Волшебники парижской моды
Часть 8 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Вот могущество самодержавия! Женщины кичатся своей гордостью и презирают ту или иную даму, не входящую в их круг. Но чтобы пробраться к тому, кто раздает талисманы элегантности и красоты, отодвигают в сторону свою гордость… оставляют ее в карете или по крайней мере в прихожей».
Платье, покрытое декоративной сеткой, от Ворта
Через несколько лет месье Х. превратился в месье Шоза (можно перевести как «вещь», «предмет»). Вот набросок его портрета, сделанный неизвестным журналистом: «Месье Шоз не выйдет за границы классики; он никогда не ошибается ни во вкусе, ни в привычках дамы. Для него не существует светского общества; он драпирует статуи, скрывая их недостатки; он в совершенстве знает так называемые исторические характеры каждого типа лица.
Из какой-нибудь паучихи он делает сильфиду, он умеет воспользоваться даже странностями и уродством».
«Уверяю вас, что среди всех Их Величеств, съехавшихся сейчас в Париж, манеры месье Шоза ничуть не менее высокомерны, и мне он показался гораздо более всемогущим, чем другие». В феврале 1870 года неизвестный репортер поднялся по устланной мягким ковром лестнице в примерочный салон месье Шоза: «Лестница работы известного краснодеревщика Жакоба[119], на первой же ступеньке начинается толчея, шелест шелков, веют в воздухе облака запахов дорогих духов. Обе створки дверей распахнуты настежь, и из одной в другую переходят очаровательные девушки – головки не покрыты; силуэты несколько необычны. Девушки прогуливаются в салонах, демонстрируя платья-модели, являя собой живые примеры искусства прославленного Шоза. Для клиентов это – острый соблазн, для кутюрье – живая демонстрация того, что делают его ножницы из кусков тканей, а все вместе – это всего лишь обещания…»
Тот же репортер проник в салон, где мадам М. примеряла платье: «Дюжина газовых рожков, выставленных в ряд, передвижной абажур, заменивший люстру, оставляя в темноте почти всю комнату, освещали туалет и даму, которой предстоит показать его нынче вечером во дворце Тюильри.
Дама счастлива, восторг ее достиг высшего предела. Но мэтр остается бесстрастен и принимает комплименты с равнодушием и меланхолией, в которых явственно проступает английский акцент».
Кто из современных журналистов осмелится так поиздеваться над известными кутюрье наших дней? Какой модный журнал осмелится напечатать подобную заметку? Но слава месье Ворта выше всяких нападок. Едва достигнув сорокапятилетнего возраста, он уже на пике своей известности.
Мужчина осмеливается диктовать женщинам моду – это кажется в высшей степени странным, и часто пресса бросает ему обвинения. Вот, например, отчет о выставке 1867 года: «Всем известно, что первый кутюрье большого света и полусвета, как говорят, грубо и свысока обращается с клиентками, одинаково бесцеремонно ведет себя и с гетерами, и с графинями». Другой журналист сетует: «Сейчас арбитрами моды стали мужчины, однако будем надеяться, что этот обычай не приживется в нашем обществе».
Французский беллетрист Эрнест Фейдо[120], пожалуй, первый, кто наперекор всем выразил мнение совершенно противоположное. В своей книге «Искусство нравиться» (1873) он взял на себя смелость объяснить полный переворот в индустрии женского костюма только тем, что руководство вкусом дам в области одежды взяли отныне в свои руки мужчины.
А в отношении Ворта Фейдо говорил следующее: «Месье Ворт известен сегодня во всем мире, и это заслуженно. Он ни в чем не нуждается для поддержания своей репутации. Его публично обвиняли, высмеивали, ему завидовали, как всем новаторам, многие талантливые люди хотели бы быть на его месте… На манекенах, стоящих перед ним, он из нескольких метров ткани, выбранной с редчайшей тонкой интуицией, импровизировал, составлял, придумывал, пуская в ход все свое воображение». В конце концов Фейдо пришел к такому выводу: «Для того чтобы знать, как одеть женщину, нужно непременно быть мужчиной».
Парижская мода, 1867
Парижская мода, 1867
И все же, что мы знаем о туалетах Ворта – эфемерных творениях, живших не дольше тех часов, когда они служили украшением хорошенькой женщины? Художники и даже ремесленники оставляли свои работы на суд будущих поколений, а произведения мастеров швейного дела существовали только среди своих современников да на поблекших, пожелтевших страницах модных журналов.
На Ворта очень часто смотрели, даже его почитатели, как на выскочку, и тому были причины. Слишком стремителен был его взлет от мальчика-рассыльного до короля моды. Вкус, такой совершенный во всем, что касалось одежды, вне профессиональной области изменял ему совершенно. Его парижские апартаменты вызывали многочисленные насмешки. Но больше всего доставалось его роскошной вилле в Сюрене, парижском пригороде, ставшей любимой мишенью для злого язычка принцессы Меттерних, впрочем, она весьма дорожила своим незаменимым кутюрье. В своих «Воспоминаниях» она писала: «Признаюсь, что предпочитаю светлые комнаты со стенами, окрашенными побелкой, так называемому салону, где бедняга Ворт с непередаваемой гордостью принимает гостей. Салон изнемогает под тяжестью золота, бархата, плюша, всевозможных узоров и вышивок, позолоченной резной мебелью и засильем безделушек». Он возгордился своим достатком до такой степени, что заказал ванну для купания из чистого серебра, а затем – фонтан, постоянно бьющий струями одеколона! Пленник дурного вкуса, Ворт использовал для обивки кресел шелковую и парчовую ткань, где изображены сцены примерок платьев его высокопоставленными клиентками.
Выходы Ворта в высший свет подвергались многочисленным нападкам и порождали язвительные отзывы. Некоторые считали недопустимым, что какой-то кутюрье и его жена оказывались среди приглашенных на великосветские рауты, становились завсегдатаями салонов, чьи хозяева всеми силами старались заманить к себе самых блестящих людей эпохи.
Только сейчас, по прошествии времени, в нашем обществе стало возможным для кутюрье занимать высокое социальное положение, не считаясь с одобрением и согласием на то привилегированной касты, ослепленной собственным чувством достоинства и особостью своего существования. Но тот Ворт, которого принимали в высшем обществе, гораздо больше чем просто художник, он был автором шедевров моды, он был великим промышленником.
Диктатор моды
Слава великого кутюрье! Ей приписывают все, любой результат работы гениального творца, даже существующую уже моду, даже стиль, утвердившийся задолго до него. Так произошло и с Вортом. Мода развивалась и без него, следуя своим таинственным законам. Ширина кринолинов достигла своего предела, и наметились некоторые перемены: круглый каркас, поддерживающий кринолин, стал овальным, длина его уменьшилась и стала доходить лишь до колен, вернулась естественная форма бедер, расширение силуэта юбки переместилось – теперь крупные складки закладываются сзади. Таким образом, переход от кринолина к трену[121] оказался вполне логичным. Тем не менее изобретатель трена не Ворт, хотя этот элемент дамского платья был впервые использован в одной из его моделей, созданных в 1866 году. Это еще одно из многочисленных доказательств его интуиции и безошибочного чутья. Прибавляя то там, то здесь какую-нибудь деталь, он подчеркивал силуэт, давал новую, законченную форму еще не рожденной моде. А публика считала, что Ворт и есть ее создатель.
Так Ворту приписали введение моды на туники (ок. 1868 г.), тем более что он сам рассказывал историю их возникновения. Как-то, гуляя по Парижу, он наблюдал за прохожими; какая-то дама, опасаясь запачкать юбку, подобрала ее сзади, перекинув подол через руку на манер туники. Он быстренько сделал небольшой набросок. Через несколько дней ателье Ворта представило прелестную модель платья-туники с юбкой, сшитой из двух кусков разных тканей, что позволяло насладиться игрой богатых цветов.
Парижская мода, 1867
Перед самым закатом империи в коллекции Ворта появилась модель «польского платья» – «полонез»[122], – что-то вроде присобранной сзади в объемный волан туники, очень напоминавшей панье конца эпохи Бурбонов. Исследователи истории костюма задаются вопросом, случайно ли эти две моды, так странно похожие друг на друга, появились накануне крушения двух государственных режимов.
Во время Франко-прусской войны семидесятых годов Дом моды «Ворт» закрылся, а его многочисленные ателье приспособили под госпитали. С приближением немцев Ворт бежал из Парижа на воздушном шаре. А что ему делать в такое время в Париже? Появляться в сверхпростеньких платьях, то есть почти в неглиже, считалось чуть ли не шиком. Ворт вернулся, как только подписали перемирие. Оценив сложившуюся ситуацию, он сразу создал платья из парчи в цветовой гамме, вызывавшей в памяти недавние события: глубокий серый цвет получил название «пепел Парижа», а оранжевый – «разъяренный Бисмарк». Вскоре, при Мак-Магоне[123], Париж вернул себе прежний блеск. В непрерывной череде праздников и приемов, правда, менее пышных, чем при Второй империи, Ворт мог предоставить своей фантазии полную свободу.
И вот уже появилась новая мода – турнюр, нечто среднее между туникой и платьем «полонез». Две юбки, надетые одна поверх другой: одна спадает складками, а на другую, сзади, накладывается набитый конским волосом пуф и сверху закрывается тканью – турнюром. Но предоставим слово Малларме[124] – под женскими псевдонимами Маргарита де Понти или Мисс Атлас – он писал очаровательные статьи для журнала «Последняя мода». Вот его отзыв о созданном Вортом в 1874 году дамском туалете: «Мы давно мечтали именно о таком платье, никак не представляя его себе. Только месье Ворт сумел создать туалет столь же летящий, как наши мысли. Надо только захотеть – и мы представим длинную юбку с треном из шелкового репса чистейшего голубого цвета, такого бледно-голубого, с опаловым оттенком, а по нему, так и ждешь, вот-вот пробегут легкие серебристые облачка. Передняя часть юбки обильно украшена мелкими складками плиссе, а с боков, от пояса до подола, двойным рядом бантов и помпонов из шелка более бледного оттенка. А сзади, поверх пуфа, упрятанного под поперечные складки турнюра, от одного бока до другого наброшен шарф с замысловатым рисунком цвета примулы с голубым оттенком. Корсаж намекает на Средние века с их бесконечными болезнями, поэтому он очень бледного цвета, рукава украшены бантами и помпонами, дополняет туалет роскошная плиссированная косынка весенней расцветки».
Парижская мода, 1867
Мода день ото дня становилась сложнее: драпировки, оборки, рюши, витая тесьма, воланы, банты, ленты, но ничего сверх меры. Поразительно, но те же тенденции прослеживались и в оформлении интерьеров той эпохи! Сколько сходства можно найти между этой модой и такими деталями внутреннего оформления апартаментов, как тяжелые драпировки портьер, двери, оклеенные теми же обоями, что и стены, накидки на кресла из плюша, украшенные бахромой и помпонами.
Две модели с турнюрами, 1874
Это еще не все: в те годы мода несколько сместила естественные очертания женского тела, парикмахерское искусство также вернулось к искусственным прическам – накладным волосам и парикам. В одном только 1875 году таможня Марсельского порта зарегистрировала поступление пятидесяти тысяч килограммов волос, привезенных из Италии, Испании и Азии, где наголо остригали шахтеров Китая.
Через совсем короткое время мода пошла в очень необычном направлении: внезапно исчезли турнюры, а юбки стали такими узкими, что женщины едва могли в них ходить. Но уже в 1880 году мода робко попыталась вернуть кринолин: кринолетт, вид миниатюрного кринолина, держался на проволочном каркасе, – изобретение его приписывают Ворту. Журнал «Панч», известный своими язвительными комментариями, в 1881 году откликнулся на появление новинки в «Песне о кринолетте»:
Кому мы обязаны, спрошу я вас,
Этим мрачным возрождением
Уродства ушедшей моды?
Эхо отвечает: Ворту!
Кринолетт тоже исчез, но мода шла своим курсом, от одного каприза к другому. Словно решив отомстить за все нападки, которым подверглась, она вернула турнюр, но в исполнении еще более широком, более объемном, чем прежде, еще обильнее украшенном лентами и тесьмой; он получил довольно дерзкое название – «парижский зад». Мода на турнюры, узкую, затянутую в корсет талию, на высоко поднятую грудь в то время казалась высочайшим проявлением женственности, которой уже тогда начал наносить ощутимые удары стремительно развивающийся процесс эмансипации. Повальное увлечение дам спортом и изобретение велосипеда вскоре заставили их навсегда распрощаться с турнюрами. Примерно в это же время Ворт, уже в почтенном возрасте, переложил все обязанности управления Домом моды на своих сыновей. Суеверный с самой юности, он сделал это задолго до глубокой старости. Твердо верил во влияние Луны на свою жизнь, полагая, что определенные ее фазы и местоположение предвещают ему успехи либо осложнения в делах. Чем далее, тем больше каждый год страшился он наступления 10 марта – и умер 10 марта 1895 года.
Кто одевался у Ворта
Императрица
1860 год принес Ворту признание – его клиенткой стала сама императрица. Впервые перед кутюрье открылись двери дворца Тюильри. Вслед за сопровождающим он поднялся по лестнице в апартаменты императрицы, прошел через зеленую гостиную, розовую, где посетители дожидались своей очереди, и вступил в голубую, обставленную позолоченной мебелью, декорированную скульптурами, вазами севрского фарфора и хрустальными безделушками. Лакеи под важными минами скрывали улыбки: месье Ворт явился на прием в черной бархатной куртке и темно-серых панталонах – в таком костюме в то время ходили директора предприятий. На месье Ворте не было шелковой одежды, а именно такая по придворному этикету приличествовала для утренних визитов.
Распахнулась последняя дверь, и императрица с приветливой грацией встретила Ворта в своем будуаре. Сама хозяйка называла этот будуар студией, поскольку значительную его часть занимала библиотека, о которой злые языки говорили, что в ней нет ни одной серьезной книги.
Ворт знал, как увлечь императрицу Евгению модой. Ведь именно она когда-то сделала популярными испанские кружевные мантильи, а возможно, и макияж.
Поклонница прогресса в моде, политике, она, увы, придерживалась совершенно противоположных взглядов. Ворт понял это в тот день, когда решил просить ее о помощи лионским ткачам. Вскоре после выполнения первого заказа Ворт представил Ее Величеству новый туалет из шелковой парчи с цветочным рисунком, скопированный с китайской ткани и вытканный лионскими мастерами с большим искусством. Вдруг императрица отвергла это платье. Ворт настаивал: «Ваше Величество, не хотите ли приобрести вот это платье ради благополучия лионских шелкопрядильщиков?» «Зачем? – спросила она насмешливым тоном. – Разве они нам желают того же?» В этот момент вошел император, и Ворт повторил свою просьбу со всем красноречием, на какое был способен, убеждая в важности лионской шелковой промышленности для экономики страны. Разве это не убедительный аргумент для монарха? Наполеон III был убежден, Евгении пришлось покориться.
Без сомнения, наряды, развлечения, светские обязанности составляли основу ее интересов, все это сопровождало ее с самых ранних дней молодости. Барон Хубнер, занимавший пост посла Австрии до Меттерниха и знавший императрицу еще с тех времен, когда она была донной Евгенией де Монтихо, писал в своих воспоминаниях: «Она страстно любила все новое, неожиданное, загадочное; все время жаждала быть захваченной внутренними или внешними водоворотами событий и чувств».
Максим дю Камп[125] добавлял: «Вокруг нее всегда вилось облачко из кольдкрема[126] и пачули[127]… Волосы окрашены, лицо подрумянено, глаза обведены черным, губы тронуты помадой. Чтобы пребывать в своей стихии, ей не хватало музыки олимпийских трибун… Она мечтала исполнять первые партии, а ей пришлось довольствоваться ролью статистки, наряженной в платье императрицы, которое она не умела носить…»
Страх совершить неверный шаг, оказаться не на высоте своего положения, видимо, и придавал императрице Евгении натянутый и жеманный вид, за что ее критиковали современники. С самого начала своего замужества она брала уроки у известной актрисы Рашель[128], которая учила императрицу умению величественно носить парадные туалеты, торжественным манерам, подобающим на приемах и аудиенциях, искусству с достоинством садиться в карету. Французы дали Евгении прозвище Первая Оборка. Мода поистине стала для нее всепоглощающим занятием, постоянным предметом забот. В королевском дворце Тюильри установили множество манекенов в натуральный человеческий рост, а на них надели ее платья, чтобы не измять ни одну складочку. Императрица вела бесконечные консультации с кутюрье, портнихами, ювелирами. Ее настольной книгой, ее библией был «Перечень туалетов королевы», принадлежавший когда-то Марии Антуанетте.
Императрица Евгения. Фото Диздери из коллекции Роми
В течение нескольких лет императорский двор сходил с ума по кринолинам. Но вдруг император заявил, что устал от них и видел только один способ положить конец этой моде – официально ее высмеять. Он поручил двум модным писателям Дюмануа и Баррьеру написать комедию с сатирой на увлечение кринолинами.
Спустя несколько недель, в 1856 году, заказанный водевиль «Кричащие туалеты» был представлен на суд зрителей. В театре – императрица, двор, весь Париж. В этой довольно глупой пьесе героиня выклянчивала у мужа непомерно большую сумму денег, чтобы купить четыре метра ткани, необходимой для кринолина. Дама, чрезвычайно декольтированная, выходила на сцену в гигантском кринолине, огромном, замысловатом металлическом сооружении. Публика разразилась криками, а муж на сцене в ужасе бормотал: «Вот, посмотрите… моя жена заточила себя в крепость…» Хор пел: «На юбку ушло столько ткани, что ничего не осталось на корсаж…» В финальном куплете объявлялся крестовый поход против кринолина. Но все было напрасно. Кринолин не погиб, как раз напротив. На следующий день императрица, повинуясь, как всегда, первым эмоциям, послала свою камеристку к актрисе, чтобы снять мерку с ее «кричащего туалета». Спустя три дня она появилась в огромном кринолине и предложила скопировать его другим придворным дамам.
Ворт в своих автобиографических записках оставил нам совсем другой портрет императрицы, что очень легко объяснить: «Первые из моих творений, предложенных императрице, – платье для прогулок из серой тафты, украшенное черными бархатными лентами, и ансамбль из жакета и юбки. В то время это было новшеством, но впоследствии стало вполне обыденной вещью. Императрица пришла в восторг от предложенных мною моделей. Однако она сказала: “Месье Ворт, вряд ли я буду в восторге, что мне придется показаться на публике в таком слишком новом костюме. Придется подождать, пока кто-нибудь другой наденет это. В моем положении я должна не делать моду, а соглашаться следовать ей”.
В конце концов этот туалет приобрела графиня де Пурталес[129]. Не прошло и шести месяцев, как я закончил для императрицы похожий костюм, который она надевала на скачки в Венсенне». Без сомнения, немалая заслуга в том, что походка императрицы стала более элегантной и аристократичной, принадлежит гению Ворта. В это заставляют поверить фотографии и описания ее туалетов. Репортер газеты «Парижская жизнь» в заметке, написанной в 1863 году, оставил свои впечатления от платья Ворта, в котором императрица появилась на приеме во дворце Фонтенбло: «Это по-королевски прекрасное платье, туалет, идеально подходящий для правительницы, – строгий и веселый одновременно, он производил впечатление величия и идилличности. Юбка из фиолетовой тафты, скроенная по косой, расходилась спереди, словно веер, открывая взорам нижнюю юбку в фиолетово-белую полоску и украшенную воланами». Торжественное открытие Международной выставки в 1867 году, последний всплеск Второй империи, стало для Ворта мировым признанием его многолетних усилий и забот по сохранению лионского шелкоткачества. Для императрицы он придумал сногсшибательный туалет: лионские мастера специально для этого платья выткали фай[130] – лимонно-желтого цвета с цветочным рисунком в стиле XVIII века. Отделку платья довершали настоящие алансонские кружева и бархатные ленты цвета голубой лаванды. Впервые Ворт отказался от использования кринолина.
И это роскошное платье, созданное ценой кропотливого труда стольких людей, императрица не надела ни разу. За несколько часов до открытия выставки пришло сообщение об аресте и смертном приговоре императору Мексики Максимилиану I[131]. Трагическое событие! Еще более трагическое для императрицы, т. к. по ее совету была организована эта злосчастная французская экспедиция в Мексику.
Известно только, что императрица имела на Наполеона III сильное влияние, оказавшееся губительным для государственной политики. Но никакие ошибки, которым она была причиной, не могли остановить ее страстного увлечения модой. Рассказывают, что в 1869 году, во время торжеств по случаю открытия Суэцкого канала, она сменила никак не меньше двухсот пятидесяти платьев.
Ворт даже после крушения Второй империи остался верным поставщиком бывшей императрицы Евгении. В память об одном цветке фиалки, который императрица когда-то дала ему в знак благодарности, он каждый год, до самой своей смерти, посылал ей огромный букет пармских фиалок.
Платье, покрытое декоративной сеткой, от Ворта
Через несколько лет месье Х. превратился в месье Шоза (можно перевести как «вещь», «предмет»). Вот набросок его портрета, сделанный неизвестным журналистом: «Месье Шоз не выйдет за границы классики; он никогда не ошибается ни во вкусе, ни в привычках дамы. Для него не существует светского общества; он драпирует статуи, скрывая их недостатки; он в совершенстве знает так называемые исторические характеры каждого типа лица.
Из какой-нибудь паучихи он делает сильфиду, он умеет воспользоваться даже странностями и уродством».
«Уверяю вас, что среди всех Их Величеств, съехавшихся сейчас в Париж, манеры месье Шоза ничуть не менее высокомерны, и мне он показался гораздо более всемогущим, чем другие». В феврале 1870 года неизвестный репортер поднялся по устланной мягким ковром лестнице в примерочный салон месье Шоза: «Лестница работы известного краснодеревщика Жакоба[119], на первой же ступеньке начинается толчея, шелест шелков, веют в воздухе облака запахов дорогих духов. Обе створки дверей распахнуты настежь, и из одной в другую переходят очаровательные девушки – головки не покрыты; силуэты несколько необычны. Девушки прогуливаются в салонах, демонстрируя платья-модели, являя собой живые примеры искусства прославленного Шоза. Для клиентов это – острый соблазн, для кутюрье – живая демонстрация того, что делают его ножницы из кусков тканей, а все вместе – это всего лишь обещания…»
Тот же репортер проник в салон, где мадам М. примеряла платье: «Дюжина газовых рожков, выставленных в ряд, передвижной абажур, заменивший люстру, оставляя в темноте почти всю комнату, освещали туалет и даму, которой предстоит показать его нынче вечером во дворце Тюильри.
Дама счастлива, восторг ее достиг высшего предела. Но мэтр остается бесстрастен и принимает комплименты с равнодушием и меланхолией, в которых явственно проступает английский акцент».
Кто из современных журналистов осмелится так поиздеваться над известными кутюрье наших дней? Какой модный журнал осмелится напечатать подобную заметку? Но слава месье Ворта выше всяких нападок. Едва достигнув сорокапятилетнего возраста, он уже на пике своей известности.
Мужчина осмеливается диктовать женщинам моду – это кажется в высшей степени странным, и часто пресса бросает ему обвинения. Вот, например, отчет о выставке 1867 года: «Всем известно, что первый кутюрье большого света и полусвета, как говорят, грубо и свысока обращается с клиентками, одинаково бесцеремонно ведет себя и с гетерами, и с графинями». Другой журналист сетует: «Сейчас арбитрами моды стали мужчины, однако будем надеяться, что этот обычай не приживется в нашем обществе».
Французский беллетрист Эрнест Фейдо[120], пожалуй, первый, кто наперекор всем выразил мнение совершенно противоположное. В своей книге «Искусство нравиться» (1873) он взял на себя смелость объяснить полный переворот в индустрии женского костюма только тем, что руководство вкусом дам в области одежды взяли отныне в свои руки мужчины.
А в отношении Ворта Фейдо говорил следующее: «Месье Ворт известен сегодня во всем мире, и это заслуженно. Он ни в чем не нуждается для поддержания своей репутации. Его публично обвиняли, высмеивали, ему завидовали, как всем новаторам, многие талантливые люди хотели бы быть на его месте… На манекенах, стоящих перед ним, он из нескольких метров ткани, выбранной с редчайшей тонкой интуицией, импровизировал, составлял, придумывал, пуская в ход все свое воображение». В конце концов Фейдо пришел к такому выводу: «Для того чтобы знать, как одеть женщину, нужно непременно быть мужчиной».
Парижская мода, 1867
Парижская мода, 1867
И все же, что мы знаем о туалетах Ворта – эфемерных творениях, живших не дольше тех часов, когда они служили украшением хорошенькой женщины? Художники и даже ремесленники оставляли свои работы на суд будущих поколений, а произведения мастеров швейного дела существовали только среди своих современников да на поблекших, пожелтевших страницах модных журналов.
На Ворта очень часто смотрели, даже его почитатели, как на выскочку, и тому были причины. Слишком стремителен был его взлет от мальчика-рассыльного до короля моды. Вкус, такой совершенный во всем, что касалось одежды, вне профессиональной области изменял ему совершенно. Его парижские апартаменты вызывали многочисленные насмешки. Но больше всего доставалось его роскошной вилле в Сюрене, парижском пригороде, ставшей любимой мишенью для злого язычка принцессы Меттерних, впрочем, она весьма дорожила своим незаменимым кутюрье. В своих «Воспоминаниях» она писала: «Признаюсь, что предпочитаю светлые комнаты со стенами, окрашенными побелкой, так называемому салону, где бедняга Ворт с непередаваемой гордостью принимает гостей. Салон изнемогает под тяжестью золота, бархата, плюша, всевозможных узоров и вышивок, позолоченной резной мебелью и засильем безделушек». Он возгордился своим достатком до такой степени, что заказал ванну для купания из чистого серебра, а затем – фонтан, постоянно бьющий струями одеколона! Пленник дурного вкуса, Ворт использовал для обивки кресел шелковую и парчовую ткань, где изображены сцены примерок платьев его высокопоставленными клиентками.
Выходы Ворта в высший свет подвергались многочисленным нападкам и порождали язвительные отзывы. Некоторые считали недопустимым, что какой-то кутюрье и его жена оказывались среди приглашенных на великосветские рауты, становились завсегдатаями салонов, чьи хозяева всеми силами старались заманить к себе самых блестящих людей эпохи.
Только сейчас, по прошествии времени, в нашем обществе стало возможным для кутюрье занимать высокое социальное положение, не считаясь с одобрением и согласием на то привилегированной касты, ослепленной собственным чувством достоинства и особостью своего существования. Но тот Ворт, которого принимали в высшем обществе, гораздо больше чем просто художник, он был автором шедевров моды, он был великим промышленником.
Диктатор моды
Слава великого кутюрье! Ей приписывают все, любой результат работы гениального творца, даже существующую уже моду, даже стиль, утвердившийся задолго до него. Так произошло и с Вортом. Мода развивалась и без него, следуя своим таинственным законам. Ширина кринолинов достигла своего предела, и наметились некоторые перемены: круглый каркас, поддерживающий кринолин, стал овальным, длина его уменьшилась и стала доходить лишь до колен, вернулась естественная форма бедер, расширение силуэта юбки переместилось – теперь крупные складки закладываются сзади. Таким образом, переход от кринолина к трену[121] оказался вполне логичным. Тем не менее изобретатель трена не Ворт, хотя этот элемент дамского платья был впервые использован в одной из его моделей, созданных в 1866 году. Это еще одно из многочисленных доказательств его интуиции и безошибочного чутья. Прибавляя то там, то здесь какую-нибудь деталь, он подчеркивал силуэт, давал новую, законченную форму еще не рожденной моде. А публика считала, что Ворт и есть ее создатель.
Так Ворту приписали введение моды на туники (ок. 1868 г.), тем более что он сам рассказывал историю их возникновения. Как-то, гуляя по Парижу, он наблюдал за прохожими; какая-то дама, опасаясь запачкать юбку, подобрала ее сзади, перекинув подол через руку на манер туники. Он быстренько сделал небольшой набросок. Через несколько дней ателье Ворта представило прелестную модель платья-туники с юбкой, сшитой из двух кусков разных тканей, что позволяло насладиться игрой богатых цветов.
Парижская мода, 1867
Перед самым закатом империи в коллекции Ворта появилась модель «польского платья» – «полонез»[122], – что-то вроде присобранной сзади в объемный волан туники, очень напоминавшей панье конца эпохи Бурбонов. Исследователи истории костюма задаются вопросом, случайно ли эти две моды, так странно похожие друг на друга, появились накануне крушения двух государственных режимов.
Во время Франко-прусской войны семидесятых годов Дом моды «Ворт» закрылся, а его многочисленные ателье приспособили под госпитали. С приближением немцев Ворт бежал из Парижа на воздушном шаре. А что ему делать в такое время в Париже? Появляться в сверхпростеньких платьях, то есть почти в неглиже, считалось чуть ли не шиком. Ворт вернулся, как только подписали перемирие. Оценив сложившуюся ситуацию, он сразу создал платья из парчи в цветовой гамме, вызывавшей в памяти недавние события: глубокий серый цвет получил название «пепел Парижа», а оранжевый – «разъяренный Бисмарк». Вскоре, при Мак-Магоне[123], Париж вернул себе прежний блеск. В непрерывной череде праздников и приемов, правда, менее пышных, чем при Второй империи, Ворт мог предоставить своей фантазии полную свободу.
И вот уже появилась новая мода – турнюр, нечто среднее между туникой и платьем «полонез». Две юбки, надетые одна поверх другой: одна спадает складками, а на другую, сзади, накладывается набитый конским волосом пуф и сверху закрывается тканью – турнюром. Но предоставим слово Малларме[124] – под женскими псевдонимами Маргарита де Понти или Мисс Атлас – он писал очаровательные статьи для журнала «Последняя мода». Вот его отзыв о созданном Вортом в 1874 году дамском туалете: «Мы давно мечтали именно о таком платье, никак не представляя его себе. Только месье Ворт сумел создать туалет столь же летящий, как наши мысли. Надо только захотеть – и мы представим длинную юбку с треном из шелкового репса чистейшего голубого цвета, такого бледно-голубого, с опаловым оттенком, а по нему, так и ждешь, вот-вот пробегут легкие серебристые облачка. Передняя часть юбки обильно украшена мелкими складками плиссе, а с боков, от пояса до подола, двойным рядом бантов и помпонов из шелка более бледного оттенка. А сзади, поверх пуфа, упрятанного под поперечные складки турнюра, от одного бока до другого наброшен шарф с замысловатым рисунком цвета примулы с голубым оттенком. Корсаж намекает на Средние века с их бесконечными болезнями, поэтому он очень бледного цвета, рукава украшены бантами и помпонами, дополняет туалет роскошная плиссированная косынка весенней расцветки».
Парижская мода, 1867
Мода день ото дня становилась сложнее: драпировки, оборки, рюши, витая тесьма, воланы, банты, ленты, но ничего сверх меры. Поразительно, но те же тенденции прослеживались и в оформлении интерьеров той эпохи! Сколько сходства можно найти между этой модой и такими деталями внутреннего оформления апартаментов, как тяжелые драпировки портьер, двери, оклеенные теми же обоями, что и стены, накидки на кресла из плюша, украшенные бахромой и помпонами.
Две модели с турнюрами, 1874
Это еще не все: в те годы мода несколько сместила естественные очертания женского тела, парикмахерское искусство также вернулось к искусственным прическам – накладным волосам и парикам. В одном только 1875 году таможня Марсельского порта зарегистрировала поступление пятидесяти тысяч килограммов волос, привезенных из Италии, Испании и Азии, где наголо остригали шахтеров Китая.
Через совсем короткое время мода пошла в очень необычном направлении: внезапно исчезли турнюры, а юбки стали такими узкими, что женщины едва могли в них ходить. Но уже в 1880 году мода робко попыталась вернуть кринолин: кринолетт, вид миниатюрного кринолина, держался на проволочном каркасе, – изобретение его приписывают Ворту. Журнал «Панч», известный своими язвительными комментариями, в 1881 году откликнулся на появление новинки в «Песне о кринолетте»:
Кому мы обязаны, спрошу я вас,
Этим мрачным возрождением
Уродства ушедшей моды?
Эхо отвечает: Ворту!
Кринолетт тоже исчез, но мода шла своим курсом, от одного каприза к другому. Словно решив отомстить за все нападки, которым подверглась, она вернула турнюр, но в исполнении еще более широком, более объемном, чем прежде, еще обильнее украшенном лентами и тесьмой; он получил довольно дерзкое название – «парижский зад». Мода на турнюры, узкую, затянутую в корсет талию, на высоко поднятую грудь в то время казалась высочайшим проявлением женственности, которой уже тогда начал наносить ощутимые удары стремительно развивающийся процесс эмансипации. Повальное увлечение дам спортом и изобретение велосипеда вскоре заставили их навсегда распрощаться с турнюрами. Примерно в это же время Ворт, уже в почтенном возрасте, переложил все обязанности управления Домом моды на своих сыновей. Суеверный с самой юности, он сделал это задолго до глубокой старости. Твердо верил во влияние Луны на свою жизнь, полагая, что определенные ее фазы и местоположение предвещают ему успехи либо осложнения в делах. Чем далее, тем больше каждый год страшился он наступления 10 марта – и умер 10 марта 1895 года.
Кто одевался у Ворта
Императрица
1860 год принес Ворту признание – его клиенткой стала сама императрица. Впервые перед кутюрье открылись двери дворца Тюильри. Вслед за сопровождающим он поднялся по лестнице в апартаменты императрицы, прошел через зеленую гостиную, розовую, где посетители дожидались своей очереди, и вступил в голубую, обставленную позолоченной мебелью, декорированную скульптурами, вазами севрского фарфора и хрустальными безделушками. Лакеи под важными минами скрывали улыбки: месье Ворт явился на прием в черной бархатной куртке и темно-серых панталонах – в таком костюме в то время ходили директора предприятий. На месье Ворте не было шелковой одежды, а именно такая по придворному этикету приличествовала для утренних визитов.
Распахнулась последняя дверь, и императрица с приветливой грацией встретила Ворта в своем будуаре. Сама хозяйка называла этот будуар студией, поскольку значительную его часть занимала библиотека, о которой злые языки говорили, что в ней нет ни одной серьезной книги.
Ворт знал, как увлечь императрицу Евгению модой. Ведь именно она когда-то сделала популярными испанские кружевные мантильи, а возможно, и макияж.
Поклонница прогресса в моде, политике, она, увы, придерживалась совершенно противоположных взглядов. Ворт понял это в тот день, когда решил просить ее о помощи лионским ткачам. Вскоре после выполнения первого заказа Ворт представил Ее Величеству новый туалет из шелковой парчи с цветочным рисунком, скопированный с китайской ткани и вытканный лионскими мастерами с большим искусством. Вдруг императрица отвергла это платье. Ворт настаивал: «Ваше Величество, не хотите ли приобрести вот это платье ради благополучия лионских шелкопрядильщиков?» «Зачем? – спросила она насмешливым тоном. – Разве они нам желают того же?» В этот момент вошел император, и Ворт повторил свою просьбу со всем красноречием, на какое был способен, убеждая в важности лионской шелковой промышленности для экономики страны. Разве это не убедительный аргумент для монарха? Наполеон III был убежден, Евгении пришлось покориться.
Без сомнения, наряды, развлечения, светские обязанности составляли основу ее интересов, все это сопровождало ее с самых ранних дней молодости. Барон Хубнер, занимавший пост посла Австрии до Меттерниха и знавший императрицу еще с тех времен, когда она была донной Евгенией де Монтихо, писал в своих воспоминаниях: «Она страстно любила все новое, неожиданное, загадочное; все время жаждала быть захваченной внутренними или внешними водоворотами событий и чувств».
Максим дю Камп[125] добавлял: «Вокруг нее всегда вилось облачко из кольдкрема[126] и пачули[127]… Волосы окрашены, лицо подрумянено, глаза обведены черным, губы тронуты помадой. Чтобы пребывать в своей стихии, ей не хватало музыки олимпийских трибун… Она мечтала исполнять первые партии, а ей пришлось довольствоваться ролью статистки, наряженной в платье императрицы, которое она не умела носить…»
Страх совершить неверный шаг, оказаться не на высоте своего положения, видимо, и придавал императрице Евгении натянутый и жеманный вид, за что ее критиковали современники. С самого начала своего замужества она брала уроки у известной актрисы Рашель[128], которая учила императрицу умению величественно носить парадные туалеты, торжественным манерам, подобающим на приемах и аудиенциях, искусству с достоинством садиться в карету. Французы дали Евгении прозвище Первая Оборка. Мода поистине стала для нее всепоглощающим занятием, постоянным предметом забот. В королевском дворце Тюильри установили множество манекенов в натуральный человеческий рост, а на них надели ее платья, чтобы не измять ни одну складочку. Императрица вела бесконечные консультации с кутюрье, портнихами, ювелирами. Ее настольной книгой, ее библией был «Перечень туалетов королевы», принадлежавший когда-то Марии Антуанетте.
Императрица Евгения. Фото Диздери из коллекции Роми
В течение нескольких лет императорский двор сходил с ума по кринолинам. Но вдруг император заявил, что устал от них и видел только один способ положить конец этой моде – официально ее высмеять. Он поручил двум модным писателям Дюмануа и Баррьеру написать комедию с сатирой на увлечение кринолинами.
Спустя несколько недель, в 1856 году, заказанный водевиль «Кричащие туалеты» был представлен на суд зрителей. В театре – императрица, двор, весь Париж. В этой довольно глупой пьесе героиня выклянчивала у мужа непомерно большую сумму денег, чтобы купить четыре метра ткани, необходимой для кринолина. Дама, чрезвычайно декольтированная, выходила на сцену в гигантском кринолине, огромном, замысловатом металлическом сооружении. Публика разразилась криками, а муж на сцене в ужасе бормотал: «Вот, посмотрите… моя жена заточила себя в крепость…» Хор пел: «На юбку ушло столько ткани, что ничего не осталось на корсаж…» В финальном куплете объявлялся крестовый поход против кринолина. Но все было напрасно. Кринолин не погиб, как раз напротив. На следующий день императрица, повинуясь, как всегда, первым эмоциям, послала свою камеристку к актрисе, чтобы снять мерку с ее «кричащего туалета». Спустя три дня она появилась в огромном кринолине и предложила скопировать его другим придворным дамам.
Ворт в своих автобиографических записках оставил нам совсем другой портрет императрицы, что очень легко объяснить: «Первые из моих творений, предложенных императрице, – платье для прогулок из серой тафты, украшенное черными бархатными лентами, и ансамбль из жакета и юбки. В то время это было новшеством, но впоследствии стало вполне обыденной вещью. Императрица пришла в восторг от предложенных мною моделей. Однако она сказала: “Месье Ворт, вряд ли я буду в восторге, что мне придется показаться на публике в таком слишком новом костюме. Придется подождать, пока кто-нибудь другой наденет это. В моем положении я должна не делать моду, а соглашаться следовать ей”.
В конце концов этот туалет приобрела графиня де Пурталес[129]. Не прошло и шести месяцев, как я закончил для императрицы похожий костюм, который она надевала на скачки в Венсенне». Без сомнения, немалая заслуга в том, что походка императрицы стала более элегантной и аристократичной, принадлежит гению Ворта. В это заставляют поверить фотографии и описания ее туалетов. Репортер газеты «Парижская жизнь» в заметке, написанной в 1863 году, оставил свои впечатления от платья Ворта, в котором императрица появилась на приеме во дворце Фонтенбло: «Это по-королевски прекрасное платье, туалет, идеально подходящий для правительницы, – строгий и веселый одновременно, он производил впечатление величия и идилличности. Юбка из фиолетовой тафты, скроенная по косой, расходилась спереди, словно веер, открывая взорам нижнюю юбку в фиолетово-белую полоску и украшенную воланами». Торжественное открытие Международной выставки в 1867 году, последний всплеск Второй империи, стало для Ворта мировым признанием его многолетних усилий и забот по сохранению лионского шелкоткачества. Для императрицы он придумал сногсшибательный туалет: лионские мастера специально для этого платья выткали фай[130] – лимонно-желтого цвета с цветочным рисунком в стиле XVIII века. Отделку платья довершали настоящие алансонские кружева и бархатные ленты цвета голубой лаванды. Впервые Ворт отказался от использования кринолина.
И это роскошное платье, созданное ценой кропотливого труда стольких людей, императрица не надела ни разу. За несколько часов до открытия выставки пришло сообщение об аресте и смертном приговоре императору Мексики Максимилиану I[131]. Трагическое событие! Еще более трагическое для императрицы, т. к. по ее совету была организована эта злосчастная французская экспедиция в Мексику.
Известно только, что императрица имела на Наполеона III сильное влияние, оказавшееся губительным для государственной политики. Но никакие ошибки, которым она была причиной, не могли остановить ее страстного увлечения модой. Рассказывают, что в 1869 году, во время торжеств по случаю открытия Суэцкого канала, она сменила никак не меньше двухсот пятидесяти платьев.
Ворт даже после крушения Второй империи остался верным поставщиком бывшей императрицы Евгении. В память об одном цветке фиалки, который императрица когда-то дала ему в знак благодарности, он каждый год, до самой своей смерти, посылал ей огромный букет пармских фиалок.