Волк в ее голове. Книга I
Часть 18 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Диана добавила меня в черный список.
Диана показала мне средний палец.
Ладно, последний пункт вычеркиваем за мелочностью, но — но! — Диана ни словом не обмолвилась о своей маме, не попросила ни о помощи, ни вообще о чем-либо — хотя уже вовсю клеит объявления по столбам.
Так почему я должен что-то делать?
Потому что обещал Веронике Игоревне поговорить с Дианой?
Потому что их семью преследует коллекторское агентство?
Потому что друзей не бросают в беде?
Ну, так мы уже не друзья с Дианой. Кончено. Кончено!
Волосы у меня встают дыбом от понимания, насколько глубокая пропасть пролегла между нами.
Чем больше я об этом думаю, тем больше чувствую леденящую жуть беды, которая затаилась рядом. Тем больше чувствую вину — потому что сердцем или душой, но я давно уже оставил Диану в прошлом.
Предал ее внутри себя.
Мои грязные руки зло дергают вентиль. Трубы хрипят, сипят, но струя не появляется. Ну, конечно. Святой отец умылся — так почему бы небесам не отключить воду?
Я вытираю ладони о штаны, достаю телефон и, чувствуя беспокойство, дрожь, выстукиваю по экранчику номер Дианы.
Ответь.
Открой рот и ответь, рыжая.
Гудит нота ля в динамике, обрывается. Звучит снова. Я замираю от напряжения. В кабинке Коваля раздается очередная канонада, и что-то тяжелое, непотопляемое плюхает в воду. Я морщусь, инстинктивно прикрываю нос. Валентин аплодирует, Коваль бурчит «иди в жопу», и тут в динамике щёлкает. Правое ухо наполняет шорох ветра.
— Д-диана?
Молчание.
— Это я! Я только узнал…
— Иди на хер, — доносится чистый и холодный голос.
Поначалу он звучит приятным контрапунктом к шумам туалета, но затем активная часть разума включается в процесс и идентифицирует обертона Дианы.
Звук ветра пропадает.
Мой взгляд опускается на экран, где мигает темно-серым «вызов завершен».
Мм-да.
К своей чести, я принимаю сброс с английским спокойствием.
«Ну, она заговорила, — соглашается внутренний голос, — и на том спасибо. Все-таки Диане тяжело. У Дианы сложная ситуация. Ей нужны друзья, как бы она ни вела себя».
В голове все звучит разумно, логично, но потом в три отрывистых мяучит сигнал тревоги, и что-то горькое, кипящее выплескивается в солнечное сплетение. Я до боли вдавливаю палец в экран и перезваниваю Диане. Доносятся мерные гудки и соединяются в голове с завыванием репродуктора, с антилопим топотом из коридора, с приглушенным ржачем и выкриками учителей, которые тщетно пытаются не превратить учения в бедлам.
Диана не берет трубку.
* * *
К дому Вероники Игоревны подкрадывается вечер и жидким золотом стекает на ледовый припай у берегов. Ветер мчит перламутровые облака к горизонту: наливает их сизым, клубит, сердит и пускает им закатную кровь. Моя красноватая тень накрывает крыльцо, которое замело снегом и дырявыми мумиями прошлогодней листвы. Рука трижды падает на дверь, и в воздухе разносится гулкий стук.
— Диана, блин!
Поднимается ветер и разбрасывает мусор. Ручка лязгает под рукой, но уже градусе на десятом поворота упирается в невидимую преграду.
Разумеется, закрыто. Замки вообще придумали, чтобы эмм… закрывать. Даже не знаю, что еще сказать по этому поводу.
— Ну чего там, сын мой? — спрашивает Валентин и брезгливо смотрит на дверь. Посреди неё темнеет выбоина от топора.
Я шумно втягиваю носом воздух, и с глубины сознания всплывает прозвище, которым Диана давным-давно одарила Валентина.
«Рыба-прилипала».
Честно говоря, оно до смешного ему подходит. Вот сейчас: я не хотел, чтобы «Три Ко» шли со мной, но Валентин все-таки увязался, и, конечно, Гордейки-Коваленки увязались следом. Это как идти с корзиной мартовских котов. Да, понятно, что Валентин хочет помочь; понятно, что он добрый, хороший парень, который искренне переживает за друзей, но неужели так сложно оставить человека в покое? Хоть иногда. Хотя бы на тридцать минут.
— Ну чего? — повторяет Валентин.
— Закрыто, — отвечаю я, старательно пряча раздражение в горле — где-то у самых связок. Мое лицо куда меньше поддается контролю: предательски напрягается и ожесточается. К счастью, Валентин смотрит в сторону моря.
Я осознаю, что еще держу ручку и медленно отпускаю. Она с пружинистым металлическим щелчком поднимается в исходное положение.
— Гы, — радуется Коваль — Зырь.
Когда я схожу с крыльца и заглядываю в окно, по шее и затылку пробегает морозец: сквозь зубчатую дыру грустно смотрит пустая комната. Ковры свернуты, мебель накрыта белыми простынями, и по углам, подобно сиротам, жмутся друг к другу картонные коробки. На полу валяется мшистый булыжник с комьями земли, на раме белеет очередное «Верни долг».
Диану напугали до той степени, что она собралась и покинула дом?
Куда?
Мне представляется Диана, уходящая по меловой дороге.
Уходящая в тлен, в пустоту, в распад — без надежды вернуться.
В разбитом стекле отражается бледная сценка: ветер хлопает полами куртки несуразного, с бычьей шеей парня, зарывается в его «нацистскую» прическу. На плече у парня дремлет зубастый рюкзак, в рюкзаке мертвым грузом лежат ключи Вероники Игоревны.
Достать бы их, войти. Но как? В присутствии чертовых «Трех Ко»?
Я провожу рукой по лицу, по голове — словно этим движением сниму наваждение. Увы, дыра в окне не исчезает, и мои пальцы бессильно вспахивают собственные волосы.
— Лесь, — просит Валентин. По тону ее имя звучит как «стоп», «хватит». Я оглядываюсь и вижу, что Олеся отошла к дороге и снимает нас на сотовый.
— Такой дом фотогеничный, — возражает она. — Лавкрафтовский.
— Мистический, — вторит Коваль.
В другую минуту я бы разозлился на них, подобрал бы пару крепких выражений, но сейчас внутри пусто. Словно бы все эмоции упаковали в картонные коробки, заклеили скотчем и прикрыли белыми, хрустящими от крахмала простынями.
— Лесь! — «стоп» в голосе Валентина звучит еще отчетливее, взглядом он показывает на меня. Я делаю вид, что не заметил этой сценки. Слишком неуютно от нее, и, хотя Олеся выключает камеру, облегчения не приходит. Словно бы отекло что-то в душе или в солнечном сплетении. Отекло и потеряло чувствительность.
Интересно, когда Диана убирала вещи перед уходом, у нее внутри так же онемело?
Как во сне, я достаю телефон, прокручиваю список контактов и нажимаю вызов.
— Данный номер не обслуживается, — сообщает автоответчик сотового оператора.
Семнадцать раз я звонил Диане и последние девять из них слушал этот ответ. Я его ненавижу. Я хочу расчленить его, распихать по черным мусорным пакетам и утопить в Кижне.
— Хватит тут околачиваться! — раздается старушечий крик. Ниже по дороге, у березовой рощи, проступает силуэт женщины.
— Вы знаете, где семья из этого дома?! — спрашивает Валентин.
— Никого не знаю! Идите!
В ответ хочется надеть на всех по гирлянде и барабану и маршировать военным парадом. Назло. Это же лучший стимул на свете — делать назло тупым, как бараны, людям.
— Знаешь, я тут был пару раз, — неожиданно говорит Валентин.
— Че? — мое лицо собирается в гримасу сомнения. — В смысле?
Олеся и Коваль синхронно поворачиваются к нам.
— Дед брал меня с собой. Ну, после того, как Мадам Кюри ушла из пустыни.
— Да зачем?
— Не знаю, может, он хотел, чтобы я с ней подружился, — Валентин пожимает плечами.
— В смысле? — глупо повторяю я.
— Не знаю!
— И че вы делали?
— Ну, приходили. Что ещё? Он говорил с мадам Кюри. Я сидел в комнате твоей…
— Не надо ее обзывать…
Диана показала мне средний палец.
Ладно, последний пункт вычеркиваем за мелочностью, но — но! — Диана ни словом не обмолвилась о своей маме, не попросила ни о помощи, ни вообще о чем-либо — хотя уже вовсю клеит объявления по столбам.
Так почему я должен что-то делать?
Потому что обещал Веронике Игоревне поговорить с Дианой?
Потому что их семью преследует коллекторское агентство?
Потому что друзей не бросают в беде?
Ну, так мы уже не друзья с Дианой. Кончено. Кончено!
Волосы у меня встают дыбом от понимания, насколько глубокая пропасть пролегла между нами.
Чем больше я об этом думаю, тем больше чувствую леденящую жуть беды, которая затаилась рядом. Тем больше чувствую вину — потому что сердцем или душой, но я давно уже оставил Диану в прошлом.
Предал ее внутри себя.
Мои грязные руки зло дергают вентиль. Трубы хрипят, сипят, но струя не появляется. Ну, конечно. Святой отец умылся — так почему бы небесам не отключить воду?
Я вытираю ладони о штаны, достаю телефон и, чувствуя беспокойство, дрожь, выстукиваю по экранчику номер Дианы.
Ответь.
Открой рот и ответь, рыжая.
Гудит нота ля в динамике, обрывается. Звучит снова. Я замираю от напряжения. В кабинке Коваля раздается очередная канонада, и что-то тяжелое, непотопляемое плюхает в воду. Я морщусь, инстинктивно прикрываю нос. Валентин аплодирует, Коваль бурчит «иди в жопу», и тут в динамике щёлкает. Правое ухо наполняет шорох ветра.
— Д-диана?
Молчание.
— Это я! Я только узнал…
— Иди на хер, — доносится чистый и холодный голос.
Поначалу он звучит приятным контрапунктом к шумам туалета, но затем активная часть разума включается в процесс и идентифицирует обертона Дианы.
Звук ветра пропадает.
Мой взгляд опускается на экран, где мигает темно-серым «вызов завершен».
Мм-да.
К своей чести, я принимаю сброс с английским спокойствием.
«Ну, она заговорила, — соглашается внутренний голос, — и на том спасибо. Все-таки Диане тяжело. У Дианы сложная ситуация. Ей нужны друзья, как бы она ни вела себя».
В голове все звучит разумно, логично, но потом в три отрывистых мяучит сигнал тревоги, и что-то горькое, кипящее выплескивается в солнечное сплетение. Я до боли вдавливаю палец в экран и перезваниваю Диане. Доносятся мерные гудки и соединяются в голове с завыванием репродуктора, с антилопим топотом из коридора, с приглушенным ржачем и выкриками учителей, которые тщетно пытаются не превратить учения в бедлам.
Диана не берет трубку.
* * *
К дому Вероники Игоревны подкрадывается вечер и жидким золотом стекает на ледовый припай у берегов. Ветер мчит перламутровые облака к горизонту: наливает их сизым, клубит, сердит и пускает им закатную кровь. Моя красноватая тень накрывает крыльцо, которое замело снегом и дырявыми мумиями прошлогодней листвы. Рука трижды падает на дверь, и в воздухе разносится гулкий стук.
— Диана, блин!
Поднимается ветер и разбрасывает мусор. Ручка лязгает под рукой, но уже градусе на десятом поворота упирается в невидимую преграду.
Разумеется, закрыто. Замки вообще придумали, чтобы эмм… закрывать. Даже не знаю, что еще сказать по этому поводу.
— Ну чего там, сын мой? — спрашивает Валентин и брезгливо смотрит на дверь. Посреди неё темнеет выбоина от топора.
Я шумно втягиваю носом воздух, и с глубины сознания всплывает прозвище, которым Диана давным-давно одарила Валентина.
«Рыба-прилипала».
Честно говоря, оно до смешного ему подходит. Вот сейчас: я не хотел, чтобы «Три Ко» шли со мной, но Валентин все-таки увязался, и, конечно, Гордейки-Коваленки увязались следом. Это как идти с корзиной мартовских котов. Да, понятно, что Валентин хочет помочь; понятно, что он добрый, хороший парень, который искренне переживает за друзей, но неужели так сложно оставить человека в покое? Хоть иногда. Хотя бы на тридцать минут.
— Ну чего? — повторяет Валентин.
— Закрыто, — отвечаю я, старательно пряча раздражение в горле — где-то у самых связок. Мое лицо куда меньше поддается контролю: предательски напрягается и ожесточается. К счастью, Валентин смотрит в сторону моря.
Я осознаю, что еще держу ручку и медленно отпускаю. Она с пружинистым металлическим щелчком поднимается в исходное положение.
— Гы, — радуется Коваль — Зырь.
Когда я схожу с крыльца и заглядываю в окно, по шее и затылку пробегает морозец: сквозь зубчатую дыру грустно смотрит пустая комната. Ковры свернуты, мебель накрыта белыми простынями, и по углам, подобно сиротам, жмутся друг к другу картонные коробки. На полу валяется мшистый булыжник с комьями земли, на раме белеет очередное «Верни долг».
Диану напугали до той степени, что она собралась и покинула дом?
Куда?
Мне представляется Диана, уходящая по меловой дороге.
Уходящая в тлен, в пустоту, в распад — без надежды вернуться.
В разбитом стекле отражается бледная сценка: ветер хлопает полами куртки несуразного, с бычьей шеей парня, зарывается в его «нацистскую» прическу. На плече у парня дремлет зубастый рюкзак, в рюкзаке мертвым грузом лежат ключи Вероники Игоревны.
Достать бы их, войти. Но как? В присутствии чертовых «Трех Ко»?
Я провожу рукой по лицу, по голове — словно этим движением сниму наваждение. Увы, дыра в окне не исчезает, и мои пальцы бессильно вспахивают собственные волосы.
— Лесь, — просит Валентин. По тону ее имя звучит как «стоп», «хватит». Я оглядываюсь и вижу, что Олеся отошла к дороге и снимает нас на сотовый.
— Такой дом фотогеничный, — возражает она. — Лавкрафтовский.
— Мистический, — вторит Коваль.
В другую минуту я бы разозлился на них, подобрал бы пару крепких выражений, но сейчас внутри пусто. Словно бы все эмоции упаковали в картонные коробки, заклеили скотчем и прикрыли белыми, хрустящими от крахмала простынями.
— Лесь! — «стоп» в голосе Валентина звучит еще отчетливее, взглядом он показывает на меня. Я делаю вид, что не заметил этой сценки. Слишком неуютно от нее, и, хотя Олеся выключает камеру, облегчения не приходит. Словно бы отекло что-то в душе или в солнечном сплетении. Отекло и потеряло чувствительность.
Интересно, когда Диана убирала вещи перед уходом, у нее внутри так же онемело?
Как во сне, я достаю телефон, прокручиваю список контактов и нажимаю вызов.
— Данный номер не обслуживается, — сообщает автоответчик сотового оператора.
Семнадцать раз я звонил Диане и последние девять из них слушал этот ответ. Я его ненавижу. Я хочу расчленить его, распихать по черным мусорным пакетам и утопить в Кижне.
— Хватит тут околачиваться! — раздается старушечий крик. Ниже по дороге, у березовой рощи, проступает силуэт женщины.
— Вы знаете, где семья из этого дома?! — спрашивает Валентин.
— Никого не знаю! Идите!
В ответ хочется надеть на всех по гирлянде и барабану и маршировать военным парадом. Назло. Это же лучший стимул на свете — делать назло тупым, как бараны, людям.
— Знаешь, я тут был пару раз, — неожиданно говорит Валентин.
— Че? — мое лицо собирается в гримасу сомнения. — В смысле?
Олеся и Коваль синхронно поворачиваются к нам.
— Дед брал меня с собой. Ну, после того, как Мадам Кюри ушла из пустыни.
— Да зачем?
— Не знаю, может, он хотел, чтобы я с ней подружился, — Валентин пожимает плечами.
— В смысле? — глупо повторяю я.
— Не знаю!
— И че вы делали?
— Ну, приходили. Что ещё? Он говорил с мадам Кюри. Я сидел в комнате твоей…
— Не надо ее обзывать…