Волк в ее голове. Книга I

«Пропала», — разносится в голове, как эхо в мрачном ущелье. Будто речь идёт не о человеке, а о морской свинке.

Валентин что-то упорно трындит мне в ухо, но я не различаю слов.

Вероника Игоревна пропала.

Я неестественно захахатываюсь, и лицо Валентина удивлённо вытягивается.

Вероника Игоревна, и пропала.

Снова!

Ну кто так делает?!

Коридоры сходят с ума от перемены: скрипит обувь по линолеуму, младшеклашки визжат, старшие тарабанят «Басту» на гитаре. Нос истязают запахи пота и духов. Я иду сквозь эту мешанину, будто сквозь ядовитое облако, и рядом — уже молча, с обиженным видом — топает Валентин. Позади треплются Коваль и Олеся.

Обсуждают Веронику Игоревну?

Еду в столовке?

Новый стрим Олеси?

У вас не возникало ощущения, что вы… ну, положим, кактус? Когда идете по улице или коридору и наблюдаете со стороны за людьми? Словно срабатывает переключатель, и голоса превращаются в фоновый шум, в сонное бормотание органического супа. Вы не понимаете ни язык этого супа, ни его поведение и чувствуете себя натуралистом, который делает передачу об инопланетной природе.

«Сегодня мы расскажем, как питаются и размножаются вон те говорящие кожаные мешки».

Я сворачиваю к туалету. Мне отчаянно хочется минутку тишины, но «Три Ко» следуют по пятам нелепым конвоем и бубнят, бубнят, бубняяяяят.

На двери подергивается в сквозняках объявление:

УВАЖАЕМЫЕ БУДУЩИЕ МУЖЧИНЫ!

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ХОДИТЬ В УНИТАЗ, А НЕ НА ПОЛ.



— Встречаемся здесь, мальчики, — раздается голос Олеси.

Я набираю в грудь воздуху и толкаю дверь.

Может, объявление и прочитали, и администрация поставила новейшие писсуары, но мужской туалет все так же напоминает полигон для испытания бактериологического оружия. Сигаретный туман прочерчивают снопы света, пахнет — а, сами представьте, как пахнет! — и нельзя ни шагу ступить, чтобы ни во что не вляпаться. Идеальное средство против брезгливости.

Я поспешно заталкиваюсь в левую кабинку и с минуту стою в тишине, пока обоняние не содрогается от вони, а внимание не переключается к настенной живописи.

БОЙСЯ БОГОВ, СКРЫТЫХ СРЕДИ НАС

КАКОЙ ДИБИЛ НАМАТЫВАЕТ ОБРАТНО ОБОСРАННУЮ БУМАГУ?

ФРОЛКОВА НЕ ОСЬМИНОГ, ВСЕМ ОДНОВРЕМЕННО ДАТЬ НЕ МОЖЕТ



— Че за тупая семья! — вырывается у меня.

— Прости? — раздаётся от писсуаров голос Валентина.

— Говорю, че за тупая… весна!

Я сердито справляю нужду и, выходя, сталкиваюсь:

а) с Валентином,

б) с отцом Николаем, который выкарабкивается из дальней кабинки.

Не побогохульствую, если скажу, что отец Николай застегивает ширинку?

— Деда? — Бровь Валентина уползает на лоб.

По-гречески прямой нос отца Николая поворачивается, словно флюгер. Крупные золотистые глаза сверкают за черными роговыми очками и фокусируются на нас.

Я осторожно шепчу «Здрасте».


— Смотрите-ка, — рокочет зычный голос отца Николая. — Какое явление. Доброе утро, Артур. Доброе утро, внук. И, подозреваю, — он поднимает глаза к потолку и говорит громче, — доброе утро, Кирилл!

— Добрутро! — нечленораздельно кряхтит Коваль из средней кабинки. Ему вторит Валентин с коротким «привет, деда».

— Вы ходите в ученический туалет?

— Разве это запрещено? — улыбается мне отец Николай.

— Нет, но… — мямлю я и смотрю на Валентина, который выглядит так, будто стукнулся лбом о притолоку. — Есть же для учителей.

— Честно сказать, — говорит отец Николай, моя руки и улыбаясь, — здесь я позорно прячусь от Евгения Леонидовича. У него слишком много вопросов, на которые слишком тяжело отвечать.

— Деда, — Валентин долго подбирает слова, — парни могут начать… эм, всякое говорить.

Отец Николай добродушно улыбается.

— Что твой дедушка ходит в туалет?

Валентин молчит, и я догадываюсь о его опасениях. В гимназии только дай повод — и через минуту все классы заговорят, мол, священник подглядывает за мальчиками. Потом это дойдет до безумных машаш, и начнется охота на ведьм, как с «лунатизмом» Дианы или с «четверками» Вероники Игоревны.

Я цепляюсь за эту мысль, словно рыба за крючок, и осторожно спрашиваю отца Николая:

— Вы не слышали, что Вероника Игоревна, вроде, пропала? Не может быть такого, что она опять у вас?

— Думаешь, я бы не сказал? — отвечает за деда Валентин.

С лица отца Николая сходит весёлость, обнажая, словно кости, немолодого и усталого человека.

— То есть, вы… я понимаю, что ее уже искали. Она… я…

— Думаю, Артур, Вероника Игоревна там, где хочет быть. Знаю точно, что это место больше не в нашей общине. Иного мне, к сожалению, не известно.

Отец Николай мизинцем поправляет очки и подходит к двери. На пороге его сутулая фигура приостанавливается.

— Артур?

— Мм?

— Ты не можешь помочь Веронике Игоревне, но Диане в такую минуту очень нужны друзья. Как бы она себя ни вела и что бы ни делала. А еще… — отец Николай сверяется с часами и наклоняет голову, будто переливает мысли из одной половины черепа в другую, — еще вам стоит вернуться в класс, потому что через пару минут начнутся очень внеплановые антитеррористические учения. И, если Евгений Леонидович будет меня искать, то скажите ему, что я взял грех на душу и взорвался с террористами.

Отец Николай улыбается, но как-то натянуто, через силу, и выходит.

Я удивленно смотрю ему вслед и не сразу понимаю, что Валентин обращается ко мне.

— Че?

— Да, говорю, вот почему она в пустынь приходила.

— Кто?

— Ты спишь, что ли? Рептилия твоя.

Сперва я не понимаю, на кого намекает Валентин, и только секунд пять спустя мне в голову забредает Диана.

В приступе лунатизма, в шапке-гандонке и с пачкой объявлений под мышкой.

Объявлений о пропаже мамы?

— Сын мой! — восклицает Валентин прежде, чем я возмущаюсь «рептилии», и стучится в среднюю кабинку, — ты, там, срешь, что ли? Сейчас начнётся учебная тревога.

— Угу, — мычит Коваль. Звучит он будто из унитаза.

— Долго еще?

— Да че-то паровозик, — доносится рокот пердежа, — не едет.

Под звуки этой высокоинтеллектуальной беседы я направляюсь к раковине и дергаю вентиль крана.

Диане нужны друзья?

Ой, да идите вы в баню!

Диана УДАЛИЛА меня из «друзей».