Вор с черным языком
Часть 36 из 59 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– И я не хочу отдавать тебе гоблинский корабль за четвертной «разгром».
– Не знаю, где, по-твоему, ты находишься, моя спантийская подруга, но это точно не аукционный дом. Я уже сказала, сколько предлагает король.
– Да, сказала. И сдержишь слово.
– Конечно сдержу. Четвертной, и ни медяком больше.
– Нет, – сказала Гальва, вставая.
Стражники с алебардами у дверей шагнули ближе. Наше оружие забрали на хранение, но Гальва, тощая, усталая и израненная, все равно оставалась очень серьезным препятствием.
Она потянулась к кошелю, который носила на ремешке под мышкой, и достала оттуда золотую печать в кожаном футляре. Спантийскую печать.
– Я первая дочь герцога Браги, – сказала Гальва по-холтийски. – Можешь оставить себе пуховую перину, но горячую ванну я возьму. И десятую часть стоимости гоблинского корабля, чтобы отвезти моего посланника в Аустрим.
Остальная часть разговора прошла на спантийском.
39
Лунная жена
Ох, ваша светлость! Жаль, я не знал, что путешествую в компании драной спантийской аристократки. Ты вообще собиралась рассказать мне о своем высоком происхождении?
Гальва только что приняла ванну, и, готов поклясться, спантийка стала на дюйм выше с тех пор, как проговорилась, что ее папаша – герцог. Причем знаменитый герцог, известный далеко за пределами страны. Даже я слышал, что Родрику Брага потерял половину состояния из-за гибели своих лошадей, но все равно был богаче любого спантийца, не считая королевской семьи. Семейству Брага принадлежали лучшие пастбища в Испантии, а значит, и во всем мире людей. Их произвели в рыцари еще пятьсот лет назад. На гербе герцога Браги, как вы, возможно, знаете, изображена лошадь, вставшая на дыбы перед скелетом. Какая ирония! И как опечалился, должно быть, герцог, потерявший не только лошадей, но и всех своих сыновей, когда узнал, что его дочь и наследница обручена с Костлявой. Такие истории хорошо слушать в песне менестреля теплым Сатовым днем месяца цветня с девичьей головой на твоих коленях.
Теперь появился новый смысл в том, что Гильдия отправила меня с Гальвой. Она разыскивала якобы безумную спантийскую принцессу, выданную замуж за короля Аустрима. Гальва говорила, что хочет спасти принцессу, хотя я, сам будучи лжецом, предполагал, что и она тоже врет. Но теперь все стало ясно. Почему Берущие так озабочены Мирейей, объявившей Гильдию вне закона в Аустриме? Хотят ее убить? Не лишено логики, но Гильдия слишком жадна, а королева – очень ценный товар. Убить птичью воительницу и потребовать выкуп за Мирейю? Это звучит правдоподобней. Но, имея дело с этими засранцами, ни в чем нельзя быть уверенным. У меня голова пошла кругом.
– С чего это я буду рассказывать тебе, кто я такая? – спросила Гальва.
– Я бы реже ковырял в носу и поссать отходил подальше в лес.
– Нет. Ты бы смеялся над моей семьей, и мне пришлось бы тебя побить. То, что мои братья умерли и я стала наследницей, – не мишень для твоих шуток. Но ты бы все равно зубоскалил. Не смог бы удержаться. Твой рот как мочевой пузырь дряхлого старика.
– Фу, как грубо. Тебе не из-за чего злиться на меня.
Она хмыкнула и налила себе вина.
– Еще только середина дня. Ты так умрешь желтой смертью.
Я показал на ее чашу.
– Моя смерть будет красной, как вино. По крайней мере, я молюсь об этом. А теперь расскажи, что ты на самом деле знаешь об этом chodadu коте.
– Кроме того, что ему отчаянно везет? – переспросил я.
– Не увиливай.
– Что ты хочешь от меня услышать?
– Я хочу, чтобы ты мне объяснил, почему он пытался открыть мою сумку.
– А у тебя там не было сыра? Он любит сыр.
– В моей сумке не было chodadu сыра. Чего он хотел? Он ведь чего-то хотел.
– Может быть, любви.
– В моем кошеле любви не найдешь.
– Возможно, он решил, что туда упало твое сердце. Ты так сердито на него смотришь. Почесала бы ему за ухом и подружилась с ним.
Она с отвращением фыркнула и вышла из комнаты, оставив меня один на один с Обормотом. Малк решил прогуляться по прибрежным тавернам в поисках нового корабля или драки, а может, того и другого сразу. Норригаль отправилась в квартал магов посмотреть, чем можно пополнить свой сундучок.
Я посмотрел на Обормота:
– Какого хрена ты рылся в ее вещах? Хочешь, чтобы она свернула тебе шею?
Обормот мяукнул, как обычный кот, повернув ко мне голову на три четверти.
– Ты все еще здесь? – спросил я. – Эй, убийца, ты здесь?
Кот сидел как ни в чем не бывало. То ли Сеста вышла из него, то ли просто спала, если она могла там спать. Я мало что знал о таком подселении, но был почти уверен, что она ушла. Бродит где-то по городу Эдту, наполняя бездонную яму своего желудка. Поэтому я взял Обормота за шкирку, посадил себе на колени и почесал за ухом. Он прикрыл слепые глаза и громко заурчал на вдохе и на выдохе, словно лопнувший мех.
– Тогда это только для тебя, – сказал я. – Только между нами.
Город Эдт был прекрасен. Прорытые триста лет назад каналы с зеленоватой водой прорезали кварталы домов из серовато-белого кирпича. На перекрестках стояли ступенчатые каменные пирамиды с клумбами, засаженными розами, тюльпанами и можжевельником, медведушником, винными сливами и физалисом. Границы районов отмечали королевские деревья, зачарованные так, что на месте сорванных плодов за ночь вырастали новые. Любой житель Эдта мог взять себе грушу или яблоко, но только один плод. Взявший второй получал взбучку от королевских дубинок, которые поддерживали порядок в городе, как цепеносицы в Холте.
Эдтское крепкое светлое пиво и медовой сладости сидр отправляли морем в Брайс и Холт или сушей на юг, до самой Бельтии. Выражение «продать пиво антерцу» означало неожиданный успех, а Эдт именно этим и занимался. Говорили, что антерцы пьют только свое пиво и то, что привезено из Эдта, а все остальное даже мочой не считают. Жители Эдта тоже пили антерское пиво, а также галлардийское и спантийское вино, брайсовские мед и сидр, истрийскую граппу и виски из Холта и Гальтии. Любой моряк обрадуется, если его судно станет в порту Эдта, потому что здесь больше славных таверн, чем храмов.
А еще у этих таверн замечательные названия: «Пьяный медведь», «Поэма ее любовника», «Крюк и кол», «Ремень твоего отца», «Четвертованное солнце», «Пернатая стерва». Последнюю назвали в честь средиморской королевы, распустившей парламент с такими словами: «Ослы должны возить тележки, а не сидеть и болтать без умолку». Пятеро стариканов из парламента захватили ее в плен, вымазали клеем и обваляли в перьях, заявив, что курица должна нести яйца, а не кукарекать. Но она стала любовницей одного генерала, переманила рыцарей на свою сторону и разогнала парламент. А облапошенным старым пердунам сказала, что курицы и ослы пошли друг на друга войной и курицы победили. Таверна «Курица и осел» стояла на Водной улице. Потом королева запрягла этих пятерых в тележку и прогнала по городу на виду у всех жителей. Таверна «Пять запряженных стариков» находится на Замковой улице, и как раз там мы встретились с Норригаль, чтобы вместе поужинать.
– Я подумала, что на какое-то время ты подойдешь, – сказала Норригаль, глядя на меня поверх чаши с сидром, и таких веселых глаз я у нее еще не видел.
– Подойду для чего?
– Для меня.
Я почти никогда не краснел, но тут залился румянцем. Вытянул из рагу кроличью ножку и принялся слизывать с нее подливку с таким видом, будто больше меня ничего не интересует.
– Мы с тобой могли бы дать лунную клятву, со всем, что при этом полагается, но только если ты согласишься на мои условия.
На тарелке перед ней лежал перепел с черносливом и розмариновый хлеб. Она оторвала жареное крылышко, стянула зубами кожицу и обсосала косточку так, что это казалось скорее естественным, чем бесстыдным. Хотя, разумеется, означало именно то, что означало.
Стать ее любовником на один месяц. В каком-то смысле мужем. Это был древний гальтский обычай, освященный Харосом. Древнее Холта, древнее Белого тракта и Тряса. Он звенел в моей крови, и не только потому, что я был молод и полон желания.
– Я слушаю, – сказал я с лучшей своей полуулыбкой.
– Еще бы ты не слушал, наивный человек. Сначала натри щеку вот этим. Эту самую щеку. – Она показала на мою татуировку и протянула пятигранную баночку с какой-то мазью медного цвета. – Спросишь у меня, что это такое, и я заберу свои слова обратно.
Я кивнул, втер немного и сразу почувствовал жжение. Оставалось только надеяться, что мазь не сведет татуировку. Если я покажусь где-нибудь без этого знака и с неуплаченным долгом, у меня будут большие неприятности. Гильдия может заменить раскрытую ладонь на кулак. Или отрезать мне большой палец. Но я доверял Норригаль На Гэлбрет. Защити меня Фотаннон, я доверял ей.
– Значит, ты знаешь о магических татуировках?
– Больше чем просто знаю.
– И можешь сама их сделать?
– Могу.
– Это мощная магия. Ты никогда не говорила, что умеешь такие вещи.
Я стащил из рагу кусочек голубой морковки с луком.
– А ты хоть раз спрашивал? Итак, ты хочешь услышать мои условия или я поищу другого парня? Сегодня новая луна, ты не забыл?
Конечно не забыл, но не потому, что собирался произносить заклинания. Вор обязан знать, темная ли будет ночь.
Я коснулся уха.
«Слушаю».
– Во-первых, ты будешь делать все, что я скажу, чтобы мой живот оставался плоским. Я не создана для воспитания детей. Мое предназначение – служить своему ремеслу и своему народу. И я не смогу хорошо выполнять свою работу с соском во рту младенца. И вообще, наш мир – неподходящее место для жизни.
Я вспомнил, как мечтал на китобойном корабле о том, что у нас с Норригаль будут дети, и распрощался с этими мечтами. Прежде чем заговорить снова, она внимательно посмотрела на меня:
– Во-вторых, ты не обязан раскрывать мне свои секреты, а я тебе – свои. Ничего такого, чем ты не хочешь поделиться. Мы будем вместе месяц, а не всю жизнь, но даже у постоянной жены есть в сердце две-три закрытые двери.
– Согласен, – сказал я с облегчением и благодарностью за то, что она не будет давить на меня расспросами о коте.
– Последнее и самое главное, – продолжила она. – Веди себя со мной так же, как раньше. Ты всегда был для меня другом и не станешь кем-то другим, разделив со мной постель, или я очень пожалею об этом. Если какой-то мужчина засмотрится на меня, даже хороший, честный человек, знай, что ему придется ждать по меньшей мере месяц, а то и всю жизнь. И я буду знать, что у тебя с девушками дела обстоят так же.
– Согласен.
– И еще одно…
– Что?
– Я не делаю этой вещи.
– Не знаю, где, по-твоему, ты находишься, моя спантийская подруга, но это точно не аукционный дом. Я уже сказала, сколько предлагает король.
– Да, сказала. И сдержишь слово.
– Конечно сдержу. Четвертной, и ни медяком больше.
– Нет, – сказала Гальва, вставая.
Стражники с алебардами у дверей шагнули ближе. Наше оружие забрали на хранение, но Гальва, тощая, усталая и израненная, все равно оставалась очень серьезным препятствием.
Она потянулась к кошелю, который носила на ремешке под мышкой, и достала оттуда золотую печать в кожаном футляре. Спантийскую печать.
– Я первая дочь герцога Браги, – сказала Гальва по-холтийски. – Можешь оставить себе пуховую перину, но горячую ванну я возьму. И десятую часть стоимости гоблинского корабля, чтобы отвезти моего посланника в Аустрим.
Остальная часть разговора прошла на спантийском.
39
Лунная жена
Ох, ваша светлость! Жаль, я не знал, что путешествую в компании драной спантийской аристократки. Ты вообще собиралась рассказать мне о своем высоком происхождении?
Гальва только что приняла ванну, и, готов поклясться, спантийка стала на дюйм выше с тех пор, как проговорилась, что ее папаша – герцог. Причем знаменитый герцог, известный далеко за пределами страны. Даже я слышал, что Родрику Брага потерял половину состояния из-за гибели своих лошадей, но все равно был богаче любого спантийца, не считая королевской семьи. Семейству Брага принадлежали лучшие пастбища в Испантии, а значит, и во всем мире людей. Их произвели в рыцари еще пятьсот лет назад. На гербе герцога Браги, как вы, возможно, знаете, изображена лошадь, вставшая на дыбы перед скелетом. Какая ирония! И как опечалился, должно быть, герцог, потерявший не только лошадей, но и всех своих сыновей, когда узнал, что его дочь и наследница обручена с Костлявой. Такие истории хорошо слушать в песне менестреля теплым Сатовым днем месяца цветня с девичьей головой на твоих коленях.
Теперь появился новый смысл в том, что Гильдия отправила меня с Гальвой. Она разыскивала якобы безумную спантийскую принцессу, выданную замуж за короля Аустрима. Гальва говорила, что хочет спасти принцессу, хотя я, сам будучи лжецом, предполагал, что и она тоже врет. Но теперь все стало ясно. Почему Берущие так озабочены Мирейей, объявившей Гильдию вне закона в Аустриме? Хотят ее убить? Не лишено логики, но Гильдия слишком жадна, а королева – очень ценный товар. Убить птичью воительницу и потребовать выкуп за Мирейю? Это звучит правдоподобней. Но, имея дело с этими засранцами, ни в чем нельзя быть уверенным. У меня голова пошла кругом.
– С чего это я буду рассказывать тебе, кто я такая? – спросила Гальва.
– Я бы реже ковырял в носу и поссать отходил подальше в лес.
– Нет. Ты бы смеялся над моей семьей, и мне пришлось бы тебя побить. То, что мои братья умерли и я стала наследницей, – не мишень для твоих шуток. Но ты бы все равно зубоскалил. Не смог бы удержаться. Твой рот как мочевой пузырь дряхлого старика.
– Фу, как грубо. Тебе не из-за чего злиться на меня.
Она хмыкнула и налила себе вина.
– Еще только середина дня. Ты так умрешь желтой смертью.
Я показал на ее чашу.
– Моя смерть будет красной, как вино. По крайней мере, я молюсь об этом. А теперь расскажи, что ты на самом деле знаешь об этом chodadu коте.
– Кроме того, что ему отчаянно везет? – переспросил я.
– Не увиливай.
– Что ты хочешь от меня услышать?
– Я хочу, чтобы ты мне объяснил, почему он пытался открыть мою сумку.
– А у тебя там не было сыра? Он любит сыр.
– В моей сумке не было chodadu сыра. Чего он хотел? Он ведь чего-то хотел.
– Может быть, любви.
– В моем кошеле любви не найдешь.
– Возможно, он решил, что туда упало твое сердце. Ты так сердито на него смотришь. Почесала бы ему за ухом и подружилась с ним.
Она с отвращением фыркнула и вышла из комнаты, оставив меня один на один с Обормотом. Малк решил прогуляться по прибрежным тавернам в поисках нового корабля или драки, а может, того и другого сразу. Норригаль отправилась в квартал магов посмотреть, чем можно пополнить свой сундучок.
Я посмотрел на Обормота:
– Какого хрена ты рылся в ее вещах? Хочешь, чтобы она свернула тебе шею?
Обормот мяукнул, как обычный кот, повернув ко мне голову на три четверти.
– Ты все еще здесь? – спросил я. – Эй, убийца, ты здесь?
Кот сидел как ни в чем не бывало. То ли Сеста вышла из него, то ли просто спала, если она могла там спать. Я мало что знал о таком подселении, но был почти уверен, что она ушла. Бродит где-то по городу Эдту, наполняя бездонную яму своего желудка. Поэтому я взял Обормота за шкирку, посадил себе на колени и почесал за ухом. Он прикрыл слепые глаза и громко заурчал на вдохе и на выдохе, словно лопнувший мех.
– Тогда это только для тебя, – сказал я. – Только между нами.
Город Эдт был прекрасен. Прорытые триста лет назад каналы с зеленоватой водой прорезали кварталы домов из серовато-белого кирпича. На перекрестках стояли ступенчатые каменные пирамиды с клумбами, засаженными розами, тюльпанами и можжевельником, медведушником, винными сливами и физалисом. Границы районов отмечали королевские деревья, зачарованные так, что на месте сорванных плодов за ночь вырастали новые. Любой житель Эдта мог взять себе грушу или яблоко, но только один плод. Взявший второй получал взбучку от королевских дубинок, которые поддерживали порядок в городе, как цепеносицы в Холте.
Эдтское крепкое светлое пиво и медовой сладости сидр отправляли морем в Брайс и Холт или сушей на юг, до самой Бельтии. Выражение «продать пиво антерцу» означало неожиданный успех, а Эдт именно этим и занимался. Говорили, что антерцы пьют только свое пиво и то, что привезено из Эдта, а все остальное даже мочой не считают. Жители Эдта тоже пили антерское пиво, а также галлардийское и спантийское вино, брайсовские мед и сидр, истрийскую граппу и виски из Холта и Гальтии. Любой моряк обрадуется, если его судно станет в порту Эдта, потому что здесь больше славных таверн, чем храмов.
А еще у этих таверн замечательные названия: «Пьяный медведь», «Поэма ее любовника», «Крюк и кол», «Ремень твоего отца», «Четвертованное солнце», «Пернатая стерва». Последнюю назвали в честь средиморской королевы, распустившей парламент с такими словами: «Ослы должны возить тележки, а не сидеть и болтать без умолку». Пятеро стариканов из парламента захватили ее в плен, вымазали клеем и обваляли в перьях, заявив, что курица должна нести яйца, а не кукарекать. Но она стала любовницей одного генерала, переманила рыцарей на свою сторону и разогнала парламент. А облапошенным старым пердунам сказала, что курицы и ослы пошли друг на друга войной и курицы победили. Таверна «Курица и осел» стояла на Водной улице. Потом королева запрягла этих пятерых в тележку и прогнала по городу на виду у всех жителей. Таверна «Пять запряженных стариков» находится на Замковой улице, и как раз там мы встретились с Норригаль, чтобы вместе поужинать.
– Я подумала, что на какое-то время ты подойдешь, – сказала Норригаль, глядя на меня поверх чаши с сидром, и таких веселых глаз я у нее еще не видел.
– Подойду для чего?
– Для меня.
Я почти никогда не краснел, но тут залился румянцем. Вытянул из рагу кроличью ножку и принялся слизывать с нее подливку с таким видом, будто больше меня ничего не интересует.
– Мы с тобой могли бы дать лунную клятву, со всем, что при этом полагается, но только если ты согласишься на мои условия.
На тарелке перед ней лежал перепел с черносливом и розмариновый хлеб. Она оторвала жареное крылышко, стянула зубами кожицу и обсосала косточку так, что это казалось скорее естественным, чем бесстыдным. Хотя, разумеется, означало именно то, что означало.
Стать ее любовником на один месяц. В каком-то смысле мужем. Это был древний гальтский обычай, освященный Харосом. Древнее Холта, древнее Белого тракта и Тряса. Он звенел в моей крови, и не только потому, что я был молод и полон желания.
– Я слушаю, – сказал я с лучшей своей полуулыбкой.
– Еще бы ты не слушал, наивный человек. Сначала натри щеку вот этим. Эту самую щеку. – Она показала на мою татуировку и протянула пятигранную баночку с какой-то мазью медного цвета. – Спросишь у меня, что это такое, и я заберу свои слова обратно.
Я кивнул, втер немного и сразу почувствовал жжение. Оставалось только надеяться, что мазь не сведет татуировку. Если я покажусь где-нибудь без этого знака и с неуплаченным долгом, у меня будут большие неприятности. Гильдия может заменить раскрытую ладонь на кулак. Или отрезать мне большой палец. Но я доверял Норригаль На Гэлбрет. Защити меня Фотаннон, я доверял ей.
– Значит, ты знаешь о магических татуировках?
– Больше чем просто знаю.
– И можешь сама их сделать?
– Могу.
– Это мощная магия. Ты никогда не говорила, что умеешь такие вещи.
Я стащил из рагу кусочек голубой морковки с луком.
– А ты хоть раз спрашивал? Итак, ты хочешь услышать мои условия или я поищу другого парня? Сегодня новая луна, ты не забыл?
Конечно не забыл, но не потому, что собирался произносить заклинания. Вор обязан знать, темная ли будет ночь.
Я коснулся уха.
«Слушаю».
– Во-первых, ты будешь делать все, что я скажу, чтобы мой живот оставался плоским. Я не создана для воспитания детей. Мое предназначение – служить своему ремеслу и своему народу. И я не смогу хорошо выполнять свою работу с соском во рту младенца. И вообще, наш мир – неподходящее место для жизни.
Я вспомнил, как мечтал на китобойном корабле о том, что у нас с Норригаль будут дети, и распрощался с этими мечтами. Прежде чем заговорить снова, она внимательно посмотрела на меня:
– Во-вторых, ты не обязан раскрывать мне свои секреты, а я тебе – свои. Ничего такого, чем ты не хочешь поделиться. Мы будем вместе месяц, а не всю жизнь, но даже у постоянной жены есть в сердце две-три закрытые двери.
– Согласен, – сказал я с облегчением и благодарностью за то, что она не будет давить на меня расспросами о коте.
– Последнее и самое главное, – продолжила она. – Веди себя со мной так же, как раньше. Ты всегда был для меня другом и не станешь кем-то другим, разделив со мной постель, или я очень пожалею об этом. Если какой-то мужчина засмотрится на меня, даже хороший, честный человек, знай, что ему придется ждать по меньшей мере месяц, а то и всю жизнь. И я буду знать, что у тебя с девушками дела обстоят так же.
– Согласен.
– И еще одно…
– Что?
– Я не делаю этой вещи.