Вопрос и ответ

(но это она взорвала башню или нет?)

(почему она не сказала, што собирается это сделать?)

(она мне… врала?)

Я не должен этого думать, не должен думать, но оно так и лезет в голову…

Она же обещала!

А теперь ушла.

Она бросила меня.

(Виола?)

(Ты меня бросила?)





21

В шахте





[Виола]


Я открыла глаза. Снаружи хлопали крылья. За эти несколько дней я уже привыкла к звуку: он означал, что нетопыри вернулись в пещеры после ночной охоты, что вот-вот взойдет солнце и что уже почти пора вставать.

Женщины начали ворочаться и потягиваться на койках. Не все – кто-то еще дрых мертвым сном, храпел, попукивал, плавал в пустоте и ничто забытья.

Я пожалела, что сама уже не там.

Спальня была на самом деле просто длинной хибарой: метеный земляной пол, деревянные стены, деревянные двери, почти без окон, железная печурка по центру для обогрева (не справлялась). Ну, и ряды коек, из конца в конец – везде спят женщины.

Я как новоприбывшая – в самом конце.

Я смотрю на ту, что занимает кровать напротив, в другом. Она садится, очень прямо, полностью владея телом, словно и не спала вовсе – так, просто поставила себя на паузу, пока не включит опять рабочий режим.

Мистрис Койл поворачивается ко мне, спускает ноги на пол и смотрит – поверх всех остальных спящих, прямо мне в глаза.

Проверяет меня. Первым делом – меня.

Вдруг я сбежала под покровом ночи искать Тодда.

Я не верю, что он умер. И в то, что он заложил нас мэру, тоже не верю.

Должно быть другое объяснение.

В ответ я смотрю в упор на мистрис Койл, не шевеля ни мускулом.

Нет, я еще не ушла, думаю. Пока.

В основном, правда, потому, что понятия не имею, где мы.

Однозначно не у океана. И даже не близко к нему, насколько я могу судить, хотя это еще ни о чем не говорит: секретность тут, в лагере, – главное слово. Сразу тебе и пароль, и отзыв. Никто никогда не выдает никакой информации – только если это абсолютно необходимо. Если кого-то поймали во время рейда с бомбой или рейда за припасами (у Ответа постепенно начали заканчиваться мука и лекарства).

Мистрис Койл стережет информацию как свой самый ценный ресурс.

Знаю только, что лагерь располагается в старой шахте, которую с энтузиазмом выкопали еще во времена первой высадки – чего только не было раньше на этой планете, а потом, всего через несколько лет, забросили. Состоит он из кучки хижин у входа в две глубокие пещеры. Хижины частью новые, частью – еще из тех, шахтерских дней; служат спальными бараками, столовыми, комнатами для собраний и прочего. Пещеры (по крайней мере, та, что без нетопырей) – складами провианта и лекарств. Неприятно низкие и свирепо охраняемые мистрис Койл. Которая все еще беспокоится о брошенных в городе детях и сливает свое беспокойство на всякого, кого угораздило спросить еще одно одеяло от холода.

Дальше, за пещерами, тянутся копи. Когда-то в них хотели найти уголь или соль (не нашли), потом алмазы или золото (снова не повезло) – как будто от них есть хоть какая-то польза в этом месте. В шахтах теперь прячут оружие и взрывчатку. Не знаю, как они туда попали и откуда взялись, но, если лагерь найдут, все это взлетит на воздух – и мы вместе с ним.

Но сейчас лагерь живет, в нем есть природный источник воды, а вокруг – лес. Единственный вход – за деревьями в конце тропинки, по которой мы с мистрис Койл сюда пригромыхали. Она такая крутая и труднопроходимая, что любых чужаков будет слышно очень издалека.

– И они непременно придут, – в первый же день сказала мне мистрис Койл. – Надо только быть готовыми к их визиту.

– А почему они до сих пор не пришли? – конечно, спросила я. – Люди же должны знать, что тут старые копи.


Она в ответ только подмигнула и тронула пальцем нос, сбоку.

– Это еще что должно означать? – буркнула я.

Но никаких других ответов не получила. Информация – главный ресурс, не забыли?



За завтраком я получила ежедневную дозу презрения от Теи и остальных учениц (которых узнала). Никто мне ни слова не говорил – все еще винили меня за смерть Мэдди, считали каким-то неведомым образом предательницей, виновницей всей этой чертовой войны. Ну, насколько я поняла.

Мне вообще-то было плевать.

Потому что ни в чем из этого я не виновата.

Предоставив им есть под крышей, я взяла свою тарелку серой овсянки, вышла в холодное утро и села завтракать на камни у входа в пещеру. Лагерь просыпался на глазах, встряхивался, принимался за дела – ну, чем там террористы занимаются день-деньской.

Самый большой сюрприз оказался – как у них тут мало народу. Ну, может, сотня. Всё. И это большой Ответ, который поставил на уши весь Новый Прентисстаун, взрывая там всякие вещи. Одна сотня человек. Целительницы, ученицы, бывшие пациентки и всякий другой люд пропадали в ночи, возвращались под утро или следили за лагерем в ожидании тех, кто уходил и возвращался, ходили за горсткой наших лошадей, за волами, тягавшими телеги, за курами, дававшими яйца, и вообще делали миллион разных дел, которыми так и так надо заниматься.

Но всего сотня человек. Которые и помолиться не успеют, если на нас разом обрушится вся армия мэра. Настоящая армия.

– Все в п’рядке, Хильди?

– Здорово, Уилф.

Он подвалил ко мне тоже с тарелкой овсянки. Я подвинулась, он сел. Ничего говорить не стал – просто сидел себе, ел свой завтрак, а я – свой.

– Уилф?

Это Джейн, Уилфова жена, шла к нам с двумя дымящимися кружками в руках.

Она пробралась по каменной сыпанине, один раз поскользнулась, пролила малость кофе, Уилф уже было подался навстречу, но она сама выправилась.

– Нате вам! – гаркнула она, суя нам кружки.

– Спасибочки, – взяла я свою.

Она спрятала руки под мышки – от холода – и заулыбалась, распахнув глаза и так и рыская ими по сторонам.

– Холодрыга-то какая, штоб снаружи есть, – заявила она.

Вроде такое дружелюбное приглашение к ответу – чего это вы тут делаете?

– Агась. – Уилф преспокойно уткнулся обратно в овсянку.

– Да ладно, нормально. – Я тоже вернулась к еде.

– Вы слыхали, прошлой ночью склад зерна взяли? – Она вроде понизила голос до шепота, но вместе с тем почти орала. – У нас таперича снова хлеб будет!

– Агась, – одобрил Уилф.

– Ты, енто, хлеб любишь? – обратилась она ко мне.

– Люблю.

– Хлеб надоть есть, – сообщила Джейн земле, лесу, скалам. – Надоть есть хлеб.

И удалилась обратно в столовую, ни слова больше не вымолвив. Уилф не возражал и даже вообще-то не заметил. Но я знала (да, я-то знала), что его чистый и ясный Шум, немногословность и кажущаяся пустота – это еще не весь Уилф. Даже близко не весь.



Уилф и Джейн были беженцами. Они бежали в Убежище с армией на хвосте, миновали нас на дороге, пока Тодд перележивал лихорадку в Карбонел Даунс. Джейн по пути приболела, и Уилф, разузнав адрес, доставил ее прямо в дом исцеления мистрис Форт. Она как раз поправлялась, когда нагрянула армия. Уилфа с его самым безобманным Шумом на планете солдаты сочли идиотом и дозволили навещать жену – единственному мужчине в городе.

Когда женщины сбежали, Уилф им помогал. Когда я спросила почему, он только плечами пожал:

– Они сбежали и Джейн прихватили.

Самых слабых женщин он спрятал у себя в телеге. Сделал в ней этот тайник, чтобы остальные могли возвращаться на задания, и с тех пор неделями напролет рисковал жизнью, возя заговорщиц туда-обратно. Солдаты честно полагали, что настолько прозрачный ум просто не может ничего скрывать.

Все это стало для лидеров Ответа порядочным сюрпризом. В отличие от меня. Для меня оно сюрпризом отнюдь не стало.

Он спас нас с Тоддом, хотя никто его не заставлял. Потом еще раз спас Тодда, когда ситуация стала еще опаснее. В первую мою здешнюю ночь он даже был готов ехать со мной назад искать Тодда, да только сержант Моллот теперь знал его в лицо – и знал, что этому лицу сейчас полагается сидеть под арестом, – так что любая попытка означала смертный приговор.

Я загребла ложкой остатки каши и с тяжким вздохом отправила их в рот. Повод повздыхать имелся всегда – холодно, овсянка обрыдла, делать в лагере решительно нечего.