Волшебники парижской моды

Несчастливая судьба – частый удел всех изобретателей. Тимонье не довелось ни прославиться при жизни, ни получить хоть какой-то доход от своего изобретения. Но швейная машинка существовала; после доработки другими конструкторами она совершенно изменила условия работы во многих семейных ателье, вытащив их из нищеты. Очень скоро ее стали называть «машиной бедняков».



«Цветок греха», костюм уличной женщины, Париж, 1830-е гг.



К середине века во Франции количество предприятий, производивших готовую одежду, росло так быстро, что их уже насчитывалось не меньше двухсот пятидесяти, с торговым оборотом семь с половиной миллиона франков в год. Производили они и кое-какие товары для женщин: манто, мантильи, белье, передники, шали и уборы из кружев, но пока еще не решались сделать платье целиком – то, что сегодня мы называем «готовое платье». Первые платья, созданные по типовым меркам, появились только после 1870 года.

Многие живущие в других странах познакомились с французским вкусом и парижским шиком именно благодаря этим «готовым изделиям», таким элегантным и всегда новым. Они произвели настоящий фурор в 1851 году на 1-й Всемирной выставке в Лондоне. Журналист Бланки, брат известного социалиста, в своей статье расхвалил экспонаты, представленные на выставке, отмечая превосходство английской техники, цены и хорошее качество сырья, но ему пришлось признать, что главная победа на выставке досталась французскому чувству изящного: «Мы повсюду находим этот бессмертный огонь французского гения, который для нас значит то же, что железные и угольные шахты для англичан». Вечные национальные достояния! Двумя веками раньше известный политический деятель Франции Жан Батист Кольбер[83] сказал: «Для Франции мода – то же самое, что для Испании золотые прииски в Перу».





Появление высокой моды




Каким же образом в высшей степени качественная работа, которая с незапамятных времен была отличительной французской чертой, сохранилась даже во времена стремительного проникновения машин во все сферы производства, что вело к всеобщему уравниванию?

В других странах не прекращался рост населения; фабрики прочно стояли на ногах, массовое производство заполнило своей продукцией рынки. Но во Франции с ее тридцатью миллионами жителей, самой населенной стране на континенте, вплоть до сегодняшнего дня все шло совсем по-другому: к середине века рост населения прекратился; французские семьи, не имеющие теперь много детей, стремились поднять свой уровень жизни. Пробуждающийся рабочий класс в свою очередь также мечтал о буржуазной, обеспеченной жизни. Осуществлению этих частных желаний мешала уравниловка во вкусах – неизбежное следствие появления индустрии готовой одежды. Тем не менее эта индустрия проникла в сам процесс эволюции общества: благодаря производству одежды большими партиями и по более низким ценам она становилась доступной самому широкому кругу потребителей; французы приняли ее скрепя сердце. Как только были введены в употребление типовые размеры одежды, в прессе стали раздаваться горестные восклицания: «Мы теперь уже не отдельные человеческие особи – мы теперь только высота и полнота!»

Чтобы успеть за ритмом механизированного производства, нужно было решительно порвать с прошлым. Но французы, верные своим традициям, испытывали отвращение к этому перелому. Они по-прежнему стремились приобретать продукцию лучшего качества, которая носила бы отпечаток одновременно их индивидуальности и таланта.

К концу Второй империи в Париже появилась новая форма производства одежды – пошив по типовым меркам, задуманный как отрасль швейного дела. Эта продукция полностью удовлетворяла запросы богатой буржуазии, соответствуя их представлению об элегантности. Для новой продукции – новые люди: директор предприятия такого направления должен был сочетать в себе тонкое чутье художника, совершенный вкус и выдающиеся коммерческие способности. Он должен быть одновременно модельером, продавцом тканей и финансовым директором своего Дома. Не где-то, а именно в этом самом Доме осуществлялись все стадии производства и продажи одежды, начиная с тех, что не требуют квалифицированного труда, и заканчивая теми, где необходимы вдохновение созидателя и талантливые руки мастера, воплощающие идеи в конкретное изделие. Склады тканей, мастерские, примерочные кабины, торговые залы – все это под одной крышей.



Карикатура на женскую моду 1830-х гг.



В отлаженный ход этого производства бурно ворвалось еще одно новшество, которое повлекло за собой настоящую революцию и стало главным положением в определении той же Высокой моды, – создание моделей, предназначенных для экспорта. Такая модель создается в единственном экземпляре, во всем блеске неповторимого французского обаяния и поистине гениального швейного мастерства. Эта единственная модель, воспроизведенная в тысячах экземпляров, становится для иностранцев образцом французского вкуса и парижской моды.

На протяжении почти целого века швейное ремесло оставалось женской привилегией. Но когда коммерческие возможности предприятия начали играть первостепенную роль, мужчины, более искушенные в финансовых вопросах, лучше вооруженные для конкурентной борьбы, стали занимать главные позиции в большой моде. Только прокатившаяся волна эмансипации дала возможность женщинам руководить крупными домами моды.

Модель стала международным контрапунктом моды, а кутюрье, ее придумавший, – диктатором всеобщего вкуса. Мысль, что дама в Рио-де-Жанейро, Сиднее или в Лос-Анджелесе облачится в домашнее платье или вечерний туалет, созданный по его моделям, наполняла кутюрье гордостью за свое всемогущество и сознанием своей силы.

Два направления работы – шитье одежды по типовым меркам для избранных клиентов и создание моделей, предназначенных для неограниченного воспроизведения, – мало-помалу сформировали Высокую моду. Рождение ее и восхождение на престол произошли на территории, занятой новой элитой – представителями буржуазии, стремящимися к элегантности.





Элегантная буржуазия




В 1853 году был опубликован очерк Бальзака «Трактат об элегантной жизни»[84], правда, написан он несколькими годами ранее. Это произведение в несколько страничек – настоящий кладезь для любопытных, и тем бо́льшую ценность оно представляет, что речь там идет о мужской элегантности. В самом деле, мужчина того времени в большей степени, чем женщина, воплощает черты, характерные для мировой буржуазии. Теперь буржуа уже не ничтожный человек, вынужденный бороться, чтобы защитить свои права. Он финансист, биржевой маклер, крупный коммерсант и промышленник. Он вкладывает свои деньги, коллекционируя произведения искусства и редкие книги. У него нет ни заслуг, ни званий, чтобы обрести положение в новом обществе, но он завоевывает уважение к себе другими способами. Манера держаться и стиль одежды говорят о важности его персоны. Это были странные времена, когда машины создавали чудеса промышленности и лишали рабочих последнего куска хлеба; когда столкнулись надменность правящих классов и социальная идеология; возможно, в одну и ту же минуту начали работать Маркс – над «Капиталом», Бальзак – над похвалой снобизму. Маркс писал: «Кто не работает, тот не ест». А Бальзак: «Кто работает, тот ничего не смыслит в элегантности»; он разделил человечество на три категории: человек работающий, думающий и ничего не делающий. Этим последним был сын разбогатевшего выскочки, и весь смысл его существования сводился к элегантному времяпрепровождению, поскольку «элегантность – это искусство оживлять бездеятельность».

Бездельник, чтобы поддержать свой престиж, должен был демонстрировать свою исключительность своеобразием манер, знанием света, особым языком, вычурным костюмом. Выражение Бальзака: «Элегантность – это не простота роскоши, но роскошь простоты», – отныне стало руководством для щеголей, выбирающих себе одежду. Несмотря на богатую палитру изысканных оттенков тканей, мужская одежда, как никогда, была мрачных цветов и очень однообразной. Тем большее значение тогда придавалось крою, сложной работе портного. Вдохновение, посещавшее его, даже ум водили его рукой, когда он прочерчивал безупречную линию спины, вытачку на талии, определял место складки, – «многие достойные вещи пали жертвой мысли, но еще больше мелочей возвысились сами по себе…».



Парижская мужская мода, декабрь, 1831



Вскоре одежда стала отражать даже политические пристрастия. Оставшиеся верными Бурбонам самоутверждались тем, что продолжали носить короткие мужские штаны. За границей у аристократов ношение панталон долгое время считалось верностью идеалам Великой французской революции. В 1833 году французам, приглашенным к дрезденскому двору и настойчиво испрашивающим разрешения явиться в панталонах, дали понять, что от них ожидают большего, чем «преданность королевскому дому».

Бальзак утверждал, что тенденция простоты в одежде пришла из Англии. Однако французские щеголи сменили свои богато отделанные камзолы на буржуазные рединготы[85] вовсе не по причине англомании. Просто мода, как всегда, отражала последствия социальных перемен или их предвосхищала. Если в Англии буржуазный стиль одежды утвердился намного раньше, чем во Франции, то лишь потому, что английская буржуазия уже довольно долго принимала активное участие в политической жизни своей страны. В начале Викторианской эпохи влияние буржуазии еще более упрочилось и росло одновременно с развитием индустрии и торговли, которые умножали и упрочивали состояния. Зачем же она выставляла напоказ нажитые деньги? Буржуазное общество приобрело достаточную в себе уверенность, чтобы диктовать законы в стиле: ввело моду на скромность в одежде для джентльменов и строгий, но безупречный крой в туалетах для леди; повернуло моду в сторону элегантного пуританства и утонченной добродетели. Великолепный Браммел[86], король лондонских денди, сказал: «Если кто-то внимательно на вас смотрит, значит, вы одеты неподобающим образом».



Мужской прогулочный и курительный костюмы, Париж, 1840



Насколько отличен был путь в общество французского буржуа! Восхождение его было стремительным, и, чтобы упрочить свой авторитет, он во что бы то ни стало старался привлечь к себе внимание. Он во всем следует за модой, его жена первая начинает носить новые цветовые гаммы, аксессуары, украшения.


Но этот тип, слишком новый и кричащий, не пришелся по душе французам, и они склонились в сторону британской «фешенебельности». Мужчина, следующий моде, – спортсмен, завсегдатай жокейского клуба, принимает участие в скачках с препятствиями. Светская дама разъезжает в легком двухколесном экипаже, говорит с легким английским акцентом, ее сопровождает грум[87], выписанный из Англии. Новый правящий класс чувствовал себя весьма уязвимым. Наполеоновские войны истощили Францию, механизм экономики работал со скрипом, роскошь и нищета существовали в опасном соседстве. Борьба враждующих идеологий сеяла беспокойство, приверженцы Великой французской революции хотели укрепить завоевания 1789 года, сторонники Наполеона мечтали вернуть эру великих побед, а роялисты жаждали вновь оказаться среди роскоши и церемоний старого режима.

Взбудораженные умы искали убежище в миражах прошлого. С оглушительным успехом проходили балы-маскарады: гости съезжались разодетыми в старые платья минувших, ставших уже историей времен. Исторические реминисценции ворвались в моду, архитектуру, дизайн мебели. Эпоха, опутанная сетями противоречий, лишала силы и возможности создать свой стиль.

Тон задавал новый эмоциональный настрой: настало время сентиментализма, меланхолии, томности – слезы, бледность и обмороки вошли в моду. Сердца современников покорены романтическими балетами в исполнении хрупких, воздушных танцовщиц Фанни Эльслер[88], Тальони[89]; стихами Мюссе; музыкой Шопена.

Демонстрировать свою отрешенность от этой жизни было столь модно, что все поголовно стали воздушно-женственными, причем до такой степени, что даже вошедшие в историю военные походы не «приземлили» свой век. Благодаря некоторым известным в это время портным, таким как Пальмира и Викторин, романтизм нашел свое наиболее удачное воплощение в женских нарядах.



Летние платья, Париж, 1840



Литература проникла в моду, а мода – в литературу; впервые писатели-романисты сделали из одежды один из показателей, характеризующих человека как личность. Бальзак пошел еще дальше: «…туалет стал для нее тем, чем он является для всех женщин, – непрестанным выражением самых интимных мыслей, неким символом»[90].

Безупречный крой, изысканная драпировка ткани, даже сама манера, с какой уважаемая дама носила платье, играли такую же важную роль, как ангельское личико или прекрасная душа. И снова тот же Бальзак преклоняется перед искусством кройки и шитья: «Ее юбка, – восклицает он в “Депутате от Арси”, – украшенная тремя рядами бахромы, собиралась в изумительные складки и своим кроем и фасоном явственно указывала на воображение парижской портнихи!»

Шедевры, созданные Викторин, великой портнихой своего времени, вдохновили Стендаля на такие строки в «Воспоминаниях эгоиста»[91]: «Я часто поглядывал на эту старую графиню по той причине, что на ней было очаровательное платье от Викторин. Я страстно люблю хорошо сшитое платье. Для меня это истинное наслаждение».

В 1840-х годах искусство и мода отказались от исторических реминисценций. Юбки вновь широкие, нижние юбки, чье количество возросло, украсились оборками, рюшами и кружевами. Наконец, используя конский волос, юбкам стремились придать пышную, несминаемую форму – так родился кринолин[92]. Изготовление его стало отраслью промышленности, а повсеместное использование наложило отпечаток на женский облик того времени.

Буржуазному обществу необходим был буржуазный король. Правление Луи Филиппа[93] длилось восемнадцать лет – срок достаточный, чтобы ввести новый стиль жизни и моды. Увы, этот король, несмотря на свою добродушную внешность, гражданский костюм и непременный зонтик, не пользовался популярностью. Экономические кризисы, изнурительная ежедневная борьба рабочих за кусок хлеба – все это слишком сильно расшатало порядок в стране.

Однако в самом центре всех этих волнений буржуазное общество сумело создать для себя островок благополучия, где вело жизнь замкнутую, но вполне комфортабельную, как в старые добрые времена. Затворившись в своих домах, женщины в широких кринолинах с удовольствием носили фартучки из шелка, кружевные чепцы, занимались вышиванием и демонстрировали свою преданность домашнему очагу. Выходя в город, надевали высокий корсет, на плечи набрасывали мантилью, прикрывая поднятую грудь, и прятали лицо в самой глубине капота. Летние туалеты из белой органди с рисунком в наивных букетиках цветов, разбросанных по всему полю, производили трогательное впечатление. Вечерние платья, разумеется, были декольтированы, но разве шали не предназначались для того, чтобы несколько скорректировать такую смелость и восстановить добропорядочность? А мода бежит, все новые виды изобретаются ее фантазией и пробиваются на сцену парижской жизни. Вот уже «львы» и «львицы» теснят томных влюбленных, подгоняя к закату романтический век.

«Лев» – это, безусловно, завсегдатай жокейского клуба, говорит только о лошадях и любовницах. Всегда настороже, боится пропустить последний писк моды, неизменно оригинален, эксцентричен. «Львица» – экзальтированная, неистовая дамочка: обожает пистолеты и стеки, поднимает коня в галоп, как заправский улан, разговаривает на жаргоне наездников, курит и пьет шампанское. Костюм амазонки украшен брандебургами (шнуры, галуны) и пуговицами-бубенчиками, под корсажем блуза с воротником жабо, а рукава заканчиваются манжетами, упрятанными под перчатки из желтой кожи. В течение дня «львица» придерживается всего английского, вечером – само воплощение эготизма (самовлюбленности): вся задрапирована в восточные ткани, рукава платья «а-ля персиянка», причесана в греческом стиле – локоны, собранные на затылке, свободно падают на плечи.

А вот те, кто хотел, как часто случалось, причислить к разряду «львиц» Жорж Санд, совершали грубую ошибку. Настоящая «львица» вела жизнь очень поверхностную, ничего не читала, ее распорядок дня исключал какие-либо занятия, развивающие ум. А Жорж Санд была приятельницей самых выдающихся мыслителей и художников своего времени, входила в элиту литературных кругов. Ее зрелый ум, склонность носить мужской костюм уже тогда предвещали скорую эмансипацию женщины. Настоящих «львиц» интересовали исключительно любовные приключения, о чем они непрестанно сплетничали в своих салонах.

Мадам Дюрсе меланхолично записывала в дневнике: «…я задаюсь вопросом, как могла появиться идея дать такое название – львица: что-то вроде знака почтения, которого добились-таки женщины, стремящиеся во всем задавать тон. Наш пол должен искать сходные приятные качества у других животных, и только мужчины могут довольствоваться такой кличкой – лев. И все же столько женщин желают иметь на своем гербе изображение лежащей львицы!»

Французская революция 1848 года не изменила ничего в жизни и в моде. Луи Филипп сбежал из страны. Едва стих шум стрельбы и все разошлись с баррикад, как модные журналы и газеты под предлогом, что желают пробудить общественное сознание, принялись поощрять женщин к еще более безудержному кокетству. В мартовском номере журнала «Сильфида» читаем: «На Елисейских Полях встречаем гуляющих дам, чьи платья, подобранные с исключительным вкусом, – протест против недоверия и страха. Если женщины избавятся от такого настроения, то очень помогут Франции выйти из кризиса, в который ввергло нашу прекрасную родину правление Луи Филиппа Орлеанского, лживое и беспринципное. Сегодня нет ничего не стоящего внимания, все найдет применение: ленты, перья, кружево и жемчуг, – все важно, поскольку все эти драгоценности дают кому-то возможность заработать кусок хлеба…»

В декабре того же года принц Луи Наполеон[94] избран президентом Республики. Через три года он совершил государственный переворот и провозгласил себя императором. С этих пор элегантность и модные направления придумывались и управлялись двором Наполеона III да еще англичанином Чарльзом-Фредериком Вортом, по духу, возможно, гораздо более парижанином, чем все парижане, вместе взятые.





Империя развлекается




Наполеон III, как и его великий дядя, любил роскошь и пышность. Посредственности своей политики он противопоставил широкие перспективы для декораторов, находящих применение своим талантам в подготовке к бесконечным празднествам. Праздники! Какая возможность для Ворта! Он их все превратит в незабываемые феерии. На приемах во дворце Тюильри старая аристократия смешивалась с новой знатью, состоящей из финансистов, чьи жены щеголяли друг перед другом в невообразимо роскошных платьях. Мужчины обычно носили военную форму или строгое придворное платье с короткими штанами и шелковыми чулками.

А балы! Со времен празднеств высшего света при старом режиме Париж не видел подобного парада женского искусства обольщения. Гигантские люстры освещали многоцветную военную форму, кринолины, трепещущие головные уборы, волосы и шеи женщин, украшенные переливающимися бриллиантами и драгоценными камнями, – это новое рококо, новое пиршество Галантного века. Оффенбах и Штраус подарили свою музыку новому веку, втягивая всех в невиданный водоворот веселья.

Костюмированными балами истреблялись целые состояния. Директор Лувра вздыхал: «На наши новые поступления мы тратим только семь тысяч франков в год, а императрица получает такую же сумму ежемесячно». Но мир развлечений презирал денежные заботы; какое ему дело до кризисов и военных угроз, в расчет принимались только пикники, балы, скачки, любовные интриги… и мода.

Писатели, артисты и художники вовлекались во все празднества. На газетных страницах мелькали имена Александра Дюма, Мериме, Октава Фейе[95], Гуно[96], Мейербера[97], Россини, Обера[98], Мейссонье[99] и многих других.



Парижская мода, 1848



Развивающаяся промышленность, паровые машины ускоряли ритм жизни. Теперь парижане доезжали по железной дороге до модных курортов и популярных пляжей – Баден-Бадена, Дьеппа, Биаррица. Та же железная дорога привозила в Париж богатых бездельников со всего света. Провинциалы французы, американцы, русские, турки, египтяне – все устремились в столицу Франции. «Нашествие варваров!» – жаловались друг другу французы, но это не мешало им извлекать приличные доходы из такого вторжения, поскольку эти варвары скупали все: платья и украшения, шали и кружева.

Большая международная выставка 1867 года стала новым чудом, апофеозом роскоши, лебединой песней Второй империи. Париж стал местом встреч правителей всей Европы: тут российский император, король Пруссии, король Италии, императрица Австрийская, турецкий султан. Канцлер Германии барон Бисмарк, чтобы не пропустить представление оперетты Оффенбаха «Великая герцогиня Герольштейнская», где блистала Гортензия Шнейдер[100] в платье от Ворта, заказал билеты телеграммой.

Франция демонстрировала всему миру вершину своей культуры, талантов, превосходство театров, художественных выставок, веселость Парижа, вкус, сам его дух. А «рядовые комедианты доброго Бога», как сказал о парижанах Гейне, были статистами на мировой сцене моды…





Англичанин, создавший высокую парижскую моду




Тяжелые времена