Вопрос и ответ
Часть 39 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Все не так просто…
– Для меня – так.
– Коринн, если мне удастся сбежать, выйти на связь с моими людьми…
– И что тогда? Они все равно в пяти месяцах пути отсюда – так ты говорила? Пять месяцев – это очень долго.
Я отвернулась и продолжила набивать мешок едой.
– Я должна хотя бы попытаться. Должна что-то сделать. – Я повернулась к ней с полным мешком. – Это – то, кто я есть. – Там, в комнате, меня ждал Тодд; сердце заколотилось сильнее… – То, кем я стала, во всяком случае.
Несколько секунд она молча смотрела на меня, а потом:
– Мы – это выбор, который мы совершаем.
Слова мистрис Койл.
Только потом я поняла, что это она так попрощалась.
– Почему так долго? – Тодд тревожно выглядывал из окна.
– Нипочему, – сказала я. – Потом расскажу.
– Еда есть?
Я показала мешок.
– Наверное, пойдем опять вдоль реки?
– Видимо, да.
Он устремил на меня неловкий взгляд, стараясь не улыбаться.
– Ну, вот, они, мы… опять.
У меня внутри что-то весело встрепенулось, и я подумала, что какие бы опасности нас впереди ни ждали, это трепыхание называется счастье, и он его тоже чувствует, и мы крепко схватились за руки – всего на секунду, – а потом он вскочил на кровать, раз, два, нога на подоконник и наружу.
Я протянула ему мешок с припасами и выбралась тоже. Ботинки стукнулись о твердую землю.
– Тодд? – шепотом.
– Чего?
– Мне говорили, за городом есть коммуникационная вышка. Там наверняка солдаты, но я подумала: может, мы бы ее нашли и…
– Большая такая металлическая башня? – перебил он. – Выше деревьев?
– Наверное. – У меня аж дыхание перехватило. – Ты знаешь, где она?
Он кивнул.
– Каждый день мимо проезжаю.
– Что, правда?
– Правда. – И я увидела это у него в Шуме: дорогу и…
– И, я думаю, на этом достаточно, – сказал голос из темноты.
Мы оба его узнали.
Из черноты выступил мэр, позади него – шеренга солдат.
– Добрый вечер вам обоим, – любезно сказал он.
А потом от него ударила вспышка Шума – я прямо услышала это.
И Тодд упал.
17
Тяжелый труд
[Тодд]
Это звук и вместе с тем не звук он громче всего на свете и разорвал бы тебе перепонки если бы ты слышал его ушами а не внутри своей головы все сразу сделалось белым и не как если бы ты вдруг ослеп а еще вдобавок онемел и оглох и замерз и боль от него она шла откуда-то совсем глубоко изнутри так што ни за одну часть себя не схватиться не прикрыть штобы как-то защитить а есть одна только жгучая горючая боль как пощечина в самую середину того кто ты есть.
Значит, вот што чувствовал Дэйви, когда ему прилетало наотмашь мэровым Шумом.
И там еще вдобавок слова…
Оно на самом деле и есть слова…
Но каждое из них всаживают тебе прямо в голову, все сразу, так што целый мир в результате орет на тебя: ТЫ НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО, и все твои собственные слова оказываются вырваны с корнем, будто тебе волосы из черепа повыдергивали вместе с кожей.
Вспышка слов удар слов и я ничтожество…
Я ничтожество…
ТЫ НИЧТОЖЕСТВО…
И я падаю наземь, и мэр может делать со мной, што захочет.
Не хочу говорить о том, што было дальше. Мэр оставил сколько-то солдат сторожить дом исцеления, а остальные потащили меня обратно в собор. По дороге он молчал, ни слова не проронил, пока я умолял не трогать ее, обещал, кричал, плакал (заткнись), што сделаю што угодно, лишь бы он только ее не трогал.
(заткнись, заткнись)
А в соборе он опять привязал меня обратно к стулу.
И спустил с цепи мистера Коллинза.
И…
Нет, об этом я говорить не хочу.
Потому што я ревел и тошнил и просил и звал ее и еще просил и все это было так дико и стыдно што я никакими словами через рот сказать не могу и не буду.
И всю дорогу мэр молчал. Ходил медленно кругом меня, кругом и кругом, слушал мои вопли и мольбы тоже слушал.
И больше всего – Шум за всем этим. Я твердил себе, што ору и умоляю, только штобы спрятать в Шуме все, што она мне сказала, штобы защитить ее, не дать ему узнать. Я говорил себе: нужно просить и плакать как можно громче, штобы он только не услышал.
(заткнись)
Вот што я себе говорил.
А больше ничего другого не скажу.
(заткнись еть твою к дьяволу прямо сейчас)
В башню меня отвели уже под утро мэр Леджер не спал сидел ждал и хотя сил у меня уже реально ни на што не было я подумал вдруг он тоже ко всему этому руку приложил каким-то образом но он так взволновался так ужаснулся в каком я виде и все это у него в Шуме было такое искреннее што я просто лег медленно на свой матрас и уже не знал вообще што думать.
– Они даже не заходили, – сказал мэр Леджер. – Коллинз толкнул дверь, сунул голову внутрь, глянул мельком и быстро меня запер. Они как будто знали.
– Ага, – пробурчал я в подушку. Они как пить дать знали.
– Я тут совершенно ни при чем, Тодд. – Это он меня прочитал. – Честное слово. Я ни за что не стал бы помогать этому человеку.
– Оставь меня в покое.
Ну, он и оставил.
Но я не уснул.
Я весь горел.
Сгорал от того, как глупо попался, как легко они меня подловили. Как просто воспользовались ею против меня. И от стыда сгорал, потомуш плакал, когда меня били (заткнись). И от боли, потомуш снова был далеко от нее и от ее обещания мне и не знал, што теперь с нею будет.
– Для меня – так.
– Коринн, если мне удастся сбежать, выйти на связь с моими людьми…
– И что тогда? Они все равно в пяти месяцах пути отсюда – так ты говорила? Пять месяцев – это очень долго.
Я отвернулась и продолжила набивать мешок едой.
– Я должна хотя бы попытаться. Должна что-то сделать. – Я повернулась к ней с полным мешком. – Это – то, кто я есть. – Там, в комнате, меня ждал Тодд; сердце заколотилось сильнее… – То, кем я стала, во всяком случае.
Несколько секунд она молча смотрела на меня, а потом:
– Мы – это выбор, который мы совершаем.
Слова мистрис Койл.
Только потом я поняла, что это она так попрощалась.
– Почему так долго? – Тодд тревожно выглядывал из окна.
– Нипочему, – сказала я. – Потом расскажу.
– Еда есть?
Я показала мешок.
– Наверное, пойдем опять вдоль реки?
– Видимо, да.
Он устремил на меня неловкий взгляд, стараясь не улыбаться.
– Ну, вот, они, мы… опять.
У меня внутри что-то весело встрепенулось, и я подумала, что какие бы опасности нас впереди ни ждали, это трепыхание называется счастье, и он его тоже чувствует, и мы крепко схватились за руки – всего на секунду, – а потом он вскочил на кровать, раз, два, нога на подоконник и наружу.
Я протянула ему мешок с припасами и выбралась тоже. Ботинки стукнулись о твердую землю.
– Тодд? – шепотом.
– Чего?
– Мне говорили, за городом есть коммуникационная вышка. Там наверняка солдаты, но я подумала: может, мы бы ее нашли и…
– Большая такая металлическая башня? – перебил он. – Выше деревьев?
– Наверное. – У меня аж дыхание перехватило. – Ты знаешь, где она?
Он кивнул.
– Каждый день мимо проезжаю.
– Что, правда?
– Правда. – И я увидела это у него в Шуме: дорогу и…
– И, я думаю, на этом достаточно, – сказал голос из темноты.
Мы оба его узнали.
Из черноты выступил мэр, позади него – шеренга солдат.
– Добрый вечер вам обоим, – любезно сказал он.
А потом от него ударила вспышка Шума – я прямо услышала это.
И Тодд упал.
17
Тяжелый труд
[Тодд]
Это звук и вместе с тем не звук он громче всего на свете и разорвал бы тебе перепонки если бы ты слышал его ушами а не внутри своей головы все сразу сделалось белым и не как если бы ты вдруг ослеп а еще вдобавок онемел и оглох и замерз и боль от него она шла откуда-то совсем глубоко изнутри так што ни за одну часть себя не схватиться не прикрыть штобы как-то защитить а есть одна только жгучая горючая боль как пощечина в самую середину того кто ты есть.
Значит, вот што чувствовал Дэйви, когда ему прилетало наотмашь мэровым Шумом.
И там еще вдобавок слова…
Оно на самом деле и есть слова…
Но каждое из них всаживают тебе прямо в голову, все сразу, так што целый мир в результате орет на тебя: ТЫ НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО, и все твои собственные слова оказываются вырваны с корнем, будто тебе волосы из черепа повыдергивали вместе с кожей.
Вспышка слов удар слов и я ничтожество…
Я ничтожество…
ТЫ НИЧТОЖЕСТВО…
И я падаю наземь, и мэр может делать со мной, што захочет.
Не хочу говорить о том, што было дальше. Мэр оставил сколько-то солдат сторожить дом исцеления, а остальные потащили меня обратно в собор. По дороге он молчал, ни слова не проронил, пока я умолял не трогать ее, обещал, кричал, плакал (заткнись), што сделаю што угодно, лишь бы он только ее не трогал.
(заткнись, заткнись)
А в соборе он опять привязал меня обратно к стулу.
И спустил с цепи мистера Коллинза.
И…
Нет, об этом я говорить не хочу.
Потому што я ревел и тошнил и просил и звал ее и еще просил и все это было так дико и стыдно што я никакими словами через рот сказать не могу и не буду.
И всю дорогу мэр молчал. Ходил медленно кругом меня, кругом и кругом, слушал мои вопли и мольбы тоже слушал.
И больше всего – Шум за всем этим. Я твердил себе, што ору и умоляю, только штобы спрятать в Шуме все, што она мне сказала, штобы защитить ее, не дать ему узнать. Я говорил себе: нужно просить и плакать как можно громче, штобы он только не услышал.
(заткнись)
Вот што я себе говорил.
А больше ничего другого не скажу.
(заткнись еть твою к дьяволу прямо сейчас)
В башню меня отвели уже под утро мэр Леджер не спал сидел ждал и хотя сил у меня уже реально ни на што не было я подумал вдруг он тоже ко всему этому руку приложил каким-то образом но он так взволновался так ужаснулся в каком я виде и все это у него в Шуме было такое искреннее што я просто лег медленно на свой матрас и уже не знал вообще што думать.
– Они даже не заходили, – сказал мэр Леджер. – Коллинз толкнул дверь, сунул голову внутрь, глянул мельком и быстро меня запер. Они как будто знали.
– Ага, – пробурчал я в подушку. Они как пить дать знали.
– Я тут совершенно ни при чем, Тодд. – Это он меня прочитал. – Честное слово. Я ни за что не стал бы помогать этому человеку.
– Оставь меня в покое.
Ну, он и оставил.
Но я не уснул.
Я весь горел.
Сгорал от того, как глупо попался, как легко они меня подловили. Как просто воспользовались ею против меня. И от стыда сгорал, потомуш плакал, когда меня били (заткнись). И от боли, потомуш снова был далеко от нее и от ее обещания мне и не знал, што теперь с нею будет.