Волк в ее голове. Книга I
Часть 6 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
От учительского стола раздаётся колокольный перезвон, и народ галдит ещё громче — как в анекдоте о чукотском радио.
— Помоги сей заблудшей душе, — шепчет Валентин, когда замечает «Классрука» на экране моего мобильного, и крестит меня, — голова у нее садовая, но желания праведные.
Наконец мой звонок действует: Вероника Игоревна тяжело вздыхает. Вздрагивает светло-сиреневая юбка, белая рука соскальзывает со стола, спина распрямляется, и по классу прокатывается волна паралича.
Слава Богу.
Вероника Игоревна оглядывается и поднимает руку к лицу. Нездешняя муть плещется в чёрных глазах, пальцы касаются брови, носа и соскальзывают по щеке.
— Вам нехорошо? — спрашивает Олеся. — Вероника Игоревна?
Мама Дианы не обращает внимания на Олесю: роется в красной сумке и достает пластинку с таблетками. Фольга металлически трещит, дребезжит, позванивает в бледных руках, но таблетки не выдавливаются, будто пальцы Вероники Игоревны одеревенели. Фольга скрежещет, переламывается, скрежещет, переламывается, СКРЕЖЕЩЕТ, ПЕРЕЛАМЫВАЕТСЯ — от этого звука у меня буквально сводит скулы.
— Позвать медсестру? — спрашивает Олеся.
— Помолчите, — чужим голосом отвечает Вероника Игоревна. Она садится, наконец выдавливает таблетку и без воды кладёт в рот. Мышцы под челюстью ходят вверх-вниз, Вероника Игоревна набирает слюны и стискивает зубы. От гримасы на ее лице у меня самого пережимает горло.
Она глотает.
Весь 10 «В» с настороженностью изучает Веронику Игоревну.
— Вам плохо? — повторяет Олеся.
Вероника Игоревна подносит руку ко рту. Встает. Садится. Замирает, будто волна рвоты подкатила к горлу, и нельзя пошевелиться.
— На чем нас… мы остановились?
— Воскрешали… — начинаю я, но меня заглушает Олеся:
— Исцеляли знаменистостей. — Она карандашом показывает на портреты посреди доски.
— Исцеляли… — глухим эхом повторяет Вероника Игоревна. Смотрит на деятелей прошлого, на стол, на мобильный. — Артур Александрович, перестаньте звонить… Бога ради!
В голосе ее прорезается такое раздражение, что тридцать пар глаз мигом вытаращиваются на меня. Щеки и шея вспыхивают, пот выжигает подмышки. Я соображаю, что церковный перезвон так и гремит над классом, и тычу в отмену вызова. Экран не реагирует, и мои пальцы бессмысленно елозят по стеклу. Заткнись. Ну заткнись же!
Сенсор наконец срабатывает, и колокола затыкаются.
Божечки, нельзя же так.
— Исцеляли, — тихо говорит Вероника Игоревна и повторяет глуше: — Исцеляли…
Она перебирает распечатки на столе, но четверка, как магнитом, отвлекает ее вновь и побеждает:
— Вы думаете, это смешно? — в голосе Вероники Игоревны клокочет что-то древнее и темное. Словно из дикой чащи доносится рык. — Вы испортили окно ради глупой шутки.
В кабинете повисает тишина. Я устало вздыхаю, а Валентин изображает жест дирижера, который дает сигнал к началу мелодии.
— Это не наш класс. Еще до урока было, — робко говорит Олеся. Ей вторят остальные:
— Да, это не мы!
— Это «ашки», стопудово!
Вероника Игоревна холодно улыбается.
— Вы ведь даже не понимаете, сколько стоил гимназии этот кабинет, — говорит она. — Глупые, маленькие детишки. Глупые и…
— Вероника Игоревна, это не мы! — обиженно повторяет Олеся.
— «Не мы», «не мы»… — Вероника Игоревна с ненавистью разглядывает «четверку». — Раз всех так волнуют оценки… Показывайте лекарства.
Шуршит бумага, и класс белеет от страниц. Валентин передергивает плечами и вздымает вверх наш «Кветиапин». Я нервно щелкаю ручкой.
— Ирина Олеговна, Максим Сергеевич — «два». Шуберт умер. За «глюцин», — Вероника Игоревна прижимает ладонь ко рту и закрывает на секунду глаза, — с-спасибо отдельное. Гульнара Халидовна, Кирилл Геннадьевич — «два». Чайковский мертв.
По рядам прокатывается волна возмущения: вздохи, стоны и «да ну блин сколько можно».
— Ольга Леонидовна — «два»! — повышает голос Вероника Игоревна. — Наталья Станиславовна — «два»! Гауф мертв. Наталья Викторовна и Розетта Никифоровна… «три» — за юмор. Кардиостимулятор, вероятно, помог бы Рафаэлю, но к лекарственным веществам он никак не относится.
— Да неужели? — шепчет Коваль.
— Кирилл Гаврилович — «два», — глядя на него, чеканит Вероника Игоревна. — Денис Олегович — «два». Вы не вылечили Шуберта, а добили. Артур Александрович и Валентин Николаевич…
Живот у меня скручивает от страха, я с щелчком вжимаю кнопку в корпус ручки.
— … «пять», несмотря на бесстыдное опоздание и на то, что буква «В» пишется в другую сторону. Печаль Ван Гога не будет длиться вечно.
— Ну, конечно! — шепотом возмущается кто-то.
Я нервно усмехаюсь, бросаю ручку, хватаю наш «кветиапин» и понимаю, что действительно отразил «В» в невидимом зеркале.
Честное слово, это от недосыпа.
Валентин театрально поднимает кулак в мою честь.
— Мужик-опоздун. Вылечит всех, даже если его об этом не просят.
Олеся и ещё тройка девушек поворачиваются в мою сторону. В штанах тут же деревенеет, прыщи на лице чешутся, и тело делается чужим, корявым. Мне и эта «пятерка» кажется чужой. Будто не я занимался, не я читал, не я смотрел видеолекции, подкинутые Вероникой Игоревной — а подействовал четыре года назад ритуал Дианы. Ум понимает, что это невозможно, что магии не существует, но некий червячок сомнений вновь обвивает мое ухо и шепчет тихо-тихо:
— Ты не заслужил. Не заслужил. Не заслужил.
Почему он не заткнется?
Почему?
Насчет опозданий. Эээ… да.
Во-первых, Северо-Стрелец запихнули так близко к полярному кругу, что будильник звонит если не в темноте, то в сумерках. Во-вторых, мы живем в типичном российском постапокалипсисе: электричества нет каждые четыре месяца, а отопительная система ломается с первыми же заморозками. Вылезать из-под одеяла не хочется вдвойне. Поэтому я на ощупь нахожу сотовый, нажимаю «отложить» и тут же засыпаю, хотя в сотовом будильники у меня идут через пять минут.
7:25
Будильник, каждый…
7:30
Будильник, каждый…
7:35
Будильник, каждый…
7:40
Будильник, каждый…
7:45
Будильник, каждый…
7:50
Будильник, каждый…
7:55
Будильник, каждый…
8:00
Будильник, каждый…
Если откладываешь один будильник, а потом другой и третий, то они копятся, как снежный вал, и ВЕРЕЩАТ. В критический момент нейрончики догадываются, что проще встать, чем заткнуть этот пиликающий оркестр, и вываливают ноги на пол. Голова не поднимается, глаза не открываются, и пальцы до синяков оббивают углы. Холод собачий. Батареи еле греют, ибо снова прорвало теплотрассу. Зубы ломит от студеной воды, одежда чуть не в инее. В холодильнике мышь повесилась, и тараканы тоже повесились, потому что батя в командировке, а вечером лень обуяла идти в магаз. И вот голодный, сонный, окоченелый ты плетешься в гимназию.
А я же не ботан и не бегу на учебу сломя голову. Зимой мне нравится трескать лёд в лужах, весной — давить шишки на набережной (они так кла-ассно хрустят), и в любое время года — гладить собак, которых встречаются по пути.
Ну, вы поняли: Артур Александрович — хронический опоздун.
Сегодня объединились три факта: будило не зазвонило, зубная паста не выдавливалась, а мужик у гимназии принёс документы Веронике Игоревне и встретил такое яростное сопротивление охраны, что я вызвался помочь.
К чему я это. Сегодня хотя бы нашелся весомый повод.
Вероника Игоревна танком идет по оценкам: налево и направо летят параши, пятеры, трюнделя. «Четверки» отсутствуют, и это настораживает. Не хотелось бы, чтобы у Вероники Игоревны снова начались проблемы. У нее получаются действительно интересные уроки, когда она пребывает в хорошем настроении и не устраивает на занятиях Донбас.
— Все? — с издевкой говорит Вероника Игоревна. — Никого не забыла? Два десятка двоек, восемь троек, четыре пятерки — вот ЭТО реальная оценка ваших знаний. Кто-то хочет поспорить? Может, кто-то считает, что заслужил… «четверку»?
Класс угрюмо молчит в ответ. Нет, иногда Вероника Игоревна «четверки» ставит, но так неохотно, что ей об этом напомнили. Впрочем, цифра на окне вряд ли изменит ситуацию к лучшему.
— Вероника Игоревна! — сердито отвечает Олеся. — Да не мы ее нари…
— Помоги сей заблудшей душе, — шепчет Валентин, когда замечает «Классрука» на экране моего мобильного, и крестит меня, — голова у нее садовая, но желания праведные.
Наконец мой звонок действует: Вероника Игоревна тяжело вздыхает. Вздрагивает светло-сиреневая юбка, белая рука соскальзывает со стола, спина распрямляется, и по классу прокатывается волна паралича.
Слава Богу.
Вероника Игоревна оглядывается и поднимает руку к лицу. Нездешняя муть плещется в чёрных глазах, пальцы касаются брови, носа и соскальзывают по щеке.
— Вам нехорошо? — спрашивает Олеся. — Вероника Игоревна?
Мама Дианы не обращает внимания на Олесю: роется в красной сумке и достает пластинку с таблетками. Фольга металлически трещит, дребезжит, позванивает в бледных руках, но таблетки не выдавливаются, будто пальцы Вероники Игоревны одеревенели. Фольга скрежещет, переламывается, скрежещет, переламывается, СКРЕЖЕЩЕТ, ПЕРЕЛАМЫВАЕТСЯ — от этого звука у меня буквально сводит скулы.
— Позвать медсестру? — спрашивает Олеся.
— Помолчите, — чужим голосом отвечает Вероника Игоревна. Она садится, наконец выдавливает таблетку и без воды кладёт в рот. Мышцы под челюстью ходят вверх-вниз, Вероника Игоревна набирает слюны и стискивает зубы. От гримасы на ее лице у меня самого пережимает горло.
Она глотает.
Весь 10 «В» с настороженностью изучает Веронику Игоревну.
— Вам плохо? — повторяет Олеся.
Вероника Игоревна подносит руку ко рту. Встает. Садится. Замирает, будто волна рвоты подкатила к горлу, и нельзя пошевелиться.
— На чем нас… мы остановились?
— Воскрешали… — начинаю я, но меня заглушает Олеся:
— Исцеляли знаменистостей. — Она карандашом показывает на портреты посреди доски.
— Исцеляли… — глухим эхом повторяет Вероника Игоревна. Смотрит на деятелей прошлого, на стол, на мобильный. — Артур Александрович, перестаньте звонить… Бога ради!
В голосе ее прорезается такое раздражение, что тридцать пар глаз мигом вытаращиваются на меня. Щеки и шея вспыхивают, пот выжигает подмышки. Я соображаю, что церковный перезвон так и гремит над классом, и тычу в отмену вызова. Экран не реагирует, и мои пальцы бессмысленно елозят по стеклу. Заткнись. Ну заткнись же!
Сенсор наконец срабатывает, и колокола затыкаются.
Божечки, нельзя же так.
— Исцеляли, — тихо говорит Вероника Игоревна и повторяет глуше: — Исцеляли…
Она перебирает распечатки на столе, но четверка, как магнитом, отвлекает ее вновь и побеждает:
— Вы думаете, это смешно? — в голосе Вероники Игоревны клокочет что-то древнее и темное. Словно из дикой чащи доносится рык. — Вы испортили окно ради глупой шутки.
В кабинете повисает тишина. Я устало вздыхаю, а Валентин изображает жест дирижера, который дает сигнал к началу мелодии.
— Это не наш класс. Еще до урока было, — робко говорит Олеся. Ей вторят остальные:
— Да, это не мы!
— Это «ашки», стопудово!
Вероника Игоревна холодно улыбается.
— Вы ведь даже не понимаете, сколько стоил гимназии этот кабинет, — говорит она. — Глупые, маленькие детишки. Глупые и…
— Вероника Игоревна, это не мы! — обиженно повторяет Олеся.
— «Не мы», «не мы»… — Вероника Игоревна с ненавистью разглядывает «четверку». — Раз всех так волнуют оценки… Показывайте лекарства.
Шуршит бумага, и класс белеет от страниц. Валентин передергивает плечами и вздымает вверх наш «Кветиапин». Я нервно щелкаю ручкой.
— Ирина Олеговна, Максим Сергеевич — «два». Шуберт умер. За «глюцин», — Вероника Игоревна прижимает ладонь ко рту и закрывает на секунду глаза, — с-спасибо отдельное. Гульнара Халидовна, Кирилл Геннадьевич — «два». Чайковский мертв.
По рядам прокатывается волна возмущения: вздохи, стоны и «да ну блин сколько можно».
— Ольга Леонидовна — «два»! — повышает голос Вероника Игоревна. — Наталья Станиславовна — «два»! Гауф мертв. Наталья Викторовна и Розетта Никифоровна… «три» — за юмор. Кардиостимулятор, вероятно, помог бы Рафаэлю, но к лекарственным веществам он никак не относится.
— Да неужели? — шепчет Коваль.
— Кирилл Гаврилович — «два», — глядя на него, чеканит Вероника Игоревна. — Денис Олегович — «два». Вы не вылечили Шуберта, а добили. Артур Александрович и Валентин Николаевич…
Живот у меня скручивает от страха, я с щелчком вжимаю кнопку в корпус ручки.
— … «пять», несмотря на бесстыдное опоздание и на то, что буква «В» пишется в другую сторону. Печаль Ван Гога не будет длиться вечно.
— Ну, конечно! — шепотом возмущается кто-то.
Я нервно усмехаюсь, бросаю ручку, хватаю наш «кветиапин» и понимаю, что действительно отразил «В» в невидимом зеркале.
Честное слово, это от недосыпа.
Валентин театрально поднимает кулак в мою честь.
— Мужик-опоздун. Вылечит всех, даже если его об этом не просят.
Олеся и ещё тройка девушек поворачиваются в мою сторону. В штанах тут же деревенеет, прыщи на лице чешутся, и тело делается чужим, корявым. Мне и эта «пятерка» кажется чужой. Будто не я занимался, не я читал, не я смотрел видеолекции, подкинутые Вероникой Игоревной — а подействовал четыре года назад ритуал Дианы. Ум понимает, что это невозможно, что магии не существует, но некий червячок сомнений вновь обвивает мое ухо и шепчет тихо-тихо:
— Ты не заслужил. Не заслужил. Не заслужил.
Почему он не заткнется?
Почему?
Насчет опозданий. Эээ… да.
Во-первых, Северо-Стрелец запихнули так близко к полярному кругу, что будильник звонит если не в темноте, то в сумерках. Во-вторых, мы живем в типичном российском постапокалипсисе: электричества нет каждые четыре месяца, а отопительная система ломается с первыми же заморозками. Вылезать из-под одеяла не хочется вдвойне. Поэтому я на ощупь нахожу сотовый, нажимаю «отложить» и тут же засыпаю, хотя в сотовом будильники у меня идут через пять минут.
7:25
Будильник, каждый…
7:30
Будильник, каждый…
7:35
Будильник, каждый…
7:40
Будильник, каждый…
7:45
Будильник, каждый…
7:50
Будильник, каждый…
7:55
Будильник, каждый…
8:00
Будильник, каждый…
Если откладываешь один будильник, а потом другой и третий, то они копятся, как снежный вал, и ВЕРЕЩАТ. В критический момент нейрончики догадываются, что проще встать, чем заткнуть этот пиликающий оркестр, и вываливают ноги на пол. Голова не поднимается, глаза не открываются, и пальцы до синяков оббивают углы. Холод собачий. Батареи еле греют, ибо снова прорвало теплотрассу. Зубы ломит от студеной воды, одежда чуть не в инее. В холодильнике мышь повесилась, и тараканы тоже повесились, потому что батя в командировке, а вечером лень обуяла идти в магаз. И вот голодный, сонный, окоченелый ты плетешься в гимназию.
А я же не ботан и не бегу на учебу сломя голову. Зимой мне нравится трескать лёд в лужах, весной — давить шишки на набережной (они так кла-ассно хрустят), и в любое время года — гладить собак, которых встречаются по пути.
Ну, вы поняли: Артур Александрович — хронический опоздун.
Сегодня объединились три факта: будило не зазвонило, зубная паста не выдавливалась, а мужик у гимназии принёс документы Веронике Игоревне и встретил такое яростное сопротивление охраны, что я вызвался помочь.
К чему я это. Сегодня хотя бы нашелся весомый повод.
Вероника Игоревна танком идет по оценкам: налево и направо летят параши, пятеры, трюнделя. «Четверки» отсутствуют, и это настораживает. Не хотелось бы, чтобы у Вероники Игоревны снова начались проблемы. У нее получаются действительно интересные уроки, когда она пребывает в хорошем настроении и не устраивает на занятиях Донбас.
— Все? — с издевкой говорит Вероника Игоревна. — Никого не забыла? Два десятка двоек, восемь троек, четыре пятерки — вот ЭТО реальная оценка ваших знаний. Кто-то хочет поспорить? Может, кто-то считает, что заслужил… «четверку»?
Класс угрюмо молчит в ответ. Нет, иногда Вероника Игоревна «четверки» ставит, но так неохотно, что ей об этом напомнили. Впрочем, цифра на окне вряд ли изменит ситуацию к лучшему.
— Вероника Игоревна! — сердито отвечает Олеся. — Да не мы ее нари…