Волшебники парижской моды

Шли годы. Бывшая императрица жила в Кап-Марти, и однажды он нанес ей визит. Евгения пребывала в глубокой меланхолии, ее память, казалось, совсем угасла. Старый кутюрье рассказывал ей о Париже, о последних парижских модах, о последних моделях, созданных его домом.

Наконец, Евгения сбросила с себя вялость, стала слушать с интересом, глаза загорелись, и по ее поблекшему лицу пробежал быстрый отблеск юности.





Англичане и австрийцы




Перенесемся теперь в 1867 год: мы на балу во дворце Тюильри. Нам навстречу попались принцесса де Меттерних и ее кутюрье Чарльз-Фредерик Ворт. Восхищенным голосом он воскликнул: «Подумать только, тот, кто вас придумал, – это я!» «Возможно, это правда», – согласилась она в своих «Воспоминаниях». Какая вольность и какая скромность! Ворт придумал великую элегантную модницу, и она, эта великая элегантная женщина, признала заслуги великого кутюрье!

«Воспоминания» ее естественны и остроумны. Колкими штрихами она набрасывает портреты всех, кого встречала на жизненном пути: влиятельных государственных деятелей, известных художников и артистов, простых соперников в поединках за кокетливую благосклонность какой-нибудь дамы. Полина фон Меттерних – австриячка до кончиков ногтей, обожающая поэзию и музыку, влюбленная в Гейне, Вагнера и Листа, страстно любившая атмосферу кафе-шантанов, где можно послушать популярные песенки. Потчевала императора игривыми куплетами, выступая с последними «хитами», которые пользовались успехом при дворе австрийской королевы Терезии (вроде какой-нибудь «Бородатой женщины»), на импровизированных вечерах в покоях императрицы. Однако, несмотря на близость к семье императора и веселье, которое она привносила в придворное общество, вокруг нее все равно ощущалась атмосфера некоторого недоверия. А что тут удивительного? Разве она не австриячка? Достаточно ей было появиться однажды в театре, в ложе Терезии, тут же пошла молва, что Полина фон Меттерних – тайный агент Бисмарка.

«Я была худа, как спичка», – писала она. В самом деле, тонкий силуэт определил ее постоянное стремление к элегантности. С фотографий на нас смотрят умные темные глаза, однако рот слишком велик, а подбородок мал. «Я не уродина, я хуже», – любила она повторять. Злой на язык Максим дю Камп, не щадивший никого, иронизировал над «ее непривлекательной внешностью, к которой ревнуют все красавицы».



Принцесса Полина фон Меттерних. Фото Надара



Продолжая листать ее «Воспоминания», на одной из страниц находим следующий эпизод: принцесса, удобно расположившись, сидит в креслах в своем будуаре; горничная с каким-то альбомом в руках объявляет ей о приходе неизвестной женщины, желающей показать принцессе несколько эскизов модных платьев. Эскизы в альбоме принадлежали руке ее мужа – англичанина Чарльза-Фредерика Ворта. «Как англичанин смеет утверждать, что одевает парижанок?!» И негодующая Полина вознамерилась оттолкнуть альбом. Но тут ее взгляд, цепкий во всем, что касалось моды, наткнулся на один из рисунков, и она была покорена. Мадам Ворт, которая робела и заливалась краской, пригласили войти. «Она мне сообщила, – пишет далее принцесса, – что ее муж, когда-то служащий в Gagelin, а сейчас великий творец своего времени, обосновался на улице де ля Пэ. Она просила меня заказать у него платье и самой установить за него цену». Полина заказала два платья, повседневное и вечернее, но сказала, что цена за оба наряда не должна превышать шестисот франков. И прибавила, к огромной радости мадам Ворт, что вечернее платье хотела бы иметь к ближайшему балу в императорском дворце Тюильри!

Через неделю принцессе доставили оба шедевра. «Они были восхитительны до последнего стежка, и я рассыпалась в комплиментах автору, которого не знала лично, поскольку снимать с меня мерку приходили его закройщики». Вечернее платье было «из белого тюля с серебряной вышивкой, украшено розовыми маргаритками, вставленными в “гнездышки” из сплетенной травы. Широкий пояс из белого бархата обвивал мою талию. Я была вся усыпана бриллиантами…

а к Ворту пришел его первый успех».

Императрица с первого взгляда на это платье распознала руку настоящего мастера. «Кто сделал этот восхитительный туалет?» – спросила она. «Новая звезда на небосводе моды», – так ответила принцесса. «Это, должно быть, спутник, – сказала императрица. – Передайте кутюрье, что я жду его завтра у себя в два часа дня».

«Ворт пошел в гору, а я пропала, – писала далее Полина, – с того дня уже никакое платье не стоило у него триста франков. Ворт стал чудовищно дорогим». В то время началось сотрудничество Ворта с принцессой: они, вместе придумывая новинки, прятались от всех, как некогда Мария Антуанетта с Розой Бертэн. При дворе Полину прозвали Мадам Шифон – все, что бы она ни надела, тут же объявлялось «модой дня». Едва ли можно сейчас представить, какую роль сыграл Ворт в жизни принцессы. В самом деле, каждый туалет, подписанный Вортом, заботливо пришивавшим к платью ленточки с вытканным собственным именем, открывал потаенную гармонию аксессуаров, а это для нее означало гораздо больше, чем обычная перемена украшений. Она отождествляла себя со своим платьем, а кутюрье был для нее волшебником, который мог дать ей новое лицо.

В мемуарах Полины Ворт предстает перед нами художником, бросающим последний штрих на почти законченное полотно. Он устраивал настоящие генеральные репетиции перед премьерой, незадолго до назначенного дня праздника заставлял дам, облаченных в новые платья, еще раз проходить перед ним и вносил последние поправки в их туалеты.

Именно по этой причине однажды вечером перед большим балом в Тюильри Полина фон Меттерних и несколько других дам приехали к Ворту, но, увы, он сказался больным. Что случилось?! Решительная Полина кинулась в комнату кутюрье и застала его распростертым в шезлонге с компрессом на лбу. Уступив мольбам принцессы, Ворт согласился принять дам, но, увидев их, застонал: «Ужасно! Смешно… Чудовищно!» «Тогда мне пришла в голову мысль, старая как мир, – пишет принцесса далее в своих “Воспоминаниях”, – я воскликнула: “Месье Ворт, сейчас вы расписались в утрате своего таланта!” Услышав это, Ворт вскочил на ноги и сорвал с себя компресс, откуда-то убрал ленту… куда-то прикрепил бант… и через час дал дамам свое разрешение на “выход в свет”».

Наверняка Полина испытывала большую досаду, встречая в гостиной Ворта на улице де ля Пэ мадам Кастильоне[132] – женщину, которую ненавидела больше всего на свете. Разве не поэтому принцесса фон Меттерних отказалась пригласить на прием в австрийское посольство эту фаворитку императора? Впервые она увидела эту «дивную графиню» на балу в Тюильри. «Я словно оцепенела, околдованная волшебством ее красоты, – писала Полина, – у этой женщины была талия нимфы, шея, плечи, руки, пальцы до того восхитительны, что казались выточенными из розового мрамора. Правильные черты лица, зеленые бархатные глаза и жемчужно-белые зубы наводили на мысль, что перед нами Венера, сошедшая с Олимпа». Но Кастильоне, добавляла принцесса, недоставало природного шарма и естественности: каждый ее жест был настолько заученно-жеманным, что в конце концов, вдоволь налюбовавшись ее красотой, все отходили от нее, глубоко сожалея о таком выборе природы.



Графиня Вирджиния ди Кастильоне, 1858. Фотография Майера



Как-то Ворт создал для Кастильоне самый соблазнительный туалет для бала-маскарада – костюм Саламбо, очень точно описанный Флобером в романе «Саламбо»: черная туника украшена красными цветами, широкий темно-пурпурный плащ «при каждом ее шаге вздымался бегущей за ней волной…». Однако в романе Флобера описанию этого наряда отведено гораздо меньше места, чем в пересудах светского общества.

Какой шик, роскошь, богатство демонстрировали клиентки Ворта, особенно приглашенные к компьенскому[133] двору! Какое приключение: железнодорожные вагоны слишком узки для дамских кринолинов; еще хуже багажные фургоны, доверху забитые огромными дорожными сундуками с нарядами.

Принцесса фон Меттерних писала, что однажды только для нее одной собрали восемнадцать дорожных сундуков; между тем она знала дам, у которых их было двадцать четыре. Да, принцесса во всем зависела от Ворта. Это было настоящее рабство, о котором знал весь двор. Однажды она намного опоздала к обеду в Тюильри. Невозмутимо пройдя через обеденный зал, уселась на свое место и сказала в свое оправдание: «В этом виноват Ворт, он только что закончил мое платье». Императорская чета рассмеялась.

Полина была союзницей Ворта в его кампании против кринолина в пользу турнюра. Она первая надела такое платье, появившись в нем на скачках.

И почему вдруг дамы закрылись зонтиками? Через несколько лет после окончания Франко-прусской войны Ворт спросил принцессу, собирается ли она на следующий день на скачки, где разыгрывается главный приз. «Нет, – ответила она, – мне нечего надеть. Не могу же я появиться в яркий весенний день в черном платье!» Тогда кутюрье ей ответил: «У меня есть то, что вам нужно, – красный зонтик. Он будет великолепно контрастировать с черным платьем». Это была сенсация! Принцесса появилась в Лонгшане в роскошном черном туалете и с зонтиком цвета алого пиона. Уже через день на улицах заметили несколько красных зонтиков. Но на следующих скачках количество их настолько возросло, что над трибунами словно повисли цветные облачка, прикрывая головки модниц.





Королевы и принцессы




Среди высокородных клиенток Ворта русские великие княгини, безусловно, самые требовательные. Этикет царского двора требовал, чтобы каждый туалет предварительно одобрил главный церемониймейстер. Даже подкладка платьев, надевавшихся дамами на большие приемы, должна быть из отличнейшей ткани; функцию пуговиц в таких нарядах исполняли бриллианты или жемчужины.

Длина шлейфа строго регламентирована. Самый дорогой туалет из когда-либо созданных Вортом был заказан русским послом в Берлине для своей жены. Этот вельможа, ставивший превыше всего роскошь и пышность, пожелал, чтобы туалет его супруги был отделан богатой вышивкой и украшен драгоценными камнями. В конце концов созданное Вортом платье со шлейфом оказалось таким тяжелым, что жена посла дошла в нем только до входа в вестибюль, где остановилась как вкопанная, будто приклеившись к месту. Ничего не оставалось, как отвести несчастную в ее покои.

Великая княгиня Мария Николаевна, сестра российского императора Александра II, очень часто приезжала к Ворту на улицу де ля Пэ, всегда ее сопровождали шесть фрейлин. Вокруг нее неизменно застывала ледяная атмосфера русского придворного этикета. Ворт предлагал, подробно объясняя особенности кроя и фасона каждого туалета, а великая княгиня царственным кивком головы отдавала приказы, например: «Я хотела бы это в белом цвете». Другие дамы заказывали, но уже не столь величественно, такие же фасоны платьев, но из других тканей не повторяющихся цветов.

Во время подготовки к ежегодным празднествам во дворце принцессы де Саган[134] Ворт и его сыновья давали полную свободу своей фантазии. В 1885 году в газете читали об одном приглашении: «Второго июня состоится бал-маскарад. Костюмы просим выбирать на тему Бюффона[135]». Тут же освежили в памяти все басни Лафонтена. Принцесса де Саган появилась на балу в знаменитом костюме павлина – бессмертном шедевре Ворта. За ужином леопард флиртовал с ласточкой, цапля сидела рядом с львицей, тигр беседовал с муравьем. Председательствовал барон Сэльер в костюме самого Бюффона.


Особенное внимание Ворт уделял принцессе Матильде. Рассказывали, что, общаясь с ней, он оставлял свой обычный надменный тон. По фотографиям принцессы, сделанным в дни ее молодости, уже можно предположить ее будущую полноту, а пока юная свежесть круглого лица и живой взгляд покоряли каждого. Жан Филипп Ворт (сын) восхищался роскошной декольтированной грудью, которую принцесса любила выставлять напоказ. А Сент-Бёвписал: «Такой белоснежный бюст достоин мрамора».

Без сомнения, ее неудачный брак с кузеном, Луи Наполеоном, и гордость за свой род подпитывали в ней некоторое презрение, с каким она относилась к Евгении, обвиняя ее, иногда прилюдно, в мезальянсе, на что французскому императору пришлось согласиться. Она даже оказывала покровительство Кастильоне, лишь бы позлить императрицу. Почитание Наполеона I, великого дяди, принимало у нее форму истинного обожествления. Присутствуя на спектакле «Мадам Сан-Жен»[136], во время сцены перебранки между сестрами Наполеона она покинула свою ложу, гневно и во всеуслышание заявив: «Не могу слышать подобные высказывания о своей семье!»



Эскиз платья Ворта «павлин» для бала-маскарада по заказу принцессы Матильды де Саган



Вероломство Марии-Луизы, ее отказ последовать за мужем Наполеоном в изгнание, стало для принцессы Матильды оправданием ненависти ко всем австриячкам. Хватило этой неприязни и на долю Полины фон Меттерних: Матильда изводила ее насмешками, называя «маленькой обезьяной, напялившей на себя тридцать шесть оборок и скачущей вокруг своих сорока сундуков». Нескончаемая перестрелка на поле битвы вечного женского соперничества! Полина тоже нисколько не щадила Матильду, которая часто собирала в своем салоне таких же корифеев, как она сама. Принцесса Матильда, способная художница-акварелистка, выбирала себе для туалетов ткани любимых цветов, а Полина фон Меттерних язвительно замечала: «Ей достаточно своих акварельных красок, чтобы одеться».

Была ли Матильда менее кокетлива, чем другие дамы? «Мода меня не касается. Она – рабство для тех, кто лишен индивидуальности!» – заявляла она… и заказывала Ворту огромное количество платьев. Он один умел воплотить ее желание одеваться элегантно с кажущейся простотой.

И только в старости принцесса Матильда, живущая только своим прошлым, перестала следить за переменами в моде. Но нашелся писатель, увидевший нечто поэтическое в ее верности славе давно прошедших времен. Пруст[137] встретил ее однажды в Булонском лесу: на старой даме был «туалет настолько в духе Второй империи, что, хотя принцесса надела его, безусловно, только из большой привязанности к той, очень любимой ею моде, все равно казалось, что она старается как можно точнее сохранить исторические краски и не обмануть надежды тех, кто ждет от нее воскрешения той, другой эпохи».

Разумеется, в анналах Дома моды «Ворт» сохранились забавные истории, связанные и с английским королевским двором. Этот двор официально оставался верен своей национальной продукции. Тем не менее королева Виктория носила платья, сшитые Вортом, – правда, для этого приходилось прибегать к некоторому обману: Ворт в своем ателье по имеющимся у него меркам шил платья для королевы, потом передавал их поставщикам королевского английского двора, а те от своего имени одевали королеву. Виктория после смерти мужа, принца Альберта, намеренно демонстрировала в нарядах умеренность и простоту. Однако поставщики говорили, что она очень требовательна и никогда не надевала одно и то же платье дважды, просто незначительные различия в моделях ее гардероба создавали иллюзию, будто она всегда носит один и тот же туалет.

Похожей мистификацией пользовалась и старая королева Августа[138], супруга Вильгельма I. Ворт передавал созданные им туалеты берлинским портным, которые тотчас переправляли их своей королеве. Прусская королева, более высокомерная, чем Виктория, отдавала предпочтение роскошным туалетам с богатой отделкой.

Елизавета Австрийская никогда не приезжала в Париж. Два-три раза в год заказывала Ворту платья согласно собственному, очень субъективному представлению об элегантности в одежде из тканей романтических оттенков – белого, жемчужно-серого, бледно-сиреневого.

Комический эпизод, как иллюстрация к моде на кринолин: императрица Евгения, желая сделать подарок королеве Мадагаскара, заказала у Ворта два роскошных туалета с кринолинами, их поддерживали каркасы из скрепленных проволочных обручей. Получив подарок, королева пришла в неописуемый восторг и вызвала к себе французского посла. Каково же было его изумление, когда он обнаружил мадагаскарскую королеву стоящей под деревом, босой, в бархатном платье – повисшие юбки волочились по земле, зато на голове балдахином громоздился кринолин красного цвета.





Свет…




Благородное происхождение и богатство канули в Лету вместе со Второй империей. Отныне были в чести буржуазия и писатели, художники, если их доходы складывались в кругленькую сумму, а, главное, жены одевались у Ворта.

Быть зачисленными великим кутюрье в круг своих клиентов для новой знати приравнивалось к делу государственной важности. Жена популярного в то время французского писателя Октава Фейе[139] в своих воспоминаниях говорит об этом как о важном историческом событии. В 1860 году ее пригласили на прием в королевский дворец, и она к этому случаю заказала платье у одного известного портного в Фобур Сент-Жермен. Свой заказ она получила буквально накануне приема, и каково же было разочарование: «Простое прямое платье, какое носят старые дамы; украшением были только ленты, пришитые пучками». Что делать?

На следующее утро, едва первые лучи солнца пробились сквозь утренний туман, фиакр уж вез мадам Фейе на улицу де ля Пэ. Она поднялась на второй этаж и позвонила. Дверь открыла заспанная нянюшка с ребенком на руках. «Месье Ворт?» – «Он спит». Визитная карточка произвела должное впечатление на человека, следившего за современной литературной жизнью, и месье Ворт в домашнем платье провел мадам Фейе прямо к своей жене, еще лежавшей в постели, т. к. она, по его словам, ему ассистирует.

«Мадам Ворт, очень хорошенькая, утопая в кружевах и бантах, лежала в кровати с откинутым пологом, – писала мадам Фейе, – с нее можно было писать картину “Пробуждение королевы”». Мадам Фейе умоляла Ворта сделать ей платье к вечеру того же дня. Мэтр, прислонившись к одной из колонн, стоящих вокруг кровати, прикрыв глаза, искал зрительный образ и в ожидании вдохновения шептал: «Платье из фиолетового шелка с оборками из тюля того же цвета… из-под них выглядывает букетик маргариток… Все покрыто вуалью из белого тюля… Пояс с развевающимися концами, они как поводья Венериной колесницы…»

Мадам Фейе весь день провела в доме Ворта. Своей кормилице в Сент-Ло она написала: «Представь, я на ногах с 4 часов утра, чтобы успеть сделать платье. Пишу тебе из гостиной кутюрье – этот человек одевает женщин, интересующихся модой. Какое платье! Какой букет! К тому же у платья есть еще шлейф, я видела, как он вьется позади меня и ласково шуршит. Господи, сделай так, чтобы я не наступила на этот шлейф, когда буду кланяться императору! Месье Ворт меня успокоил и сказал, что я буду чувствовать себя прекрасно. Он был очень мил и сказал, что во мне есть шик, возможно, ты никогда не слышала этого слова. Оно означает индивидуальную элегантность – элегантность, у которой есть лицо…» Стемнело, в комнате мадам Ворт зажгли люстры. «Прекрасные швеи занимались моим туалетом. Появился месье Ворт и, поправив своей рукой бант, которому недоставало элегантности, объявил, что доволен».

В тот вечер во дворце Тюильри обворожительное платье поразило даже императрицу.





…и полусвет




Автор диссертации об экономической базе швейной индустрии, написанной еще в позапрошлом веке, разделил клиенток кутюрье на две категории: дамы света – им кутюрье предоставляют кредиты, и дамы полусвета – у них, если кутюрье не хочет ничем рисковать, требуют уплаты довольно крупного задатка.

Что означало это, сделанное в середине XIX века деление на свет и полусвет? В 1855 году в театре «Жимназ» состоялась премьера пьесы Александра Дюма-сына «Полусвет». Новое слово вовсе не предназначалось, чтобы определить общество женщин, не сумевших устроить свою жизнь. «Откуда взялось это странное светское общество?» – спрашивает Раймон, персонаж пьесы. А Оливер объясняет: «Это современное создание. Когда-то адюльтера, как мы его сейчас понимаем, не существовало. Нравы были гораздо проще…»

В самом деле, знаменитые кокотки – это феномен буржуазной эпохи. Вторая империя со всеми ее кокотками вовсе не эра безнравственности, как ее хотели представить некоторые исследователи историки. Напротив, буржуазия отличалась в высшей степени пуританскими нравами. «Даме с камелиями»[140] пришлось дорого заплатить за свою искреннюю любовь к молодому буржуа: автор осудил ее на преждевременную смерть от чахотки. Роль, которую играла мадам Тальен в эпоху Директории, во времена господства буржуазии просто немыслима.

В эпоху буржуазного пуританства для «оступившейся» девушки было невозможным не только выйти замуж, но и найти достойную, честную работу. Такой хорошенькой, с приятными манерами и весьма образованной, ей оставалось только одно – стать кокоткой.

Светский мужчина жил в двух, далеко отстоящих друг от друга сферах – в обществе света и полусвета. Положение его в обществе, благосостояние и доброе имя непременно подкреплялись как присутствием супруги, которая одевалась по последней моде и носила дорогие украшения, так и обязательным существованием любовницы, живущей в роскошном квартале, в частном отеле, ее постоянно посещали известные художники и писатели, и, где она ни появлялась – в городе, на скачках, – всегда вызывала восхищение своей элегантностью.

Такое разделение стимулировало добропорядочность буржуазии, добродетель становилась смыслом существования. Их облик должен быть таким, чтобы от месье веяло благородством и добродетелью. Однако и полусвет незамедлительно стал подражать всем этим манерам: демонстрировал благовоспитанность, одевался с аристократической сдержанностью. Какая занимательная игра и какая ловушка!

Светские дамы в свою очередь изо всех сил старались победить соперниц, применяя их же оружие, и с удовольствием примеряли на себя роли вульгарных, распущенных, беспардонных кокеток. Такая мода приводила в ужас королевский двор, давший таким женщинам прозвище «кокодетки» (cocodette – кокетки-транжирки). Некоторые известные дамы – принцесса де Саган, графиня де Пурталес и даже принцесса фон Меттерних – ничего не имели против прозвища «кокодетки».

Знаменитый кутюрье, тайный советник этих двух «лагерей», имел в своем арсенале набор военных хитростей, с помощью которых одевал и тех и других. Одна знаменитая дама полусвета времен Второй империи сказала как-то раз Ворту: «Некоторые дамы требуют от своих портных, чтобы те одевали их как кокоток. Я же пришла к вам, чтобы вы одели меня как знатную даму». И она не одна, многие известные кокотки заказывали ему туалеты в высшей степени аристократические, приходя в восторг от его безупречного вкуса. Ворт отмечал, что все они были чрезвычайно приятными клиентками и едва взглядывали на астрономические цены заказываемых платьев. Тем не менее различие между этими двумя мирами было огромным. На скачки съезжалась самая элегантная и изящная публика. Вход на трибуны дамам, принадлежащим обществу полусвета, и их кавалерам запрещался – их допускали на места по другую сторону ипподрома. Месье, который осмеливался привезти с собой на скачки кокотку, мог быть исключен из клуба. Зато возвращение со скачек было временем истинного триумфа дам полусвета: грациозно откинувшись на подушки в своем экипаже, запряженном четверкой лошадей, с двумя ливрейными лакеями, они отправлялись на прогулку в Булонский лес или на Елисейские Поля. Эти прогулки затягивались далеко за полночь, и весь Париж сбегался посмотреть на эти прекрасные создания.

Впрочем, они производили сенсацию везде, где бы ни появлялись. Вот мадам Мюзар, одна из самых состоятельных клиенток Ворта, приехала к нему на улицу де ля Пэ в экипаже, отделанном белым атласом, с лакеями в напудренных париках и зеленых ливреях. Прохожие, стремясь рассмотреть все поближе, устроили настоящую давку. Протеже Мюзара, организатора знаменитых балов, она каждую среду посылала Ворту изумруд или рубин, чтобы тот к нему создал новый туалет для нее. К чему ей такие «царские» замашки? Ну, ведь и она была дамой «с прошлым», и вход на трибуны ипподрома ей был запрещен. А теперь Кора Перл[141], одна из знаменитых красавиц полусвета, отправилась к Ворту, и толпа любопытных сопровождала ее весь путь. Атласная отделка ее кареты была желтая, ливреи лакеев – тоже, и волосы ее желто-рыжие[142]. Современники утверждали, что именно эта англичанка ввела в Париже моду на яркий, избыточный макияж.



Кора Перл. Фото Надара