Волчье лето

Невозможно бесконечно избегать его и этой темы. Джинн выпущен из бутылки, нельзя вернуть его обратно, лучше разобраться со всем, несмотря на крайне неподходящий момент.

Со вчерашнего дня вся Хапаранда как будто оказалась в тревожном, замершем пузыре. Почти физическое изменение, отмечала Ханна, пока ехала домой после бессонной ночи у Гордона. Странная глухая тишина повисла над городом. На площади и около церкви горело больше свечей и люди собирались маленькими группами, казалось, они шатались по улице без дела, просто хотели увидеть друг друга, перекинуться парой слов.

Все это ушло на второй план, когда она зашла на кухню и села. У нее есть свои проблемы в ее собственном мире, и все, что вне его, не имеет значения.

Томас встал и подошел к столешнице, налил Ханне кофе из кофеварки.

— Ты завтракала? — спросил он.

— Нет, но я не голодна.

Томас кивнул, ответ его устроил; к счастью для нее, он не стал интересоваться, где она ночевала. Он поставил чашку на стол перед ней и сел напротив. Он сидел молча, не желая или не находя сил начать.

— Значит, ты умираешь, — сказала она. Бессмысленно подбирать более щадящие чувства слова, о чем еще им разговаривать?

— Да. Рак.

— Какой прогноз? Что говорит твой врач?

— Она говорит, что он меня убьет.

— Что ты делаешь, чтобы выздороветь? Что делал? Облучение? Химиотерапия? Возможна ли операция? — Она знала, что он не любил обращаться к врачам, уверенный в том, что организм может позаботиться почти обо всем, если дать ему время и, возможно, обезболивающее. Скорее всего, с раком такое не работает, но он, вероятно, мог настоять на более щадящем лечении для начала, чтобы посмотреть, что будет. — У тебя все волосы на месте, тебя не выворачивает наизнанку, по крайней мере, я такого не замечала.

— Цитостатик не повлиял на структуру волос, но тошнит меня частенько, хотя чаще я чувствую усталость и слабость.

— Цитостатик это химия?

— Да.

— Когда тебе туда надо в следующий раз? Я хочу поговорить с ней, с твоим доктором.

— Я прекратил лечение. Оно не помогает, болезнь прогрессирует.

Он потянулся к ней через стол. Ханна видела его печаль и страдания. Он страдал не из-за себя, а из-за нее. Потому что не мог ее от этого оградить. Потому что причинял ей боль.

— Я не хочу, чтобы ты переживала или жалела меня.

— Никогда не прощу тебя за то, что ты все скрыл.

— Это мое решение. Все по-разному…

— Твое решение — ошибка, — заявила она, борясь со слезами. — Мы все делаем вместе.

— Но не это.

— Почему не это?

Глаза у него забегали, он сделал глубокий вдох и сильнее сжал ее руку.

— Я думал, что так будет проще, потом, позже, если я буду держать дистанцию.

— Что будет проще?

— Жить без меня.

— Ты совсем ненормальный что ли? — перебила она, вырвала руку, не веря своим ушам. — То есть если ты меньше проводишь времени дома, и у нас мало совместных дел, и мы целый год не занимаемся сексом, то я буду меньше скучать по тебе, когда тебя не станет? После тридцати лет? Таков был твой план? Чем ты думал?

— Возможно, я ошибся.

— Да, ошибся.

— …но сделал это ради тебя.

Она взяла паузу, тяжело дыша, подавила быстро закипавшую ярость. Она поняла, что он пытался сделать. Как можно дольше удерживать боль на расстоянии вытянутой руки от нее. Держал дистанцию, чтобы максимально смягчить тоску. Он беспокоился о ней. Как всегда. Она его не заслуживает.

— Я знаю, — тихо сказала она, вновь беря его за руку.

— Чтобы ты могла идти дальше. Без меня. Потому что ты должна.

— Я думаю, я не смогу, — искренне сказала она.

— У тебя есть Гордон.

— Он никто, — рефлекторно отреагировала она и резко почувствовала угрызения совести. — Он правда никто, — повторила она.


— Все нормально, — спокойно произнес он и на вид совершенно искренне. Ханна наморщила лоб — постыдное чувство разоблачения сменилось удивлением. В нынешних обстоятельствах, безусловно, неважно, как он узнал, давно ли, но его реакция заставила любопытство пересилить.

— Давно ты знаешь?

— Несколько месяцев.

— Но ты ничего не сказал?

— Я оттолкнул тебя, сам виноват, и еще подумал, что, может, и хорошо, что у тебя кто-то есть. Кто сможет тебе помочь. После.

— Ты блин ненормальный.

Не рассказывать о болезни это одно, но спокойно относиться к ее неверности — это перебор. Слишком нездорóво. Есть предел тому, что он может делать, чтобы защитить ее, насколько хорошим и жертвенным он может быть. Того, что уже есть, хватало им с лихвой.

— У тебя не так много близких, а тебе кто-нибудь будет нужен. — деловито продолжал он. — Я это знаю, и Гордон — хороший человек.

— Перестань говорить о нем!

Ханну почти мутило, когда она об этом думала. Чувствовала, как снова закипает гнев, но рациональный голос подсознания его сдерживает. Томас не принуждал ее, даже не подталкивал оказаться в постели у шефа. Он лишь открыто не протестовал, когда это случилось, не вышел с ней на конфликт. Оказаться там было ее выбором, и он дался ей несложно. Злоба снова сменилась угрызениями совести. Она не могла не сменить тему.

— А дети знают?

— Конечно нет.

Хоть небольшое облегчение — она не единственная, кто не знал. У них троих не было общей тайны. Она не оказалась на обочине.

— Когда ты планируешь рассказать?

— Позже. Габриэлю нужно концентрироваться на учебе, а у Алисии так хорошо обстоят дела в Австралии.

— То есть однажды ты просто исчезнешь? Так ты думал?

— Я собирался рассказать так, чтобы осталось время… попрощаться. Впервые голос у него дрогнул, и он закашлялся. Ханна почувствовала, как мгновенно прослезилась. — Но не шататься дома и пережевывать это месяцами.

— От бесконечного перемалывания лучше не станет.

— Вот да.

— Я их тоже потеряю.

Она тут же пожалела о сказанном. Сейчас речь не о ней. Это не ее нужно жалеть. Пока нет. Настанет день, время, но еще не сейчас.

— Чушь!

— Нет, они приезжают в гости и звонят, потому что ты здесь.

— Не правда.

— Правда… это моя вина, так что… Я держала их на расстоянии.

— Ты была хорошей мамой. Ты же знаешь. Ты хорошая.

Как ни старалась, она не смогла сдержать слезы. Снова: слишком большое горе, слишком много всего. Им так о многом нужно поговорить, стоило бы поговорить, но сейчас ей казалось, что еще одна фраза станет настолько тяжелой, что она не сможет встать с места. Она выдвинула стул.

— Мне надо на работу.

— Не останешься дома сегодня?

— Я не могу. Мне нужно… Я люблю тебя, но не смогу сейчас здесь находиться.

Произнеся эти слова, она почувствовала, насколько они правдивы. Оставлять его означает усилить угрызения совести, но ей нужно что-то другое. Психолог такое не порекомендовал бы, но она вынуждена на время отодвинуть чувства в сторону. Подавить их. Привязать существование к чему-то знакомому и привычному, когда кажется, что все рушится.

Работа. Простой выбор. У нее оставалась только работа.



Снаружи еще толпились журналисты. Кажется, их стало больше со вчерашнего дня. Вопросы, камеры и телефоны преследовали Ханну до самого входа. Она кивнула, здороваясь с Карин на вахте, которая многозначительно взглянула на настенные часы. Самое важное за всю историю расследование в Хапаранде, а она решила поспать подольше. Ханна лишь провела карточкой и скрылась в коридоре, прошла мимо камер, в женскую раздевалку. Ей хотелось как можно скорее переодеться в форму.

Оставить гражданскую Ханну. Жену Томаса.

Стать Ханной, сотрудницей полиции.

Переодевшись, она поднялась по лестнице и вышла в коридор к своему кабинету. Все кабинеты, мимо которых она проходила, пустовали. Вероятно, утренняя планерка еще продолжалась, но должна вот-вот закончиться. Нет смысла идти туда и привлекать к себе внимание.