Вор с черным языком
Часть 39 из 59 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Твой родной дом в Плата-Глуррисе стоит у подножия холма возле Сверкающей реки. Когда твоя мать сбивает масло, она смотрит на воду и напевает. Обычно это бывает песня о девушке, которая утонула, а потом вернулась назад в облике лягушки и пела под окном своего возлюбленного. Помнишь слова этой песни?
Я попытался прожечь ее взглядом насквозь, но ничего не вышло.
– Да, похоже, что помнишь. Так вот, раз в девять дней твоя мать отправляется пешком в соседний городок, в двух часах ходьбы от вашего, навестить твою сестру и ее детей. У твоей племянницы развилось заикание. Ты не знал об этом, зато я знаю. Подумай об этом, прежде чем решишь обмануть самого себя.
Я открыл рот и снова закрыл.
– Я знаю, ты сейчас в ярости, но мы не должны ссориться. Мы оба верные слуги Гильдии. Давай расцелуемся и разойдемся друзьями.
Она выпятила татуированную верхнюю губу, наверняка наполненную ядом.
– Да я лучше барсука отдеру, – сказал я.
– Заметано. Я знаю, где найти одного для тебя, – ответила она улыбаясь.
А потом ее улыбка растаяла, плоть обвисла, волосы покинули голову, а сама она превратилась в прежнего серого человека-лягушку и по-лягушачьи уплыла прочь, наслаждаясь моим бессилием. Все, что мне оставалось, – это смотреть ей вслед.
41
«Четвертованное солнце»
На следующий день наша четверка с «Суепки» встретилась в таверне «Четвертованное солнце», славящейся галлардийским вином. Разумеется, это была идея Гальвы. С головой погрузившись в графин с рубиновым галлардийским нового урожая, она сидела в углу в свежей бордовой рубахе, которая делала ее молодой, жизнерадостной и даже милой на фоне облупившейся серо-зеленой краски кирпичной стены. Она могла бы купить свое любимое черное в «Сварливой спантийке», но, думаю, это задело бы ее гордость.
Мы втроем подсели к ней, наполнили чаши и без промедления сдвинули их.
– За Смерть, – произнесла тост Гальва.
– За павших товарищей, – добавил Малк.
– За праведного подлеца Гормалина, – вспомнила Норригаль о бедном гарпунере из Пигденея, которого сожрали гоблины на своем кошмарном корабле.
– Пусть чаша его всегда будет полна, – предложил Малк.
– Но только пивом, – не смог удержаться я, заслужив укоризненные взгляды воительницы и моряка и сдавленное фырканье Норригаль. Правда, потом Малк и Гальва тоже невольно улыбнулись.
– Jilnaedu.
Гальва, подняла чашу, приветствуя меня, выпила и наполнила опять.
– Я привела вас сюда, чтобы официально предложить вам пойти со мной, – сказала она. – Я отправляюсь через Молрову в Аустрим, где должна буду позаботиться о безопасности королевы Мирейи, спантийской инфанты. Аустрим пал под натиском великанов, король мертв, но говорят, что королева жива и где-то скрывается.
Эти слова швырнули меня обратно в наполненный паром трюм гоблинского корабля, где раненый Малк заливал меня кровью, сам я думал лишь о том, что мы станем тушеным мясом для кусачих, а Норригаль рассказала мне ту же историю. То, что задумала Гальва, казалось почти немыслимым. Такое возможно только в сказке – посадить королеву-ведьму на спантийский трон. Должно быть, это прямое приглашение означало, что мы заслужили доверие Гальвы, а доверие спантийки было бесценной монетой.
– Но сначала мне нужно встретиться с войском моей страны, которое марширует в сторону Аустрима, чтобы сразиться с великанами, – продолжила она. – Одна спантийка пойдет дальше со мной. Она три года учила меня биться на мечах, и я очень хочу снова увидеться с ней.
– Но если в Аустрим уже идет войско, зачем там нужны мы? – спросил я.
– Чтобы завоевать королевство, не хватит и тысячи. Чтобы освободить узника, даже десятерых будет много, – ответила Гальва. – Войско идет сражаться с великанами, оттеснить их обратно в горы. А мы должны найти инфанту и отправить ее домой. Наш путь будет нелегким, с длинными переходами и коротким отдыхом. Мы потеряли много дней из-за того, что утонул корабль, и больше не можем здесь прохлаждаться. Выступаем завтра утром, и первые две ночи не будем нигде останавливаться. Каждый, кто поможет мне в этом предприятии, получит богатую награду и благодарность от владыки Испантии.
– Ты говоришь сейчас не о Калите, – подмигнул я ей.
– Говори тише, – одернула меня Норригаль.
– И смотри по сторонам, – добавила Гальва с легкой улыбкой и отмахнулась от этих мыслей. – Спантийская корона очень щедра, а возвращение инфанты на законное место сослужит добрую службу как Испантии, так и всему миру людей.
– Если на этом можно заработать, то я в деле, – сказал Малк.
Пока мы плыли на китобойном судне, я не замечал в нем замашек наемника. При такой кровавой и грязной работе не было никакого смысла носить хорошую одежду, но теперь, получив свою долю за гоблинский корабль, он нарядился во все лучшее, что мог предложить Эдт.
Его кожаный колет с вшитыми бронзовыми кольцами мог отразить удар ножа и даже меча. Он приобрел длинный меч истрийской стали, если я не ошибся, куда более солидного вида, чем та обшарпанная сабля, что была у него на «Суепке». Теперь Малк выглядел человеком, с которым нужно считаться. Он даже раздобыл где-то гальтское ожерелье золотой чеканки и повесил себе на шею, словно какой-нибудь принц, а не сын простого солдата из Плата-Глурриса. С коротко стриженными волосами и выбритым подбородком Малк наверняка вскружил головы половине дочерей Эдта по дороге к «Четвертованному солнцу».
И еще одно: пока мы с Норригаль играли лунную свадьбу, Малк и Гальва снова завели дружбу, прерванную спором о том, убивать меня или нет. Я представил себе, как они ходили по магазинам, словно две кумушки, отправившиеся на рынок. Гальва показывала ему свою новую бордовую рубаху, а Малк спрашивал: «Как ты считаешь, какое ожерелье лучше подчеркнет твердую линию моего подбородка?»
Представил и усмехнулся.
– Что такое? – спросила Гальва.
– Ничего. Я просто… любуюсь твоей рубахой.
– Почему ты все время смеешься? – возмутилась Гальва. – Смеешься, когда нужно молчать, говоришь, когда нужно слушать. А рубаха эта сшита известным спантийским портным, и она не мишень для насмешек.
– Так требует мой бог. Ты все еще хочешь взять меня с собой на поиски инфанты?
Она дважды моргнула, будто пытаясь забыть те слова, которые собиралась мне сказать.
– Да.
– Отлично. Это свидание на границе случится где-то возле Гревицы?
– Почему ты заговорил о Гревице?
– Это морловский город.
– Я знаю. Так почему ты заговорил о ней?
– Просто так. Я слышал, там плетут хорошие кружева.
– Кружева?
– В Гревице.
– Что ты собираешься делать с кружевами?
– Я подумал, может, они тебе пригодятся. Для этой прекрасной рубахи.
Она перегнулась через стол и влепила мне затрещину, но я только громче засмеялся.
– Я это заслужил, – сказал я и поднялся с места, все еще хихикая. – Посиди здесь. Я сам принесу тебе еще один графин вина. За счет Гильдии.
42
Богиня милосердия
Той ночью я оставил Обормота в комнате и повел Норригаль в старейший район Эдта, рядом с гаванью и невысокой круглой крепостью, которую называют башней Водяного. Мы сидели, свесив ноги с волнолома, и слушали поскрипывание кораблей, их тихое постукивание о причалы, журчание воды и крики ночных птиц.
Неподалеку стояла огромная статуя Кассии, богини милосердия и супруги Митренора. Одну руку со сложенной чашечкой ладонью она с надеждой протягивала к морю, а другую прижимала к груди. Это к ней обращались с молитвами о пропавших моряках. Она хранила верность Митренору, скольким бы нимфам и дочерям человеческим он ни оставил ублюдков, и единственной ее наградой было то, что иногда, только иногда, он проявлял милосердие и доброту. Если нужно было обмануть его, она не считала, что это ниже ее достоинства. «Ты хочешь утопить свою собственную плоть?» – вопрошала Кассия, удерживая его руку с плетью, занесенной над готовым опрокинуться кораблем. «Это что еще за шутки? – удивлялся Митренор. – Моя плоть священна и не может утонуть». На это Кассия отвечала: «Помнишь черноволосую девушку, которая миловалась с тобой на этом берегу меньше тридцати лет назад? Ее сын шел под парусом на том самом корабле, и сейчас он цепляется за свою жизнь». А Митренор говорил: «Который из них? Я вытащу его, а остальных утоплю». Но у Кассии уже был готов мудрый ответ: «Ну как же! Он самый красивый из всех, совсем как ты». И пока Митренор осматривал корабль, пытаясь определить, кто из моряков больше всех на него похож, Кассия усмиряла ветер и успокаивала море. И Митренор, так и не узрев собственного отражения в каком-то одном из моряков, но замечая отдельные свои черты в каждом, отпускал корабль с миром. Во всяком случае, так говорится в мифе, но вы же знаете, как поступают боги, когда они вам особенно нужны.
Если внимательней присмотреться к статуе Кассии, то можно заметить, что ее прекрасные ноги усеяны выбоинами в тех местах, где скорбящие жены, сыновья и матери долбили по ним молотками, кирками и камнями за то, что она не уберегла самых дорогих для них людей. А еще там были пятна крови от порезанных в знак протеста пальцев. Следует отметить, что они нападали только на богиню милосердия, ибо это был безопасный способ выплеснуть свой гнев: Кассия никогда никому не мстила. Со статуей Митренора по другую сторону крепости все обстояло иначе. Все боялись этого мерзавца. На его раздвоенном хвосте не сыщется ни одной отметины, хотя именно он держал в руке плеть, он был убийцей кораблей. На самом деле люди не верили, что он пошлет огромную волну в наказание за надругательство над своей статуей, но считали, что лучше проявить осторожность, чем пожалеть о содеянном. Прекрасная Кассия получала удары долотом и кровавые слезы, а Митренор делал все, что только пожелает. Понимаете? У богов есть чему поучиться.
Я огляделся и не увидел поблизости никого, кто мог бы нас подслушать.
«Кассия, – взмолился я со всей искренностью, на какую был способен, – сделай так, чтобы Норригаль не зарезала меня, не прокляла и не ослепила своим порошком, когда я скажу ей то, что должен сказать. Если ей непременно понадобится ударить меня, я это пойму, лишь бы только не по яйцам и не по горлу. А захочет бросить в меня камнем, так пусть он будет не больше того, что поместится в ее ладонь».
– Внутри моего кота прячется убийца-ассасин, – сказал я.
– Что? – не поняла она.
– Что слышала. И не просто ассасин – она адептка.
– Как это? Самая опасная из всех убийц, да?
– Да. У нее на теле около сотни магических татуировок, и на одной из них изображено бьющееся сердце, чтобы Гильдия узнала, если она умрет. Ее зовут Сеста. Она в самом деле ужасна. Не уверен, должен ли называть тебе ее имя, но она твое знает, так что это будет по-честному. Особенно после того, как я начал сомневаться, что это имя настоящее. Скорее, просто кличка убийцы, потому что ей было шесть лет, когда она убила. То есть убила в первый раз. Сеста значит «шесть». По-истрийски. Поэтому я думаю, что она истрийка. Хотя сильного акцента у нее нет, но их, наверное, от этого отучают.
Норригаль двинула мне по затылку – довольно сильно. Потом лизнула ладонь и пригладила гордый стяг из волос, поднявшихся дыбом от ее удара.
«Не так уж и плохо. Спасибо, Кассия. Ты просто прелесть».
– Ты знаешь, что мямлишь, как старик, когда волнуешься?
– Да, но я научился с этим справляться. Когда тебя нет рядом.
– Ты настоящий оболтус.
– Ты ненавидишь меня?
Я попытался прожечь ее взглядом насквозь, но ничего не вышло.
– Да, похоже, что помнишь. Так вот, раз в девять дней твоя мать отправляется пешком в соседний городок, в двух часах ходьбы от вашего, навестить твою сестру и ее детей. У твоей племянницы развилось заикание. Ты не знал об этом, зато я знаю. Подумай об этом, прежде чем решишь обмануть самого себя.
Я открыл рот и снова закрыл.
– Я знаю, ты сейчас в ярости, но мы не должны ссориться. Мы оба верные слуги Гильдии. Давай расцелуемся и разойдемся друзьями.
Она выпятила татуированную верхнюю губу, наверняка наполненную ядом.
– Да я лучше барсука отдеру, – сказал я.
– Заметано. Я знаю, где найти одного для тебя, – ответила она улыбаясь.
А потом ее улыбка растаяла, плоть обвисла, волосы покинули голову, а сама она превратилась в прежнего серого человека-лягушку и по-лягушачьи уплыла прочь, наслаждаясь моим бессилием. Все, что мне оставалось, – это смотреть ей вслед.
41
«Четвертованное солнце»
На следующий день наша четверка с «Суепки» встретилась в таверне «Четвертованное солнце», славящейся галлардийским вином. Разумеется, это была идея Гальвы. С головой погрузившись в графин с рубиновым галлардийским нового урожая, она сидела в углу в свежей бордовой рубахе, которая делала ее молодой, жизнерадостной и даже милой на фоне облупившейся серо-зеленой краски кирпичной стены. Она могла бы купить свое любимое черное в «Сварливой спантийке», но, думаю, это задело бы ее гордость.
Мы втроем подсели к ней, наполнили чаши и без промедления сдвинули их.
– За Смерть, – произнесла тост Гальва.
– За павших товарищей, – добавил Малк.
– За праведного подлеца Гормалина, – вспомнила Норригаль о бедном гарпунере из Пигденея, которого сожрали гоблины на своем кошмарном корабле.
– Пусть чаша его всегда будет полна, – предложил Малк.
– Но только пивом, – не смог удержаться я, заслужив укоризненные взгляды воительницы и моряка и сдавленное фырканье Норригаль. Правда, потом Малк и Гальва тоже невольно улыбнулись.
– Jilnaedu.
Гальва, подняла чашу, приветствуя меня, выпила и наполнила опять.
– Я привела вас сюда, чтобы официально предложить вам пойти со мной, – сказала она. – Я отправляюсь через Молрову в Аустрим, где должна буду позаботиться о безопасности королевы Мирейи, спантийской инфанты. Аустрим пал под натиском великанов, король мертв, но говорят, что королева жива и где-то скрывается.
Эти слова швырнули меня обратно в наполненный паром трюм гоблинского корабля, где раненый Малк заливал меня кровью, сам я думал лишь о том, что мы станем тушеным мясом для кусачих, а Норригаль рассказала мне ту же историю. То, что задумала Гальва, казалось почти немыслимым. Такое возможно только в сказке – посадить королеву-ведьму на спантийский трон. Должно быть, это прямое приглашение означало, что мы заслужили доверие Гальвы, а доверие спантийки было бесценной монетой.
– Но сначала мне нужно встретиться с войском моей страны, которое марширует в сторону Аустрима, чтобы сразиться с великанами, – продолжила она. – Одна спантийка пойдет дальше со мной. Она три года учила меня биться на мечах, и я очень хочу снова увидеться с ней.
– Но если в Аустрим уже идет войско, зачем там нужны мы? – спросил я.
– Чтобы завоевать королевство, не хватит и тысячи. Чтобы освободить узника, даже десятерых будет много, – ответила Гальва. – Войско идет сражаться с великанами, оттеснить их обратно в горы. А мы должны найти инфанту и отправить ее домой. Наш путь будет нелегким, с длинными переходами и коротким отдыхом. Мы потеряли много дней из-за того, что утонул корабль, и больше не можем здесь прохлаждаться. Выступаем завтра утром, и первые две ночи не будем нигде останавливаться. Каждый, кто поможет мне в этом предприятии, получит богатую награду и благодарность от владыки Испантии.
– Ты говоришь сейчас не о Калите, – подмигнул я ей.
– Говори тише, – одернула меня Норригаль.
– И смотри по сторонам, – добавила Гальва с легкой улыбкой и отмахнулась от этих мыслей. – Спантийская корона очень щедра, а возвращение инфанты на законное место сослужит добрую службу как Испантии, так и всему миру людей.
– Если на этом можно заработать, то я в деле, – сказал Малк.
Пока мы плыли на китобойном судне, я не замечал в нем замашек наемника. При такой кровавой и грязной работе не было никакого смысла носить хорошую одежду, но теперь, получив свою долю за гоблинский корабль, он нарядился во все лучшее, что мог предложить Эдт.
Его кожаный колет с вшитыми бронзовыми кольцами мог отразить удар ножа и даже меча. Он приобрел длинный меч истрийской стали, если я не ошибся, куда более солидного вида, чем та обшарпанная сабля, что была у него на «Суепке». Теперь Малк выглядел человеком, с которым нужно считаться. Он даже раздобыл где-то гальтское ожерелье золотой чеканки и повесил себе на шею, словно какой-нибудь принц, а не сын простого солдата из Плата-Глурриса. С коротко стриженными волосами и выбритым подбородком Малк наверняка вскружил головы половине дочерей Эдта по дороге к «Четвертованному солнцу».
И еще одно: пока мы с Норригаль играли лунную свадьбу, Малк и Гальва снова завели дружбу, прерванную спором о том, убивать меня или нет. Я представил себе, как они ходили по магазинам, словно две кумушки, отправившиеся на рынок. Гальва показывала ему свою новую бордовую рубаху, а Малк спрашивал: «Как ты считаешь, какое ожерелье лучше подчеркнет твердую линию моего подбородка?»
Представил и усмехнулся.
– Что такое? – спросила Гальва.
– Ничего. Я просто… любуюсь твоей рубахой.
– Почему ты все время смеешься? – возмутилась Гальва. – Смеешься, когда нужно молчать, говоришь, когда нужно слушать. А рубаха эта сшита известным спантийским портным, и она не мишень для насмешек.
– Так требует мой бог. Ты все еще хочешь взять меня с собой на поиски инфанты?
Она дважды моргнула, будто пытаясь забыть те слова, которые собиралась мне сказать.
– Да.
– Отлично. Это свидание на границе случится где-то возле Гревицы?
– Почему ты заговорил о Гревице?
– Это морловский город.
– Я знаю. Так почему ты заговорил о ней?
– Просто так. Я слышал, там плетут хорошие кружева.
– Кружева?
– В Гревице.
– Что ты собираешься делать с кружевами?
– Я подумал, может, они тебе пригодятся. Для этой прекрасной рубахи.
Она перегнулась через стол и влепила мне затрещину, но я только громче засмеялся.
– Я это заслужил, – сказал я и поднялся с места, все еще хихикая. – Посиди здесь. Я сам принесу тебе еще один графин вина. За счет Гильдии.
42
Богиня милосердия
Той ночью я оставил Обормота в комнате и повел Норригаль в старейший район Эдта, рядом с гаванью и невысокой круглой крепостью, которую называют башней Водяного. Мы сидели, свесив ноги с волнолома, и слушали поскрипывание кораблей, их тихое постукивание о причалы, журчание воды и крики ночных птиц.
Неподалеку стояла огромная статуя Кассии, богини милосердия и супруги Митренора. Одну руку со сложенной чашечкой ладонью она с надеждой протягивала к морю, а другую прижимала к груди. Это к ней обращались с молитвами о пропавших моряках. Она хранила верность Митренору, скольким бы нимфам и дочерям человеческим он ни оставил ублюдков, и единственной ее наградой было то, что иногда, только иногда, он проявлял милосердие и доброту. Если нужно было обмануть его, она не считала, что это ниже ее достоинства. «Ты хочешь утопить свою собственную плоть?» – вопрошала Кассия, удерживая его руку с плетью, занесенной над готовым опрокинуться кораблем. «Это что еще за шутки? – удивлялся Митренор. – Моя плоть священна и не может утонуть». На это Кассия отвечала: «Помнишь черноволосую девушку, которая миловалась с тобой на этом берегу меньше тридцати лет назад? Ее сын шел под парусом на том самом корабле, и сейчас он цепляется за свою жизнь». А Митренор говорил: «Который из них? Я вытащу его, а остальных утоплю». Но у Кассии уже был готов мудрый ответ: «Ну как же! Он самый красивый из всех, совсем как ты». И пока Митренор осматривал корабль, пытаясь определить, кто из моряков больше всех на него похож, Кассия усмиряла ветер и успокаивала море. И Митренор, так и не узрев собственного отражения в каком-то одном из моряков, но замечая отдельные свои черты в каждом, отпускал корабль с миром. Во всяком случае, так говорится в мифе, но вы же знаете, как поступают боги, когда они вам особенно нужны.
Если внимательней присмотреться к статуе Кассии, то можно заметить, что ее прекрасные ноги усеяны выбоинами в тех местах, где скорбящие жены, сыновья и матери долбили по ним молотками, кирками и камнями за то, что она не уберегла самых дорогих для них людей. А еще там были пятна крови от порезанных в знак протеста пальцев. Следует отметить, что они нападали только на богиню милосердия, ибо это был безопасный способ выплеснуть свой гнев: Кассия никогда никому не мстила. Со статуей Митренора по другую сторону крепости все обстояло иначе. Все боялись этого мерзавца. На его раздвоенном хвосте не сыщется ни одной отметины, хотя именно он держал в руке плеть, он был убийцей кораблей. На самом деле люди не верили, что он пошлет огромную волну в наказание за надругательство над своей статуей, но считали, что лучше проявить осторожность, чем пожалеть о содеянном. Прекрасная Кассия получала удары долотом и кровавые слезы, а Митренор делал все, что только пожелает. Понимаете? У богов есть чему поучиться.
Я огляделся и не увидел поблизости никого, кто мог бы нас подслушать.
«Кассия, – взмолился я со всей искренностью, на какую был способен, – сделай так, чтобы Норригаль не зарезала меня, не прокляла и не ослепила своим порошком, когда я скажу ей то, что должен сказать. Если ей непременно понадобится ударить меня, я это пойму, лишь бы только не по яйцам и не по горлу. А захочет бросить в меня камнем, так пусть он будет не больше того, что поместится в ее ладонь».
– Внутри моего кота прячется убийца-ассасин, – сказал я.
– Что? – не поняла она.
– Что слышала. И не просто ассасин – она адептка.
– Как это? Самая опасная из всех убийц, да?
– Да. У нее на теле около сотни магических татуировок, и на одной из них изображено бьющееся сердце, чтобы Гильдия узнала, если она умрет. Ее зовут Сеста. Она в самом деле ужасна. Не уверен, должен ли называть тебе ее имя, но она твое знает, так что это будет по-честному. Особенно после того, как я начал сомневаться, что это имя настоящее. Скорее, просто кличка убийцы, потому что ей было шесть лет, когда она убила. То есть убила в первый раз. Сеста значит «шесть». По-истрийски. Поэтому я думаю, что она истрийка. Хотя сильного акцента у нее нет, но их, наверное, от этого отучают.
Норригаль двинула мне по затылку – довольно сильно. Потом лизнула ладонь и пригладила гордый стяг из волос, поднявшихся дыбом от ее удара.
«Не так уж и плохо. Спасибо, Кассия. Ты просто прелесть».
– Ты знаешь, что мямлишь, как старик, когда волнуешься?
– Да, но я научился с этим справляться. Когда тебя нет рядом.
– Ты настоящий оболтус.
– Ты ненавидишь меня?