Вор с черным языком

Я замер, а она забежала вправо от меня, и камень поплыл за ней. Она сделала круг, и камень повторил круг за ней. Потом Норригаль выплюнула свой камень изо рта, и мой стал медленно, рывками опускаться, как опадающий мужской петушок.

Мысли об этом не выходили из моей головы все время, пока я целовался с ней и наблюдал, как она держит камень во рту.

– А он сделает так же, если ты положишь его в какое-то другое место?

Она улыбнулась приоткрытым ртом и ответила:

– Куда угодно, где он будет нагреваться.

И мы чуть ли не бегом направились в общественные бани.





40

Эдтские бани




Норригаль, Норригаль! Моя сладость и горечь. Норригаль, хрупкая и сильная, пахнущая гвоздикой и пчелиным воском, сидром и мимолетным животным запахом лани. Я заклинаю тебя снова предстать передо мной такой, какой ты была в Эдте. Пусть даже ради одной, слишком короткой цепочки слов.

Я вызываю в воображении безупречную белизну твоей руки, которую я увидел, когда ты наклонилась ко мне на вершине ведьминой башни и вырезала свое имя там, где оно уже никогда не загладится. Вызываю в солнечном свете памяти твои темно-медовые волосы и прекрасные ноги. Заклинаю тебя спеть, но если ты не хочешь, то просто поговори со мной. Поговори, как в Эдтских банях, когда твой голос повторяло эхо и подкрашивал стук падающих водяных капель. Расскажи мне на ушко, какой из недолговечных обязанностей жены ты думаешь меня удостоить и какого супружеского дара потребуешь от меня. Ибо в это мгновение ты снова будешь моей, как тогда, в Эдте. Твоя кожа, словно монета, сверкающая под луной или при свечах, – монета, которую можно потратить, но нельзя сберечь.

Тот твой голод и ту жажду, когда-то утоленную мной, может утолить и другой, но Харос сплел наши дороги в тугую косу, и потому твои глаза, и руки, и смех достались именно мне. И до той поры, когда с усмешкой уйду в землю, я буду помнить, как ты короновала меня и как сделала нищим, но не смогу назвать никого, кто был бы лучше тебя.



Каменные бани Эдта считались чудом архитектуры и инженерной мысли, местом паломничества для всего мира людей. Их питали горячие источники, и воду не нужно было подогревать. Вода лилась в большие бассейны с вырезанными в камне скамьями и нишами, стены украшала хитроумно выложенная мозаика с изображениями деревьев, рыб и гиппогрифов. Световой люк в крыше, размером с крупный корабль, был самым искусным за пределами Галлардии витражом. Он представлял Сата, бога солнца, в янтарном одеянии, с голубым небом вокруг и обрамлением из листьев и веток. Каменные стены были оживлены фигурами высотой в десять футов. Переплетенные бедра и тела любовников. Их радостные и доставляющие радость лица выступали из шероховатой, как будто не до конца обработанной скалы. Сквозь прозрачную зеленоватую воду на полу бассейна виднелась мозаика с самим Митренором, который подстегивал бурю одной рукой, а другой ласкал нимфу. Бассейны были общими, мужчины и женщины, молодые и старики купались вместе без всякого стыда. Жрицы Митренора заботились о двух сотнях масляных ламп, а солнечные лучи пронизывали облака пара сверху. Проходивший между рогатыми бюстами старины Хароса желоб подавал воду в ячейки из известняка для тех, кто хотел уединения. Говорят, что половину незаконнорожденных в Эдте зачали именно здесь.

Купающиеся обычно не носили ничего, кроме кошелей с монетами на шее. Нанятые лютнисты бродили вдоль бассейна, с равным удовольствием бренча медленные мелодии для влюбленных в укромных уголках и известные баллады в общей купальне. За пару медяков служанки могли усыпать воду дикими цветами. Торговцы продавали охлажденный мед или виноград, сидр или фундук и мешочки с жареными улитками. Сорниянки, оставшись без оружия, прижимались одна к другой, как ягоды в кисти винограда. Рядом с голыми банкирами из крупнейших домов Хеллернока, финансовой столицы мира людей, сидели торговки устрицами и козопасы. Вода уравнивала всех. Вода была безопасной.

После четвертого круга любовных утех в ванне под крохотным, но почти нестерпимо горячим водопадом Норригаль оставила меня одного, и я опустил ноги в большой бассейн с теплой водой. Моя спина была сплошь покрыта царапинами и укусами. У Норригаль мастерски получалось укусить точно в миг величайшего наслаждения, а боль приходила уже позже. Горячая вода смягчала усталость редко используемых мышц, которые я растягивал и напрягал во время любовной игры.

Мужчина средних лет, по-лягушачьи плывущий ко мне, не вызвал у меня никаких дурных мыслей. Открывал и закрывал рот он тоже на лягушачий манер, и его подбородок приближался очень медленно, на один дюйм за каждый толчок ногами, поднимавший позади небольшую волну. Наконец он выпрыгнул из глубины и уселся на выложенную плиткой скамью рядом со мной:

– Хорошая здесь вода, и такая теплая, правда?

Обычно я не имею ничего против пустых разговоров, но сейчас они были губительны для приятных воспоминаний, поэтому я только хмыкнул, показывая, что все слышал, но не горю желанием услышать продолжение.

Но он все-таки продолжил:

– Говорят, в этом году здесь случилось убийство.

Теперь уже мне пришлось обратить на него внимание, будь он проклят. Если незнакомец вдруг заговорил об убийстве, лучше быть начеку.

– Что, прямо в банях?

– Ага, вот в этом бассейне.

– Так, значит, ты и был убийцей?

– Нет, не я, – ответил он.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Тогда зачем ты мне об этом рассказываешь? – спросил я.

– Просто по-дружески.

– По-дружески было бы сказать мне, где подают лучшее рыбное рагу. Или предупредить, в какой таверне разбавляют вино. А ляпнуть ни с того ни с сего об убийстве – это совсем не по-дружески. Я бы назвал это в лучшем случае зловещим, а в худшем – угрожающим.

– Но откуда мне было знать, о чем ты думаешь?

– Ниоткуда. Может быть, я вообще спал. А тут ты подплываешь и дудишь мне в ухо всякую ерунду.

– Я просто подумал, что ты хотел бы узнать…

– Нет, не хотел бы и не узнаю, что бы там дальше ни случилось. Не нужно мне это.


– Я думал, ты хотел бы узнать…

– Да насрать мне на это, приятель.

Я прикрыл глаза, надеясь, что он уйдет.

– …что должен и дальше следовать за спантийкой.

Я открыл глаза, потому что голос стал другим. Совсем не таким, как у этой лягухи. Это был голос убийцы, скрывавшейся в коте.

Сесты.

Я взглянул на нее, и это в самом деле была она. Татуированная и смертельно опасная, с бесстрастным, безжизненным взглядом, так не похожим на веселые, полные счастья глаза Норригаль. Черная от татуировок губа презрительно выпятилась, твердая чугунная рука ухватилась за край бассейна.

– Ну хорошо, а с чего ты решила, что я не буду следовать за спантийкой?

– Потому что ты теперь драный муж, разве не так?

– Всего на месяц.

– Месяц – это слишком много.

– А какое дело до этого Гильдии? – спросил я, хотя уже знал ответ.

Сердечные дела всегда вызывают подозрения. Известно, что Берущие могли убить человека, чувства которого грозили нарушить планы Гильдии либо привести к измене. К тому же они недолюбливали великих независимых магов, таких как Мертвоножка, Трясошип, Фульвир, не пожелавших преклонить колени перед Гильдией магов. Которая, как известно, была двоюродной сестрой Гильдии Берущих.

Сеста подождала, пока молчание выполнит за нее всю работу.

– Просто хочу убедиться, что у тебя нет никаких замыслов романтического побега. Ты пойдешь туда, куда отправится спантийка, и точка. Будь настороже, малыш Кинч, и знай свое место. Мы убеждены, что спантийка разыскивает инфанту Мирейю, племянницу спантийского короля. Она была в наших руках, но мы ее упустили и теперь надеемся, что птичья воительница сможет ее найти. Помни, что ты всего лишь клещ на заднице спантийки и стоит тебе упасть, как тебя раздавят.

– Тогда кот – блоха на клеще, а ты – какашка в пузе у клеща.

Она хмыкнула и едва сдержала полуулыбку:

– Остроумно. Но пока ты не сделался еще остроумней, взгляни сюда.

Она указала на татуировку у себя на груди, слева от часов. Там было изображено сердце и три слова на кешийском: «сердце», «стук» и еще одно, означающее одновременно и «призыв», и «сообщение».

– Смотри, смотри.

Через мгновение я заметил, что татуированное сердце забилось. И слабо засветилось, несмотря на свою черноту.

– И что оно делает? – спросил я.

– Сохраняет мою жизнь. Потому что показывает, что я жива. Если я умру, оно погаснет, и вместе с ним погаснет такое же сердце в Пигденее. Когда это случится, к тебе и твоим родным пошлют нежданных гостей. Знаю, я уже говорила об этом, просто решила показать тебе, что это не пустая болтовня. Нам нужно, чтобы ты знал, что ты наш. Подумай об этом, прежде чем возобновлять свой языческий лунный обет, если, конечно, вы оба проживете этот месяц.

В тот момент я ненавидел ее. Ненавидел Гильдию. И жалел, что не отправился на Гоблинскую войну, пусть даже я погиб бы там или остался без пальцев.

– Ты просто завидуешь, – сказал я.

– Чему?

– Счастью, – по наитию ответил я, и она умолкла.

Ненадолго, но я наверняка угодил по ее больному месту.

– Что ты об этом знаешь, Шутник? То, что ты называешь счастьем, – это просто ветер, который ощущаешь, падая со скалы. Я пришла сюда, чтобы удержать тебя. Теперь это дело Гильдии. Своими любовными клятвами ты поставил девушку под удар. Я надеялась, что ты будешь осмотрительней.

– Я уже говорил тебе, что` сделаю, если ты будешь ей угрожать.

– Точно. Убьешь кота, когда я буду у него внутри. Свернешь ему шею и так далее.

– Думаешь, я этого не сделаю?

– Думаю, ты просто перестал соображать. Провались сейчас земля под твоими ногами, ты в своем увлечении этой девчонкой ничего бы не заметил.

– Если ты ее тронешь…

– Заткни свою дыру и слушай, Kinch á Glurris Na Filleen.

Услышав свое настоящее имя: «Кинч с реки, из рода Филлина», я сразу умолк.

А она продолжила: