Волк в ее голове. Книга I
Часть 4 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Голос Дианы спотыкается, она глупо открывает-закрывает рот.
— Твоя мама единственная училка, которая не зовет меня «средним идиотом», — я развожу руками, — дебилом, бревном, буратиной и тому подобными… нарицательными.
Диана демонстративно улыбается и продолжает свой путь задом-наперед — теперь уже обратно, от внешнего края лабиринта к центру. Минуты две проходят в молчании. Постепенно лицо Дианы разглаживается, и только губы ее вытягиваются в трубочку. Лишь когда ушей достигает свист, я догадываюсь, что Диана продолжает обряд.
Насколько же все это глупо.
Черт, мне уже достаточно лет, дабы знать правду о Деде Морозе. Я и в богов-то не особо верю. Так, во что-то аморфное, безликое — в сладкую вату, которой затыкают дыры в науке. Вот и ответьте мне: неужели языческий обряд, вычитанный Дианой в сборнике поморских сказок, изменит наши жизни?
Круги лабиринта медленно возвращают Диану к бочке, свист блуждает по нотам, пока не сливается с ветром в унисон. Возникает ощущение, что воздух поет на древнем, мертвом языке, и меня обдает ледяными волнами озноба.
Бррр.
Диана шагает к бочке, пересекая центр лабиринта, и вздымает руку со своей окровавленной фотографией. Свист оглушает, чёрные глаза выжидательно смотрят на меня.
Я поеживаюсь и заношу собственный неказистый портрет над огнем. Облизываю потрескавшиеся от мороза губы, бросаю взгляд на Диану.
Она кивает.
— Чтобы… — я прочищаю горло и безуспешно стараюсь переорать хор Дианы и ветра: — Чтобы хоть по одному предмету у меня были нормальные оценки. Типа того…
Я морщусь от собственного неверия, от косноязычия и брезгливо, как грязные трусы, бросаю фотографию в пламя. Она мгновенно исчезает в огне, и только сноп искр вырывается из недр бочки.
Звук ветра меняется, и я не сразу понимаю, что Диана отключила реликтовый свист.
— Чтобы больше никогда моя мама… — я ловлю ее пристальный взгляд. — Чтобы все, кто мне дорог… чтобы никогда больше не оставляли меня одну.
Диана отпускает фотографию, и та застывает в потоке ветра этаким ковром-самолетом. Две Дианы зачарованно изучают друг друга: бумажную Диану пожирает огонь, у живой — языки костра пляшут в черных глазах. Снимок корчится, словно от боли, и медленно осыпается вниз — искрами, пеплом, золой.
— Теперь все? — спрашиваю я, когда остатки фотокарточки пропадают в пламени.
Диана вздрагивает и смотрит в мою сторону молча, бессмысленно, словно не видит и не узнает. Проходит мгновение, другое, пока ее взгляд не проясняется.
— Чел, ты такой трусишка.
Слова Дианы тяжестью повисают на шее, и я неохотно выхожу из каменного лабиринта, приближаюсь к краю вершины. Нутро сковывает от ужаса, волосы встают дыбом.
Мы на черти какой высоте. Посмотрите сами: ледовая тропинка тянется бесконечно вниз и вниз, и вниз и без вести пропадает в хмари карьера.
Не знаю, как вели себя древние люди в оригинальном обряде, но более идиотского способа доказать языческим божкам, что ты смел и достоин небесной помощи, не придумаешь.
Я закрываю глаза, считаю до шести и снова бросаю взгляд вниз. Ничего не меняется — страх все так же парализует меня, и все так же под ногами разверзается мерзлая пропасть. Садишься и едешь. Ничего сложного. Абсолютно.
Я стаскиваю с плеча ремень ледянки и плюхаю ее в снег. На большее сил нет, если вдруг из ниоткуда не появится щепотка той самой храбрости, которую требовали древние боги с наших предков.
За спиной трещит наст. Мимо прошмыгивает Диана, похлёстывая меня своими рыжими, похожими на перья снегиря волосами, и с любопытством смотрит вниз.
— Боишься? — участливо спрашивает она, и я признаюсь:
— Угу.
Огонь в бочке притухает, и снег вокруг чернеет, уходит в тень.
— Фух! Еле вас нашел! — доносится сзади голос. Звучит он как у мальчишки, который очень спешил и запыхался. — Вы видели знак, что тут опасно?
Диану перекашивает. Я оглядываюсь: к нам идет толстоватый парень с красным от мороза лицом и подарочным пакетом.
— Чел, запомни это для истории. — Во взгляде Дианы мелькает что-то задорное и… не знаю, идиотское.
— Мм?
Она чуть разбегается, прыгает на ледовую тропинку и летит вниз, в темноту. Летит без опоры, без поддержки, балансируя на тонких — как это возможно? — ногах; визжа от агонии бешеного восторга:
— Расскажешь моим ВНУУУУКАААА…
Рыжие волосы-перья бросаются к небу, к призрачно-зеленым тяжам в густой черноте, и ныряют за гребень холма.
Моя рука тянется следом, как и вопль «Диана?!», который не сорвался с губ. Сердце бьется где-то в горле, будто это я только что проделал сумасшедший трюк и съехал СТОЯ с Холма Смерти. Но я лишь смотрел — как зачарованный, как загипнотизированный, — пока юная оторва это вытворяла. Делала, блин, историю.
Вы встречали людей, которые вас поворачивают, как рычаг? Вбок, в сторону — куда раньше и не смотрели? Наверное, я бы забил на все ещё минуту назад. Тридцать секунд назад я знал, что развернусь и не поеду, что плевал на эти обряды. Но уйти теперь, когда девчонка оказалась смелее? Когда съехала на ногах, словно… словно…
Да кто так вообще делает?!
Я еще ближе подхожу к краю. Лицо обжигает студеным воздухом, ноги подкашиваются. Конца ледового спуска не видно, и Дианы не видно: ее съела потусторонняя темнота внизу.
Я не рассказывал, как лет пять назад здесь разбилась одна девушка? С тех пор число экстремалов поубавилось, и карьер с Холмом огородили, но — толку то? — на любую ограду найдется Диана с кусачками.
— Ты ей говорил, что у меня подарок? — доносится обиженный голос Валентоса.
Я сглатываю. Костер в бочке дотлевает, и к звездам вытягивается султан черного дыма. Вершину холма поедает зелено-фиолетовый полумрак, а в мыслях заевшей пластинкой крутится, как рыжие волосы взлетают к небу и растворяются в темноте. Я же не трусливее девчонки? Нет?
— Ну почему она всегда так? — раздаётся все ближе голос Валентоса.
Щеки обжигает от стыда. Я зажмуриваюсь а потом без разбега, как камушек в пропасть, падаю на ледянку и слетаю с холма. Сквозь посвист ветра меня догоняет изумленный вскрик Валентина. Сердце ухает вниз, желудок подпрыгивает. Земля выскальзывает из-под ног, попу подбрасывает и больно бьет о седушку.
— Артур?! — с искренней обидой кричит Валентос. — Я же к вам… с вами!..
На душе становится тяжело.
Я открываю глаза. Воздух свистит, ледянка свистит, и я верещу вместе с ними. От радости, от страха, от стыда перед Валентосом. От этой морозной черноты, в которую я лечу винтовочной пулей, разгоняясь все больше, все страшнее, так что ледянка бешеным зверем бьется подо мной.
Я съехал с Холма смерти.
Я это сделал.
Сон второй
Печаль не будет длиться вечно
Мне семнадцать лет.
Медленно, с глухим ревом прорастает сквозь темноту прихожая нашей квартиры. Обои в розовый цветочек исторгают белый свет — слишком нездоровый и яркий, — пока не отдают себя полностью и не выцветают в гнилые лоскуты. Из тонов остаются черный, серый, бордовый. На зеркало льется бледное сияние и очерчивает сгорбленную тень, которая тяжело дышит. Зрение никак не фокусируется, и я не понимаю, мужчина это или женщина.
Шорох.
Стон.
Человек выгибается как на дыбе, и по моей спине пробегает ледяной ручеек пота.
Диана.
Она открывает рот, будто плачет, но не слышно ни звука. Взгляд Дианы пуст, неподвижен, рот открывается и открывается — в диком оскале, как если бы челюсти рвались на части. Тень Дианы содрогается от сухих рыданий. Мои уши закладывает, кровь приливает к голове, и я вдруг осознаю, что сплю.
Это во сне мне привиделась Диана.
Это во сне она беззвучно, исступленно плачет в приступе лунатизма, потому что в реальности ни Диана, ни Вероника Игоревна с нами больше не живут.
Я поднимаю руку и со всей силы ударяю себя по лицу.
Просыпайся.
Ладонь мягко, плюшево касается щеки.
Я сжимаю кулак и бью снова.
Просыпайся.
Просыпайся!
…
Разум медленно высвобождается ото сна — медленно и плавно, как берег обнажается во время отлива. Подобно лужицам воды, которые задерживаются в неровностях дна, под веками задерживаются тающие образы: прихожая, жуткий свет. Диана в приступе лунатизма.
Диана.
Знаете, в детстве мы с ней видели одинаковые сны.
Часто вам попадаются люди, к которым приходят сны-близнецы? Отрисованные как под копирку. Столь похожие, будто вы смотрели один и тот же фильм в полупустом ночном кинотеатре.
Я сглатываю и разлепляю веки. Тело пробирает озноб; хочется выпить чаю и согреться. Сквозь белую пелену в глазах маячит поверхность в синих и зеленых волнах. Столешница?
— Твоя мама единственная училка, которая не зовет меня «средним идиотом», — я развожу руками, — дебилом, бревном, буратиной и тому подобными… нарицательными.
Диана демонстративно улыбается и продолжает свой путь задом-наперед — теперь уже обратно, от внешнего края лабиринта к центру. Минуты две проходят в молчании. Постепенно лицо Дианы разглаживается, и только губы ее вытягиваются в трубочку. Лишь когда ушей достигает свист, я догадываюсь, что Диана продолжает обряд.
Насколько же все это глупо.
Черт, мне уже достаточно лет, дабы знать правду о Деде Морозе. Я и в богов-то не особо верю. Так, во что-то аморфное, безликое — в сладкую вату, которой затыкают дыры в науке. Вот и ответьте мне: неужели языческий обряд, вычитанный Дианой в сборнике поморских сказок, изменит наши жизни?
Круги лабиринта медленно возвращают Диану к бочке, свист блуждает по нотам, пока не сливается с ветром в унисон. Возникает ощущение, что воздух поет на древнем, мертвом языке, и меня обдает ледяными волнами озноба.
Бррр.
Диана шагает к бочке, пересекая центр лабиринта, и вздымает руку со своей окровавленной фотографией. Свист оглушает, чёрные глаза выжидательно смотрят на меня.
Я поеживаюсь и заношу собственный неказистый портрет над огнем. Облизываю потрескавшиеся от мороза губы, бросаю взгляд на Диану.
Она кивает.
— Чтобы… — я прочищаю горло и безуспешно стараюсь переорать хор Дианы и ветра: — Чтобы хоть по одному предмету у меня были нормальные оценки. Типа того…
Я морщусь от собственного неверия, от косноязычия и брезгливо, как грязные трусы, бросаю фотографию в пламя. Она мгновенно исчезает в огне, и только сноп искр вырывается из недр бочки.
Звук ветра меняется, и я не сразу понимаю, что Диана отключила реликтовый свист.
— Чтобы больше никогда моя мама… — я ловлю ее пристальный взгляд. — Чтобы все, кто мне дорог… чтобы никогда больше не оставляли меня одну.
Диана отпускает фотографию, и та застывает в потоке ветра этаким ковром-самолетом. Две Дианы зачарованно изучают друг друга: бумажную Диану пожирает огонь, у живой — языки костра пляшут в черных глазах. Снимок корчится, словно от боли, и медленно осыпается вниз — искрами, пеплом, золой.
— Теперь все? — спрашиваю я, когда остатки фотокарточки пропадают в пламени.
Диана вздрагивает и смотрит в мою сторону молча, бессмысленно, словно не видит и не узнает. Проходит мгновение, другое, пока ее взгляд не проясняется.
— Чел, ты такой трусишка.
Слова Дианы тяжестью повисают на шее, и я неохотно выхожу из каменного лабиринта, приближаюсь к краю вершины. Нутро сковывает от ужаса, волосы встают дыбом.
Мы на черти какой высоте. Посмотрите сами: ледовая тропинка тянется бесконечно вниз и вниз, и вниз и без вести пропадает в хмари карьера.
Не знаю, как вели себя древние люди в оригинальном обряде, но более идиотского способа доказать языческим божкам, что ты смел и достоин небесной помощи, не придумаешь.
Я закрываю глаза, считаю до шести и снова бросаю взгляд вниз. Ничего не меняется — страх все так же парализует меня, и все так же под ногами разверзается мерзлая пропасть. Садишься и едешь. Ничего сложного. Абсолютно.
Я стаскиваю с плеча ремень ледянки и плюхаю ее в снег. На большее сил нет, если вдруг из ниоткуда не появится щепотка той самой храбрости, которую требовали древние боги с наших предков.
За спиной трещит наст. Мимо прошмыгивает Диана, похлёстывая меня своими рыжими, похожими на перья снегиря волосами, и с любопытством смотрит вниз.
— Боишься? — участливо спрашивает она, и я признаюсь:
— Угу.
Огонь в бочке притухает, и снег вокруг чернеет, уходит в тень.
— Фух! Еле вас нашел! — доносится сзади голос. Звучит он как у мальчишки, который очень спешил и запыхался. — Вы видели знак, что тут опасно?
Диану перекашивает. Я оглядываюсь: к нам идет толстоватый парень с красным от мороза лицом и подарочным пакетом.
— Чел, запомни это для истории. — Во взгляде Дианы мелькает что-то задорное и… не знаю, идиотское.
— Мм?
Она чуть разбегается, прыгает на ледовую тропинку и летит вниз, в темноту. Летит без опоры, без поддержки, балансируя на тонких — как это возможно? — ногах; визжа от агонии бешеного восторга:
— Расскажешь моим ВНУУУУКАААА…
Рыжие волосы-перья бросаются к небу, к призрачно-зеленым тяжам в густой черноте, и ныряют за гребень холма.
Моя рука тянется следом, как и вопль «Диана?!», который не сорвался с губ. Сердце бьется где-то в горле, будто это я только что проделал сумасшедший трюк и съехал СТОЯ с Холма Смерти. Но я лишь смотрел — как зачарованный, как загипнотизированный, — пока юная оторва это вытворяла. Делала, блин, историю.
Вы встречали людей, которые вас поворачивают, как рычаг? Вбок, в сторону — куда раньше и не смотрели? Наверное, я бы забил на все ещё минуту назад. Тридцать секунд назад я знал, что развернусь и не поеду, что плевал на эти обряды. Но уйти теперь, когда девчонка оказалась смелее? Когда съехала на ногах, словно… словно…
Да кто так вообще делает?!
Я еще ближе подхожу к краю. Лицо обжигает студеным воздухом, ноги подкашиваются. Конца ледового спуска не видно, и Дианы не видно: ее съела потусторонняя темнота внизу.
Я не рассказывал, как лет пять назад здесь разбилась одна девушка? С тех пор число экстремалов поубавилось, и карьер с Холмом огородили, но — толку то? — на любую ограду найдется Диана с кусачками.
— Ты ей говорил, что у меня подарок? — доносится обиженный голос Валентоса.
Я сглатываю. Костер в бочке дотлевает, и к звездам вытягивается султан черного дыма. Вершину холма поедает зелено-фиолетовый полумрак, а в мыслях заевшей пластинкой крутится, как рыжие волосы взлетают к небу и растворяются в темноте. Я же не трусливее девчонки? Нет?
— Ну почему она всегда так? — раздаётся все ближе голос Валентоса.
Щеки обжигает от стыда. Я зажмуриваюсь а потом без разбега, как камушек в пропасть, падаю на ледянку и слетаю с холма. Сквозь посвист ветра меня догоняет изумленный вскрик Валентина. Сердце ухает вниз, желудок подпрыгивает. Земля выскальзывает из-под ног, попу подбрасывает и больно бьет о седушку.
— Артур?! — с искренней обидой кричит Валентос. — Я же к вам… с вами!..
На душе становится тяжело.
Я открываю глаза. Воздух свистит, ледянка свистит, и я верещу вместе с ними. От радости, от страха, от стыда перед Валентосом. От этой морозной черноты, в которую я лечу винтовочной пулей, разгоняясь все больше, все страшнее, так что ледянка бешеным зверем бьется подо мной.
Я съехал с Холма смерти.
Я это сделал.
Сон второй
Печаль не будет длиться вечно
Мне семнадцать лет.
Медленно, с глухим ревом прорастает сквозь темноту прихожая нашей квартиры. Обои в розовый цветочек исторгают белый свет — слишком нездоровый и яркий, — пока не отдают себя полностью и не выцветают в гнилые лоскуты. Из тонов остаются черный, серый, бордовый. На зеркало льется бледное сияние и очерчивает сгорбленную тень, которая тяжело дышит. Зрение никак не фокусируется, и я не понимаю, мужчина это или женщина.
Шорох.
Стон.
Человек выгибается как на дыбе, и по моей спине пробегает ледяной ручеек пота.
Диана.
Она открывает рот, будто плачет, но не слышно ни звука. Взгляд Дианы пуст, неподвижен, рот открывается и открывается — в диком оскале, как если бы челюсти рвались на части. Тень Дианы содрогается от сухих рыданий. Мои уши закладывает, кровь приливает к голове, и я вдруг осознаю, что сплю.
Это во сне мне привиделась Диана.
Это во сне она беззвучно, исступленно плачет в приступе лунатизма, потому что в реальности ни Диана, ни Вероника Игоревна с нами больше не живут.
Я поднимаю руку и со всей силы ударяю себя по лицу.
Просыпайся.
Ладонь мягко, плюшево касается щеки.
Я сжимаю кулак и бью снова.
Просыпайся.
Просыпайся!
…
Разум медленно высвобождается ото сна — медленно и плавно, как берег обнажается во время отлива. Подобно лужицам воды, которые задерживаются в неровностях дна, под веками задерживаются тающие образы: прихожая, жуткий свет. Диана в приступе лунатизма.
Диана.
Знаете, в детстве мы с ней видели одинаковые сны.
Часто вам попадаются люди, к которым приходят сны-близнецы? Отрисованные как под копирку. Столь похожие, будто вы смотрели один и тот же фильм в полупустом ночном кинотеатре.
Я сглатываю и разлепляю веки. Тело пробирает озноб; хочется выпить чаю и согреться. Сквозь белую пелену в глазах маячит поверхность в синих и зеленых волнах. Столешница?