козлу.
– Никогда не слышал такого выражения.
– Я сама его придумала.
Я вздохнул и посмотрел на Утробный залив, в его воде отражались огни фонарей с высоких стен огромной круглой башни Водяного.
– Если бы даже я мог, то все равно не убил бы кота.
– Мягкое сердце однажды тебя погубит. Иногда приходится кому-нибудь перерезать горло.
Я вспомнил человека-быка из леса и вздрогнул. Одно горло я все-таки перерезал, и это было дело не из приятных.
– Знаю. Но убийство кота – не выход, так ведь?
– Это было бы неразумно. Руна жизни, которую она тебе показала, – очень сильная магия. Неброская, но надежная.
– Значит, кот не умрет.
– Нет.
– И убийца отыщет меня, как бы я ни пытался от нее избавиться… да еще и сообщит об этом Гильдии.
– Мм…
– Знаю я это «мм». У тебя что-то на уме, да?
Она встала сама и подняла меня. Зашла мне за спину и заставила вытянуть руку в сторону моря, точно так же как Кассия. А вторую приложила к моей груди и держала так все то время, пока стояла за моей спиной и шептала на ухо:
– Зажги сегодня свечу для добрейшей Кассии. Та мысль, что пришла мне в голову, вполне может оказаться проявлением ее великого милосердия.
Чтобы сделать хорошую магическую татуировку, нужно иметь представление не только о плоти вообще, но и о той плоти, на которой ты хочешь поставить знак. Есть много видов таких татуировок. Ассасин Сеста была покрыта кожными рунами и символами, своего рода сохраненными заклинаниями или защитой. Она была ходячим гримуаром. Это оставляло ей свободу бесконечно тренировать свое тело, в результате чего она превратилась в жуткое пугающее существо.
Моя татуировка, штрафной знак, видна только в свете пламени. Она очень простая. Та, что наносила ее, была моей любовницей, поэтому все произошло быстро.
Одной из татуировок, которой славилась Гильдия, был «говорящий рот». Некоторые «рты» содержали какое-то сообщение, и, передав его, они исчезали. Иные «рты» переводили с других языков, хотя сделать эти татуировки было очень трудно, и получались они откровенно злопакостными. Поговаривали, что одна такая намеренно вызвала войну. Но самым завидным был «рот-сплетник». Тот же самый «рот», но в связке с «глазом» и «ухом», он сообщал все, что делал и говорил человек, с кем он проводил время.
Разумеется, пароли держали в тайне, но хороший колдун мог разговорить «сплетника», и Гильдия никогда не делала эти татуировки своим людям. Когда такое происходило, многие ревнивые старые перечницы сокрушались из-за того, что их платные ухажеры оказывались вольными или невольными шпионами. И та же самая татуировка, что убеждала хозяйку в верности любовника, разбалтывала ее банковские тайны и открывала такие подробности, которые позволяли шантажировать незадачливую женщину или выдавать себя за нее.
Из всех наших качеств богам больше всего ненавистна ревность, потому что она делает нас похожими на них.
Труднее всего сделать спящую татуировку. Именно такую носила на себе Гальва. Корвид, который появлялся из ее груди при необходимости, обычно пребывал в своего рода спячке, не старея, но вытягивая жизненные силы из своей носительницы. Вызов его причинял ей боль, возвращение на место причиняло боль. Если корвида ранили, она могла вылечить его, принимая на себя часть боли, и страдания раздавленной птицы едва не погубили Гальву там, на гоблинском корабле. Я не очень-то разбирался в этом искусстве, но знал достаточно, чтобы восхититься Норригаль, почти овладевшей им. При всех случайных оплошностях она в свои юные годы уже была потрясающе сильным магом. Я ничуть не сомневался, что она могла бы сравниться с Мертвоножкой, если бы прожила так же долго.
Мы решили подкрасться к спящему коту, хотя поди разбери, спящий он или нет, если этот маленький негодник спит с открытыми глазами. Норригаль взяла круглый кусок кожи, написала на нем заклинание, потом вдела в него шнурок, чтобы получился капюшон, и скрепила все это железкой. От меня требовалось подобраться к коту с капюшоном, но не показывать его, пока не буду готов действовать. Мы вернулись домой около полуночи. Из-за стены доносился пьяный смех Малка и Гальвы. Кот разлегся на столе нашей с Норригаль комнаты, но, кажется, не спал. Если это был только кот, сам по себе, то он бы ничего не увидел, но откуда я мог это знать? Чтобы наш план удался, ассасин должна была находиться сейчас внутри его. Лучше проверить.
Норригаль легла на кровать, притворяясь уставшей, а я подошел к коту.
– Э-ге-гей, Обормот!
Я достал приготовленную для него толстую средиморскую улитку и дал понюхать. Он заинтересованно мяукнул, и я сманил его улиткой под стол. Если бросить угощение к дальней стене, кот обязательно повернется ко мне спиной, но если гильдийская стерва смотрит сейчас его глазами, то ей это может показаться подозрительным. Я должен был сделать что-то не вызывающее подозрений. Правильно, бросить посредине комнаты. Улитка приземлилась с влажным шлепком. Обормот по-змеиному поднял голову, принюхался и направился к ней, нащупывая дорогу перед каждым шагом. Пока я следил за ним, в нем что-то изменилось, и кот остановился. Оглянулся на меня. Этого знака я и ждал – котом управляла адептка. Если бы я отвел взгляд и притворился, что занят чем-то другим, это опять же показалось бы подозрительным. Но если благодушно наблюдать за ним, возможно погрузившись в раздумья, особых подозрений это вызвать не должно. Так я и сделал. Норригаль лежала на кровати, почти засыпая.
Обормот снова повернул голову к улитке и, вместо того чтобы вслепую ощупывать дорогу, быстро схватил добычу и юркнул под кровать. Я прислушался, но никакого кашля не услышал. Ассасин не насторожилась и позволила коту съесть угощение. По тому, как матросы с «Суепки» схватили Обормота и вышвырнули за борт, мы уже знали, что его можно быстро прижать. И вот Норригаль, только что казавшаяся полусонной, мгновенно ожила и ухватила Обормота за хвост.
Вот это была схватка, возлюбленные друзья! Не стану описывать яростные царапанья и укусы, скажу только, что добрую их половину выдала сама Норригаль. В конце концов она швырнула Обормота на кровать, словно хотела расколоть на части, придавила бедром и удерживала его самого и то злобное создание, что поселилось в нем, пока я надевал капюшон. Сонный порошок, который она насыпала на нос коту, вскоре сделал свое дело, и Обормот захрапел в своем кожано-железном капюшоне. Окровавленная Норригаль тяжело дышала, на ее волосы жутко было смотреть.
– Как ты думаешь, он не сломал спину? – спросил я, поднимая лапу Обормота.
– Как ты думаешь, меня это волнует?
– Кажется, мы договорились не делать ему больно, – напомнил я.
Она вытерла кровь с оцарапанной щеки и сказала:
– Давай сыграем в одну простую игру. Я притворюсь, что не слышала этих слов, а ты сделаешь вид, что безмерно счастлив оттого, что не заработал новую шишку на голове.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Гальва с опущенным щитом и поднятым над ним спадином.
– Quei chodaderias bain elchi?
Она всегда забывала холтийский, когда была пьяна или взволнована, а в этот раз совпало и то и другое.
«Что за хрень здесь происходит?»
– Ничего, – ответил я.
Она посмотрела на кота в капюшоне, потом на тяжко пыхтящую, исцарапанную в кровь Норригаль. Увидела ее кошмарно растрепанные волосы. Ведьмочка заметила, куда она смотрит, плюнула на ладонь и пригладила волосы. Гальва покачала головой и вышла, едва не столкнувшись по ходу с Малком. Он поинтересовался, что здесь произошло.
– Они устроили какое-то представление с котом в маске, но меня это не касается. Я иду спать.
Татуировочная игла издает звук, который невозможно забыть, особенно если каждый день получаешь напоминание о нем. Кот отправился в мою левую руку, между локтем и подмышкой. Я смогу спрятать его туда, когда захочу, и в любой момент посмотреть на него, если понадобится. Если что-то пойдет не так, а не так может пойти очень многое, лучше пусть он будет в руке, которой я мог бы пожертвовать, чем где-нибудь ближе к голове и другим важным местам. Мне не слишком нравилась идея провести остаток дней попрошайкой, а ничего другого однорукому вору не оставалось, но где жизнь, там и боль. Или надежда. У меня отвратительно выходит излагать свои мысли по порядку.
Норригаль полдня выстукивала на мне кота, обливаясь потом, несмотря на прохладную погоду. Она смешала чернила с пеплом из сожженного меха, обрезков когтей и прочего добра, купленного в квартале магов. Немного ихора гусеницы (не уверен, что это и в самом деле называется ихором, – Норригаль употребила слово «слизь», но оно вряд ли подходит для магического снадобья), чернила кракена, чтобы усилить магию, и железные опилки, чтобы ее скрепить. Она произносила заклинания на языке древних гальтов, он немного отличается от того, на котором говорим мы у себя на родине, но лучше всего подходит для магии перемен.
Когда Норригаль начала работать с чернилами, ощущение магии в воздухе усилилось, и я увидел удивительную вещь: она как будто ухватила какую-то нить из Обормота, спящего рядом со мной, привязала ее к игле, и, пока рисовала его изображение, настоящий кот разматывался, словно клубок шерсти. Норригаль не обводила контур, а потом заполняла его – она рисовала животное целиком, от хвоста до кончика носа; и когда половина работы была сделана, на столе лежала половина все еще храпевшего кота. Потом осталась только голова, капюшон слез, но ведьма оставила сонную траву возле крохотного носа Обормота. Он дышал. Я видел и чувствовал, как раздуваются и опадают нарисованные бока на моем бицепсе, но кошачья пасть на столе все еще вдыхала и выдыхала воздух, усы шевелились, а наконец-то закрывшиеся глаза дергались под опущенными веками. Потрясающая вещь эта магия – нетрудно понять, как она сводит некоторых людей с ума.
Норригаль объяснила мне все, когда кот целиком перешел в чернила.
– Ты не убил убийцу. Она осталась такой же, как раньше, только стала тихой и неподвижной. Твое сердце питает силой ее руну, и те, кто за ней наблюдает, видят, что она жива. Но будь осторожен: ты можешь разбудить спящего, если произнесешь настоящее имя кота или убийцы.
– Я не знаю ни того ни другого.
– Тогда будем надеяться, что они не настолько просты, чтобы произнести их случайно.
– А как еще можно разорвать чары?
– Хорошая ведьма может снять их с тебя и разбудить кота. Гроза тоже может. Никто не знает почему, но ведь молнии вылетают прямо из рук богов, и боги находятся рядом с нами, когда они вспыхивают. Если ты умрешь, кот умрет вместе с тобой или выпрыгнет из тебя живым – трудно предсказать, как получится. И следи за своими снами. Спантийка спит спокойно, потому что у птицы нет человеческого разума, и к тому же она любит свою хозяйку. А в тебе сидит враждебный разум, который обязательно попытается выбраться на волю. И проще всего это сделать, пока ты спишь и защищен хуже, чем обычно. Если тебе приснится кошмар, как татуировка сходит с тебя, особенно с кровью, немедленно просыпайся, потому что кот может вырваться, и тогда смертоносная стерва окажется прямо в твоей постели. Ну а сейчас убийца спрятана дважды: она внутри кота, а кот внутри тебя. Она как будто исчезла. Но не обманывай себя: рано или поздно тебе придется ее убить. Она в твоей крови, а ты в ее. Если она освободится, то сможет найти тебя, где бы ты ни был. Просто во сне.
Той ночью я лежал в холодной постели и размышлял, что делать дальше. Я все еще отвечал перед Гильдией, и первое винокурня стремительно приближалось.
«Постарайся попасть в Храву к первому винокурню, спустя две яркие луны».
Новолуние было прошлой ночью.
До конца месяца осталось чуть больше двух недель.
Семнадцать дней. На такую дальнюю дорогу времени никак не хватит.
На сколько я опоздаю?
На неделю?
На две?
Слово «постарайся» обнадеживало, если предположить, что Гильдия признает непредвиденные случайности. Например, кракен может потопить китобойное судно. Но много ли милосердия отпустит мне Гильдия, если ее ассасин будет молчать? Как часто она с ними переговаривалась, если вообще это делала?
И какой по счету день запустит мое до поры невидимое и неслышимое наказание?
Самое скотство в том, что я никак не смогу это узнать.
С первого числа мне каждый день придется бросать кости все с меньшими шансами на удачу, а на кону будет стоять все, что я люблю.
Ассасин угодила в ловушку, и на какое-то время Норригаль будет в безопасности, хотя я не сомневался, что Сеста намерена ее убить. Если я оставлю Гальву, Малка и Норригаль и пойду своей дорогой, кто-нибудь другой из Гильдии может взять их след и отправиться за ними. Скорее всего, Гильдия послала меня с Гальвой, чтобы ассасин оказалась рядом с королевой Мирейей и убила или, возможно, похитила ее. Я помешал их планам, хотя Гильдии понадобится время, чтобы это понять.
Лучший выход для меня – это помочь Гальве выполнить задуманное, потому что Норригаль послана Мертвоножкой ей на подмогу. А потом мне нужно собрать как можно больше денег для своего побега. Зачем обманывать себя? Я полностью облажался. Так или иначе Гильдия узнает, что я натворил, и накажет меня в назидание остальным. Но я еще могу исчезнуть. Если они узнают, что я их предал, моя семья попадет в беду. Ну а если я пропаду без вести и ассасин вместе со мной? С нами могло случиться любое несчастье, и они не станут попусту тратить время и мстить моим родным за то, в чем может и не быть моей вины.
А мои шансы исчезнуть увеличивались с каждым шагом на запад. Берущие были особенно сильны на востоке – в Испантии, Галлардии, Хольте. В центральных странах – Средиморье, Истрии, Антере и Нижнем Антере – они все еще оставались влиятельными. Но восточные королевства – Молрова, Востра и Бельтия – были для них скорее отдаленными рубежами.
Другим вариантом был Брайс – северная страна между Холтом и Средиморьем, от края до края покрытая почти нетронутым лесом. Гильдия не имела никакого желания усмирять дикие брайсийские кланы и еще меньше интересовалась торговлей оленьими кожами и лесом. Чем заняться вору в королевстве охотников, лесорубов и воинственных вождей? Ведь даже в их странной столице, построенной из дерева, жило меньше народу, чем в третьем по величине городе Холта. Если только я не собираюсь взяться за секиру и лук и поселиться в драном деревянном доме, увешанном оленьими рогами и отрубленными руками моих врагов. Лучше уж остаться на западе.
Как известно, королевство Аустрим, куда мы направлялись, объявило Гильдию вне закона и заставило уйти в подполье. Я бы мог сказать «изгнало», но от Берущих так легко не избавиться – они просто прячутся, а в этом им нет равных. Но все же их присутствие в Аустриме ощущается гораздо меньше, и осторожный человек, в особенности тот, кому помогает прелестная ведьмочка, сможет ускользнуть от внимания Гильдии.
Сложность путешествия в Аустрим в том, что там, как говорят, полно великанов, а в Молрове полно молровян. Для исчезновения требуется много денег, но чем у тебя их больше, тем меньше нужно чего-то еще. Лучший выбор для меня – это и дальше идти вместе с Гальвой прочь от цивилизованного мира и навстречу возможному богатству.
Правда, была еще одна маленькая сложность – моя безнадежная влюбленность в Норригаль На Гэлбрет.
Все до единого дорожные знаки указывали на запад.
43
– Никогда не слышал такого выражения.
– Я сама его придумала.
Я вздохнул и посмотрел на Утробный залив, в его воде отражались огни фонарей с высоких стен огромной круглой башни Водяного.
– Если бы даже я мог, то все равно не убил бы кота.
– Мягкое сердце однажды тебя погубит. Иногда приходится кому-нибудь перерезать горло.
Я вспомнил человека-быка из леса и вздрогнул. Одно горло я все-таки перерезал, и это было дело не из приятных.
– Знаю. Но убийство кота – не выход, так ведь?
– Это было бы неразумно. Руна жизни, которую она тебе показала, – очень сильная магия. Неброская, но надежная.
– Значит, кот не умрет.
– Нет.
– И убийца отыщет меня, как бы я ни пытался от нее избавиться… да еще и сообщит об этом Гильдии.
– Мм…
– Знаю я это «мм». У тебя что-то на уме, да?
Она встала сама и подняла меня. Зашла мне за спину и заставила вытянуть руку в сторону моря, точно так же как Кассия. А вторую приложила к моей груди и держала так все то время, пока стояла за моей спиной и шептала на ухо:
– Зажги сегодня свечу для добрейшей Кассии. Та мысль, что пришла мне в голову, вполне может оказаться проявлением ее великого милосердия.
Чтобы сделать хорошую магическую татуировку, нужно иметь представление не только о плоти вообще, но и о той плоти, на которой ты хочешь поставить знак. Есть много видов таких татуировок. Ассасин Сеста была покрыта кожными рунами и символами, своего рода сохраненными заклинаниями или защитой. Она была ходячим гримуаром. Это оставляло ей свободу бесконечно тренировать свое тело, в результате чего она превратилась в жуткое пугающее существо.
Моя татуировка, штрафной знак, видна только в свете пламени. Она очень простая. Та, что наносила ее, была моей любовницей, поэтому все произошло быстро.
Одной из татуировок, которой славилась Гильдия, был «говорящий рот». Некоторые «рты» содержали какое-то сообщение, и, передав его, они исчезали. Иные «рты» переводили с других языков, хотя сделать эти татуировки было очень трудно, и получались они откровенно злопакостными. Поговаривали, что одна такая намеренно вызвала войну. Но самым завидным был «рот-сплетник». Тот же самый «рот», но в связке с «глазом» и «ухом», он сообщал все, что делал и говорил человек, с кем он проводил время.
Разумеется, пароли держали в тайне, но хороший колдун мог разговорить «сплетника», и Гильдия никогда не делала эти татуировки своим людям. Когда такое происходило, многие ревнивые старые перечницы сокрушались из-за того, что их платные ухажеры оказывались вольными или невольными шпионами. И та же самая татуировка, что убеждала хозяйку в верности любовника, разбалтывала ее банковские тайны и открывала такие подробности, которые позволяли шантажировать незадачливую женщину или выдавать себя за нее.
Из всех наших качеств богам больше всего ненавистна ревность, потому что она делает нас похожими на них.
Труднее всего сделать спящую татуировку. Именно такую носила на себе Гальва. Корвид, который появлялся из ее груди при необходимости, обычно пребывал в своего рода спячке, не старея, но вытягивая жизненные силы из своей носительницы. Вызов его причинял ей боль, возвращение на место причиняло боль. Если корвида ранили, она могла вылечить его, принимая на себя часть боли, и страдания раздавленной птицы едва не погубили Гальву там, на гоблинском корабле. Я не очень-то разбирался в этом искусстве, но знал достаточно, чтобы восхититься Норригаль, почти овладевшей им. При всех случайных оплошностях она в свои юные годы уже была потрясающе сильным магом. Я ничуть не сомневался, что она могла бы сравниться с Мертвоножкой, если бы прожила так же долго.
Мы решили подкрасться к спящему коту, хотя поди разбери, спящий он или нет, если этот маленький негодник спит с открытыми глазами. Норригаль взяла круглый кусок кожи, написала на нем заклинание, потом вдела в него шнурок, чтобы получился капюшон, и скрепила все это железкой. От меня требовалось подобраться к коту с капюшоном, но не показывать его, пока не буду готов действовать. Мы вернулись домой около полуночи. Из-за стены доносился пьяный смех Малка и Гальвы. Кот разлегся на столе нашей с Норригаль комнаты, но, кажется, не спал. Если это был только кот, сам по себе, то он бы ничего не увидел, но откуда я мог это знать? Чтобы наш план удался, ассасин должна была находиться сейчас внутри его. Лучше проверить.
Норригаль легла на кровать, притворяясь уставшей, а я подошел к коту.
– Э-ге-гей, Обормот!
Я достал приготовленную для него толстую средиморскую улитку и дал понюхать. Он заинтересованно мяукнул, и я сманил его улиткой под стол. Если бросить угощение к дальней стене, кот обязательно повернется ко мне спиной, но если гильдийская стерва смотрит сейчас его глазами, то ей это может показаться подозрительным. Я должен был сделать что-то не вызывающее подозрений. Правильно, бросить посредине комнаты. Улитка приземлилась с влажным шлепком. Обормот по-змеиному поднял голову, принюхался и направился к ней, нащупывая дорогу перед каждым шагом. Пока я следил за ним, в нем что-то изменилось, и кот остановился. Оглянулся на меня. Этого знака я и ждал – котом управляла адептка. Если бы я отвел взгляд и притворился, что занят чем-то другим, это опять же показалось бы подозрительным. Но если благодушно наблюдать за ним, возможно погрузившись в раздумья, особых подозрений это вызвать не должно. Так я и сделал. Норригаль лежала на кровати, почти засыпая.
Обормот снова повернул голову к улитке и, вместо того чтобы вслепую ощупывать дорогу, быстро схватил добычу и юркнул под кровать. Я прислушался, но никакого кашля не услышал. Ассасин не насторожилась и позволила коту съесть угощение. По тому, как матросы с «Суепки» схватили Обормота и вышвырнули за борт, мы уже знали, что его можно быстро прижать. И вот Норригаль, только что казавшаяся полусонной, мгновенно ожила и ухватила Обормота за хвост.
Вот это была схватка, возлюбленные друзья! Не стану описывать яростные царапанья и укусы, скажу только, что добрую их половину выдала сама Норригаль. В конце концов она швырнула Обормота на кровать, словно хотела расколоть на части, придавила бедром и удерживала его самого и то злобное создание, что поселилось в нем, пока я надевал капюшон. Сонный порошок, который она насыпала на нос коту, вскоре сделал свое дело, и Обормот захрапел в своем кожано-железном капюшоне. Окровавленная Норригаль тяжело дышала, на ее волосы жутко было смотреть.
– Как ты думаешь, он не сломал спину? – спросил я, поднимая лапу Обормота.
– Как ты думаешь, меня это волнует?
– Кажется, мы договорились не делать ему больно, – напомнил я.
Она вытерла кровь с оцарапанной щеки и сказала:
– Давай сыграем в одну простую игру. Я притворюсь, что не слышала этих слов, а ты сделаешь вид, что безмерно счастлив оттого, что не заработал новую шишку на голове.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Гальва с опущенным щитом и поднятым над ним спадином.
– Quei chodaderias bain elchi?
Она всегда забывала холтийский, когда была пьяна или взволнована, а в этот раз совпало и то и другое.
«Что за хрень здесь происходит?»
– Ничего, – ответил я.
Она посмотрела на кота в капюшоне, потом на тяжко пыхтящую, исцарапанную в кровь Норригаль. Увидела ее кошмарно растрепанные волосы. Ведьмочка заметила, куда она смотрит, плюнула на ладонь и пригладила волосы. Гальва покачала головой и вышла, едва не столкнувшись по ходу с Малком. Он поинтересовался, что здесь произошло.
– Они устроили какое-то представление с котом в маске, но меня это не касается. Я иду спать.
Татуировочная игла издает звук, который невозможно забыть, особенно если каждый день получаешь напоминание о нем. Кот отправился в мою левую руку, между локтем и подмышкой. Я смогу спрятать его туда, когда захочу, и в любой момент посмотреть на него, если понадобится. Если что-то пойдет не так, а не так может пойти очень многое, лучше пусть он будет в руке, которой я мог бы пожертвовать, чем где-нибудь ближе к голове и другим важным местам. Мне не слишком нравилась идея провести остаток дней попрошайкой, а ничего другого однорукому вору не оставалось, но где жизнь, там и боль. Или надежда. У меня отвратительно выходит излагать свои мысли по порядку.
Норригаль полдня выстукивала на мне кота, обливаясь потом, несмотря на прохладную погоду. Она смешала чернила с пеплом из сожженного меха, обрезков когтей и прочего добра, купленного в квартале магов. Немного ихора гусеницы (не уверен, что это и в самом деле называется ихором, – Норригаль употребила слово «слизь», но оно вряд ли подходит для магического снадобья), чернила кракена, чтобы усилить магию, и железные опилки, чтобы ее скрепить. Она произносила заклинания на языке древних гальтов, он немного отличается от того, на котором говорим мы у себя на родине, но лучше всего подходит для магии перемен.
Когда Норригаль начала работать с чернилами, ощущение магии в воздухе усилилось, и я увидел удивительную вещь: она как будто ухватила какую-то нить из Обормота, спящего рядом со мной, привязала ее к игле, и, пока рисовала его изображение, настоящий кот разматывался, словно клубок шерсти. Норригаль не обводила контур, а потом заполняла его – она рисовала животное целиком, от хвоста до кончика носа; и когда половина работы была сделана, на столе лежала половина все еще храпевшего кота. Потом осталась только голова, капюшон слез, но ведьма оставила сонную траву возле крохотного носа Обормота. Он дышал. Я видел и чувствовал, как раздуваются и опадают нарисованные бока на моем бицепсе, но кошачья пасть на столе все еще вдыхала и выдыхала воздух, усы шевелились, а наконец-то закрывшиеся глаза дергались под опущенными веками. Потрясающая вещь эта магия – нетрудно понять, как она сводит некоторых людей с ума.
Норригаль объяснила мне все, когда кот целиком перешел в чернила.
– Ты не убил убийцу. Она осталась такой же, как раньше, только стала тихой и неподвижной. Твое сердце питает силой ее руну, и те, кто за ней наблюдает, видят, что она жива. Но будь осторожен: ты можешь разбудить спящего, если произнесешь настоящее имя кота или убийцы.
– Я не знаю ни того ни другого.
– Тогда будем надеяться, что они не настолько просты, чтобы произнести их случайно.
– А как еще можно разорвать чары?
– Хорошая ведьма может снять их с тебя и разбудить кота. Гроза тоже может. Никто не знает почему, но ведь молнии вылетают прямо из рук богов, и боги находятся рядом с нами, когда они вспыхивают. Если ты умрешь, кот умрет вместе с тобой или выпрыгнет из тебя живым – трудно предсказать, как получится. И следи за своими снами. Спантийка спит спокойно, потому что у птицы нет человеческого разума, и к тому же она любит свою хозяйку. А в тебе сидит враждебный разум, который обязательно попытается выбраться на волю. И проще всего это сделать, пока ты спишь и защищен хуже, чем обычно. Если тебе приснится кошмар, как татуировка сходит с тебя, особенно с кровью, немедленно просыпайся, потому что кот может вырваться, и тогда смертоносная стерва окажется прямо в твоей постели. Ну а сейчас убийца спрятана дважды: она внутри кота, а кот внутри тебя. Она как будто исчезла. Но не обманывай себя: рано или поздно тебе придется ее убить. Она в твоей крови, а ты в ее. Если она освободится, то сможет найти тебя, где бы ты ни был. Просто во сне.
Той ночью я лежал в холодной постели и размышлял, что делать дальше. Я все еще отвечал перед Гильдией, и первое винокурня стремительно приближалось.
«Постарайся попасть в Храву к первому винокурню, спустя две яркие луны».
Новолуние было прошлой ночью.
До конца месяца осталось чуть больше двух недель.
Семнадцать дней. На такую дальнюю дорогу времени никак не хватит.
На сколько я опоздаю?
На неделю?
На две?
Слово «постарайся» обнадеживало, если предположить, что Гильдия признает непредвиденные случайности. Например, кракен может потопить китобойное судно. Но много ли милосердия отпустит мне Гильдия, если ее ассасин будет молчать? Как часто она с ними переговаривалась, если вообще это делала?
И какой по счету день запустит мое до поры невидимое и неслышимое наказание?
Самое скотство в том, что я никак не смогу это узнать.
С первого числа мне каждый день придется бросать кости все с меньшими шансами на удачу, а на кону будет стоять все, что я люблю.
Ассасин угодила в ловушку, и на какое-то время Норригаль будет в безопасности, хотя я не сомневался, что Сеста намерена ее убить. Если я оставлю Гальву, Малка и Норригаль и пойду своей дорогой, кто-нибудь другой из Гильдии может взять их след и отправиться за ними. Скорее всего, Гильдия послала меня с Гальвой, чтобы ассасин оказалась рядом с королевой Мирейей и убила или, возможно, похитила ее. Я помешал их планам, хотя Гильдии понадобится время, чтобы это понять.
Лучший выход для меня – это помочь Гальве выполнить задуманное, потому что Норригаль послана Мертвоножкой ей на подмогу. А потом мне нужно собрать как можно больше денег для своего побега. Зачем обманывать себя? Я полностью облажался. Так или иначе Гильдия узнает, что я натворил, и накажет меня в назидание остальным. Но я еще могу исчезнуть. Если они узнают, что я их предал, моя семья попадет в беду. Ну а если я пропаду без вести и ассасин вместе со мной? С нами могло случиться любое несчастье, и они не станут попусту тратить время и мстить моим родным за то, в чем может и не быть моей вины.
А мои шансы исчезнуть увеличивались с каждым шагом на запад. Берущие были особенно сильны на востоке – в Испантии, Галлардии, Хольте. В центральных странах – Средиморье, Истрии, Антере и Нижнем Антере – они все еще оставались влиятельными. Но восточные королевства – Молрова, Востра и Бельтия – были для них скорее отдаленными рубежами.
Другим вариантом был Брайс – северная страна между Холтом и Средиморьем, от края до края покрытая почти нетронутым лесом. Гильдия не имела никакого желания усмирять дикие брайсийские кланы и еще меньше интересовалась торговлей оленьими кожами и лесом. Чем заняться вору в королевстве охотников, лесорубов и воинственных вождей? Ведь даже в их странной столице, построенной из дерева, жило меньше народу, чем в третьем по величине городе Холта. Если только я не собираюсь взяться за секиру и лук и поселиться в драном деревянном доме, увешанном оленьими рогами и отрубленными руками моих врагов. Лучше уж остаться на западе.
Как известно, королевство Аустрим, куда мы направлялись, объявило Гильдию вне закона и заставило уйти в подполье. Я бы мог сказать «изгнало», но от Берущих так легко не избавиться – они просто прячутся, а в этом им нет равных. Но все же их присутствие в Аустриме ощущается гораздо меньше, и осторожный человек, в особенности тот, кому помогает прелестная ведьмочка, сможет ускользнуть от внимания Гильдии.
Сложность путешествия в Аустрим в том, что там, как говорят, полно великанов, а в Молрове полно молровян. Для исчезновения требуется много денег, но чем у тебя их больше, тем меньше нужно чего-то еще. Лучший выбор для меня – это и дальше идти вместе с Гальвой прочь от цивилизованного мира и навстречу возможному богатству.
Правда, была еще одна маленькая сложность – моя безнадежная влюбленность в Норригаль На Гэлбрет.
Все до единого дорожные знаки указывали на запад.
43