Волчье лето

— Но знает.

— Да, знает.

Гордон молча кивнул, наверняка размышляя о том, что теперь он понимает, почему она больше не хочет заниматься с ним любовью.

Ее муж узнал. Убедительная причина.

Она могла бы рассказать всю правду. Он бы понял. Более того, Гордон бы всячески ей помог, спросил, как она себя чувствует, нужно ли ей что-нибудь. Волновался бы за нее. Звучало это само по себе привлекательно, но она пока не придумала, как будет справляться с самой ситуацией. Еще один участник — это уже чересчур. Он узнает, когда придет время. Станет тем, кто ей нужен. Точно как сказал Томас. Но это в будущем, слишком уж недалеком, но будущем. Чего она не могла себе позволить, так это чтобы работа стала еще одним местом, где ей неуютно, где не хочется оставаться и откуда хочется сбежать. Она нуждалась в Гордоне. Как в начальнике и друге. Дверь в кухню закрыта, в здании — практически пусто, но все равно она понизила голос.

— Я не хочу, чтобы между нами была неловкость.

— Я понимаю.

— Ты сегодня был какой-то странный.

— Я знаю. Я был шокирован, не очень хорошо на это отреагировал. — Он развел руками с намеком на улыбку, которая казалась не очень искренней. — Между нами не будет неловкости. Обещаю.

— Хорошо.

— Так что сейчас происходит? Дома?

— Мы разбираемся, — спокойно соврала она. — Как-то.

— Но ты не хочешь домой.

— Пока нет. У тебя есть какие-нибудь задания для меня?



На полпути она пожалела об этом. Это совсем не то, чего ей хотелось или было нужно.

Быть в машине одной. Располагать временем на раздумья.

Конечно, о Томасе, но о Гордоне она все равно думала больше. Она не очень его понимала. Она никогда не умела хорошо интерпретировать действия людей, что, наверное, неожиданно, учитывая ее профессию, но сегодня его поведение поставило ее в тупик. Он был не из тех людей, кто чувствует себя отвергнутым. Никакой хрупкой маскулинности. Но она запомнила, каким он вышел из ее кабинета.

Во взгляде грусть, не злоба. На лице — разочарование.

Улыбка, но в глазах печаль.

Ханна знала, что он ценит их встречи, по меньшей мере, так же сильно, как она, но видел ли он в этом больше, чем просто секс? Начал в нее влюбляться? Идиотизм! Он тридцатишестилетний мужчина на пике карьеры, она — замужняя мать двух взрослых детей с приливами, которой до пенсии оставалось меньше десяти лет.

Почему она думает о нем больше, чем о Томасе?

Почему она вообще думает?

Она вдавила педаль газа, прибавила скорость, желая как можно скорее добраться. Снова начать работать.

Двадцать минут спустя она заворачивала на подъездную дорожку, где стоял припаркованный «Хендай», а рядом ждал мужчина ее возраста, может чуть старше. Паркуясь, Ханна бросила взгляд на ветхий дом. Этернитовые панели, крыша неправильной формы, в общем, нечто, чему нужен хозяин с руками. Это сильно напоминало жилье Кеннета и Сандры на другом берегу озера. Она вышла, и ожидавший ее мужчина пошел навстречу быстрым уверенным шагом.

— Микаэль. Микаэль Свэрд. Здравствуйте!

— Ханна Вестер. Здравствуйте!

— Я так рад, что вы позвонили. Полицейский, с которым мы разговаривали вечером, сказал, что вы не собираетесь никого посылать.

— Но теперь вот послали. — Ханна достала блокнот, пролистала до пустой страницы. — Вы хотели объявить в розыск вашу дочь и ее мужа, — отчеканила она, направляясь к ветхому дому.

— Ее парня, они не женаты.

— Как их зовут?

— Анна. Свэрд, да, и Ари Хаапала. Мы, моя жена и я, проезжали здесь вчера вечером, собирались завезти Мариэль, а их тут не было, и мы не можем с ними связаться.

— А Мариэль — это их дочь?

— Да.

— Сколько ей лет?

— Исполнилось два в мае, она иногда остается у нас, чтобы у Анны и Ари появилось немного времени для себя.

Время для себя. Они с Томасом о таком и не слышали. Ее папа ладил с детьми, но только пока это приносило радость. Он не проявлял интереса к тому, чтобы разгрузить их и взять ответственность на себя. Папа Томаса после развода переехал во Францию, и когда у них родился Габриэль, его маме уже исполнилось семьдесят пять и у нее началась легкая деменция. Ребенка оставить было некому. С Элин такое вообще не рассматривалось — в то время они жили в Стокгольме.

— Почему вы думаете, что что-то случилось? — спросила Ханна и, отставив мысли в сторону, начала прохаживаться по дому.


— Они знали, что мы приедем, они не отвечают на звонки и машина пропала.

— Какая машина?

Ханна остановилась и наклонилась. Одно из окон в подвал разбито. На полу валяются осколки. Их стоит убирать, когда на участке бегает двухлетний ребенок.

— «Мерседес». Они только что его купили. Сдали старый в металлолом. Они выиграли деньги в какой-то лотерее.

— Номер автомобиля?

— Не знаю, он был совсем новый.

Ханна снова выпрямилась и продолжила обход дома — везде порядок кроме того окна.

— У вас есть ключ? — спросила она, показывая на входную дверь. Микаэль Свэрд кивнул и выловил из кармана связку ключей.

— Мы с супругой заходили вчера вечером, но внутри было пусто, — сказал он, когда они вместе начали подниматься по лестнице.

— Может, они куда-то уехали? Выключили телефоны. Больше времени для себя.

— Они знали, что мы приедем сегодня с Мариэль. Они бы никогда без нее не уехали.

Да, какой родитель оставит своего ребенка, подумала Ханна, когда они зашли в прихожую.

Вещи — на вешалках вдоль стены. Обувь — на полке для обуви и на полу. Вплотную друг к другу, аккуратно выставлена по размеру.

— Анна! Ари! — закричал Микаэль в глубину дома. Ханна ему не мешала, она почувствовала его беспокойное состояние, как только встретилась с ним в саду. Она, конечно, надеялась на то, что они вернутся. Дадут о себе знать. Что часы тревоги и мучений быстро забудутся и останутся чем-то незначительным. Никто не ответил. Облегчение не наступило.

Вместе они зашли на кухню. В глаза Ханне бросился идеальный порядок. У них, конечно, всего один ребенок, двухлетка, но даже когда они с Томасом прикладывали массу усилий, было всегда заметно, что в доме есть дети. Здесь же все было аккуратно расставлено, протерто и рассортировано. Игрушки — вдоль стены, ни единой крошки на столешницах, ножи — на магнитной ленте на стене, от самого маленького к самому большому. Даже фотографии и бумажки на холодильнике висели вплотную друг к другу ровными рядами, прикрепленные магнитами трех цветов. Неиспользуемые магниты аккуратно расположились рядами у левого края.

Красный, зеленый, синий. Красный, зеленый, синий.

— Анна! Ари! — снова закричал Микаэль и исчез в глубине дома. Ханна слышала, как он поднимается по лестнице. Снова выкрикивает их имена. Она как раз собиралась пойти за ним, как какой-то звук заставил ее обернуться. Сначала она подумала, что кто-то что-то бросил, но потом быстро поняла, что это. Дождь бил по окну и подоконнику. Первые отдельные тяжелые капли сменились на более интенсивный, барабанящий по стеклу ливень.

Взгляд Ханны упал на фотографию в рамке между двумя зелеными растениями на подоконнике. Она подошла и подняла ее. Конечно, Мариэль. Снято где-то прошлой зимой. Смеющееся лицо, поднятые вверх руки, на санках на горке. Пальто из овчины и шапка-ушанка. Варежки закреплены под рукавами комбинезона. Порозовевшие на морозе щеки. Как у Элин, когда она приходила домой с холода. Теплое, влажное от пота маленькое тело, холодные щечки. Одна из двух зим в ее жизни. Ханна посмотрела в окно на заросший сад, потерявший очертания за дождем, который мощными потоками лил по стеклу.



Льет как из ведра.

Дворники работают на максимальной скорости и все равно с трудом справляются с водой. Отовсюду бегут, пытаясь спрятаться от внезапного ливня, горбятся, укрывают голову всем, что попалось под руку. Водостоки не справляются с таким количеством воды. Улицы затопляет, из-под автомобильных колес на тротуар выплескиваются каскады воды, заливая торопящихся пешеходов.

Все-таки нужно было взять тот зонт, думает она, проезжая мимо припаркованных в ряд машин вдоль парка в районе Седер. Встает перед ними, слишком близко к пешеходному переходу, будучи достаточно уверенной в том, что никакой инспектор не будет бодаться с погодой. Ей нужно пять минут. Максимум. Она выключает двигатель. Дождь барабанит по капоту. Заглушает радио, где играет «Cotton Eye Joe[15]» группы Rednex. От непогоды бывает и польза. Музыкальный магазин находится в нескольких метрах вниз по улице. Их хватит, чтобы промокнуть насквозь. Может, переждать? Она бросает беглый взгляд на небо. Темное, без просветов. Ничего не предвещает, что дождь скоро закончится. Или хотя бы ослабнет. Она оборачивается назад. В детском кресле спит Элин. Изо рта на три четверти торчит соска. Ханна толкает ее обратно на место, и Элин довольно ее посасывает так же, как сосет большой палец король в «Робин Гуде» накануне рождества. Она точно проснется, если Ханна вытащит ее на улицу. Ханна смотрит на магазин, где ей обещали бутлег с музыкой Брюса Спрингстина. Не совсем законно, но и не настолько незаконно, чтобы ее это испугало. Так удобно получить его именно сегодня. Подарить Томасу, поздравив с новой работой, которую он получил, она в этом уверена. Она принимает решение. Расстегивает ремень безопасности и готовится. Открывает дверь, задирает плечи, как только чувствует влагу, собирается с духом, как можно тише закрывает дверь, прежде чем, согнувшись почти вдвое, несется по улице.

Отряхивается как собачка, зайдя в магазин. Перед ней около прилавка всего один клиент. Похоже, он скорее хочет поговорить, чем что-либо купить. Идет обсуждение пластинок Стакс. Она не знает, группа ли это, музыкальный стиль или звукозаписывающая компания. Смотрит на машину. Ее сложно разглядеть в наступающих сумерках сквозь дождевую завесу. Подходит ее очередь. Мужчина за прилавком помнит о ней, достает то, что ей нужно, она платит и с пластинкой в пакете готовится снова встретиться с дождем.

Она понимает, что что-то не так, как только выходит на улицу, но пока не знает, что именно. Что-то торчит в бок и вверх с одной стороны автомобиля. Что-то, чего там быть не должно.

Открытая дверь.

Элин не умеет открывать двери.

Закрыла ли Ханна машину? Закрыла. Она торопилась убежать от дождя, но конечно ведь закрыла? Должна была. Но дверь открыта. Сердце сжимается, когда она перебегает улицу, чистое везение, что нет машин — она даже не подумала осмотреться. Взгляд устремлен только в одну сторону. На открытую дверь к парку и деревья за ней. Подбегает к машине, чуть не падает, роняет пакет, восстанавливает равновесие и обходит машину.

Там пусто. В детском кресле — пусто.

Она крутится на тротуаре. Элин должна быть там. Другие варианты невообразимы. Но ее там нет. Ханну охватывает паника. Она знает, что могло произойти, но не может, не хочет понимать. Выкрикивает ее имя. Кричит. Видит, как люди останавливаются, прерывая поиск укрытия. Звук из глубин чистого отчаяния и ужаса. Звук, мимо которого не пройти. Она видит, как они приближаются, но ни у кого из них нет ее ребенка. Она снова кричит ее имя. Тут она замечает ее. На тротуаре. Маленькую красную лакированную туфельку. Ноги ее больше не держат. Она падает на колени. Так трудно дышать. Ей кажется, что она подняла туфельку, но она точно не знает. Не помнит.

От красной туфельки все вокруг чернеет.



— Их здесь нет, — сказал Микаэль Свэрд, входя на кухню. Он остановился в растерянности, когда увидел ее, а Ханна осознала, что стоит и плачет. Еще она понимает, что Микаэль Свэрд истолковал ее слезы, как знак самого худшего.

— Что такое? Что вы нашли? — спросил он с тревогой в голосе.

— Ничего, простите, ваша внучка напомнила мне кое-кого. Извините.

Она вытерла мокрые щеки. Злилась на себя. Злилась на Томаса. Это все его вина. Это он сделал ее слабой, ранимой. Она никогда себе не позволяет думать об Элин.

— Их здесь нет, — повторил Микаэль и немного поводил глазами в стороны, чувствуя неудобство рядом с плачущей сотрудницей полиции.

— Я слышала, что вы сказали.