Вор с черным языком

Я оглянулся, еще раз проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь, и понизил голос:

– Какой вещи?

– Ты знаешь.

– Конечно не знаю. Есть много разных вещей. Кто-то не делает какие-то вещи, а другие ничего не имеют против. Но при этом вторые могут смутиться от того, что предпочитают первые.

– Ах да, я совсем забыла, какой у тебя богатый опыт. Но ты ведь понял, о чем я говорила, засранец.

– О том, как вывести лобковых вшей ламповым маслом? – прошептал я.

Норригаль прикрыла рот рукой и захихикала, покраснев в свою очередь.

– Итак, – сказала она, снова взглянув на меня поверх кружки. – Ты берешь меня? Встанешь сегодня ночью рядом со мной под слепой луной, чтобы произнести соединяющие слова?

Не успев ответить, я уловил краем глаза чей-то силуэт справа от себя. Пьяно пошатывающийся силуэт.

– Хозяйка! – крикнул он.

Ох, срань, вот и началось! И пьяный вдобавок. Пьяные хуже не только потому, что часто промахиваются и бьют тебя по уху, но еще и потому, что вдвое обиднее получать от того, кому ты мог бы навалять не напрягаясь. Мое везение угасло. И это было плохо. Я торопливо доедал кролика.

– Хозяйка! – закричал он опять, и на этот раз женщина за стойкой обернулась. – Кто-нибудь уже требовал награду за этого?

Я жевал и жевал.

– Он занят своими делами, Джоаш, – сказала хозяйка. – И ты бы занялся своими, а? Непохоже, чтобы тебе была нужна добавка.

Все, кто сидел в таверне, благодушно рассмеялись. Я уже говорил, что мне нравится Средиморье? Возможно, имея рядом таких сильных и опасных соседей, народ поневоле становится умней и добрей. И они все были умными и добрыми. Кроме этого болвана, то есть Джоаша. Девятнадцати лет от роду – не больше и не меньше. Красив, как дерево в цвету, и туп как бревно.

– Тогда требую я.

«Кусай».

«Жуй, жуй, жуй».

Нетвердой походкой он подошел ближе.

«Глотай».

– Ты встанешь или хочешь получить сидя? – спросил он так, как будто предлагал почистить мои сапоги.

Его едва пробившиеся усики были влажными, и меня передернуло от отвращения.

– Давай закончим с этим, – сказал я, подавленный тем, что мой разговор с Норригаль испорчен этим дерьмом.

Может, плюнуть ему в лицо куском тушеного мяса в ответ на удар? Но нет, Гильдия такого не потерпит. Это поставило бы ее в дурацкое положение. Оставалось только смириться. Я знал, что рискую, отправляясь в таверну.

Этот подонок все-таки ударит меня.

Он немного театрально закатал рукав и кивнул Норригаль, желая оставаться галантным до конца. Она подмигнула ему в ответ, и в тот момент я не понял почему. Парень замахнулся, и мясистая ладонь хлестнула меня, обожгла до звона в ушах. Он был большой, тяжелой кучей coumoch, этот Джоаш.

Но этим дело не кончилось. Та же самая рука, что ударила меня, снова взметнулась вверх, и Джоаш приложил по щеке самому себе еще сильнее, чем мне.

Я не удержался и хрипло захохотал.

– Ух! – проговорил он, настолько пьяный, что даже не сообразил, в чем дело.

И для верности еще раз ударил себя наотмашь, сказав «ох!» намного тише, чем заслуживала оплеуха.

Я оглянулся на Норригаль.

Она пожала плечами.

– Хо! – сказала девушка, что стояла рядом с ним и явно забавлялась этим зрелищем.

Рука Джоаша тут же взлетела и выдала ей оплеуху, хотя сам он даже не смотрел на девушку. Ее подруга положила руку на плечо Джоаша и сказала:

– Эй, посмотри-ка сюда.

Но рука Джоаша всадила затрещину и ей, да так, что его самого развернуло. Думаю, он вывихнул плечо, потому что снова пробормотал: «Ох!» Первая девушка ударила его кулаком, он в ответ пнул ее ногой, потом рука Джоаша залепила оплеуху второй девушке, а она сурово, по-солдатски, пихнула его локтем. Он пошатнулся, а потом его очень быстро повалили на колени и вышибли дух вместе со всем дерьмом.

Норригаль взяла меня за подбородок и повернула к себе, чтобы я смотрел прямо на нее.


– Ты так и не ответил на мой вопрос, – сказала она.

– Да. Разумеется, я говорю «да».

– Хорошо. Для начала я хочу, чтобы ты надел это.

Она надела мне на шею шнурок, на котором висела красивая жемчужно-серая половинка камня, расколотого надвое. Она была маленькой, примерно с половину сливовой косточки. Вторую половинку камня Норригаль повесила на шею себе.

– Что это? – спросил я.

– Раздвоенный камень.

Смотреть на него было одно удовольствие. Он был расколот как раз там, где коричневое пятнышко подмигивало, как крохотный глаз. У половинки Норригаль был такой же изъян.

– Кажется, в нем есть магия.

– О, конечно есть.

– И что она дает?

– Я смогу позвать тебя, а ты меня.

Но она не успела объяснить, как это делается.

Какой-то мужчина закричал:

– Джоаша заколдовали! Это она заколдовала его!

Он показал на Норригаль, и на нас уставились тяжелые взгляды.

– Все правильно, я его заколдовала, – сказала Норригаль, вставая. – Я прислужница Гвендры На Гэлбрет Гальтской, королевы Бесснежного леса, ведьмы из Вывернутой башни, известной под именем Мертвоножка. Я нахожусь под ее защитой, а этот парень – под моей.

Толпа замерла, но хозяйку таверны эти слова только подзадорили.

– Ведьма далеко отсюда, в Холте, – сказала она, выходя из-за стойки с дубинкой в руке. – А таверна эта – моя. Вон отсюда!

И она указала дубинкой на дверь.

Я схватил то, что осталось от моего рагу.

– Оставь миску!

Я опрокинул миску в рот и проглотил столько подливки, сколько смог, а остатки кролика прихватил с собой. Он обошелся мне в две чудные средиморские «служанки» из более чистого серебра, чем те марки, что чеканят в Холте. И я не желал терять ужин просто потому, что какой-то дристун Джоаш захотел выпить бесплатной дрисни.

Сохраняя достоинство, Норригаль развернулась и медленно пошла к двери. Я поставил миску на стол, обтер губы рукавом и двинулся следом, не поворачиваясь к толпе спиной, потому как подозревал, что они набросятся на нас. Несколько человек так и сделали, но не для того, чтобы расправиться с нами, а просто подтолкнуть к выходу. Нас грубо схватили и вышвырнули из таверны. Меня грубее, поскольку они воображали себя вежливым народом и к тому же побаивались Норригаль. Мы оба шлепнулись лицом в грязную колею возле «Пяти запряженных стариков», кроличья ножка тоже упала в грязь, на радость подзаборной псине, у которой хватило смелости сцапать ее и убежать.

– Пусть лучше она, чем мальчишка-посудомойщик, – со смехом сказал я, и Норригаль тоже рассмеялась.

Мы уселись на землю, как детишки, лепящие куличики, и сплели пальцы, глядя в темное безоблачное небо и серо-черный диск слепой луны.

Она взяла мое лицо в свои ладони, как велит обычай. И я поступил так же.

– Кинч На Шаннак, отвечай, поскольку новая луна является твоим свидетелем, берешь ли ты меня в лунные жены и дашь ли мне месяц счастья в постели и вне ее?

– Да. Норригаль На Гэлбрет, сделаешь ли ты то же самое для меня?

– Ты же знаешь, что да.

Мы сидели в грязи и целовались, перепачканные, продрогшие и беззаботные. Она ощущала вкус кролика и пива на моих губах, я – слив и сидра на ее. Потом загрохотала воловья упряжка, и мы поднялись и пошли рука об руку. Она забежала вперед, повернулась лицом ко мне и положила раздвоенный камень себе в рот.

– Что это у тебя, свисток? – спросил я.

– Падавди, – ответила она, что означало: «Подожди».

Должно быть, это один из признаков любви, когда ты понимаешь возлюбленную, даже если она говорит с набитым ртом.

– Чего подождать?

– Кавда навреетфа.

«Когда нагреется».

Она так и шла спиной вперед, глядя на меня. Вдруг мой камень приподнялся, словно кусок железа, притянутый магнитом, и поплыл вперед, а веревка легонько потянула меня за шею следом.

– Стой на месте, – приказала Норригаль.