Волчанский крест

Басаргин пообещал сию минуту вернуться и отошел к «уазику». Стало слышно, как он что-то резко и неприязненно объясняет водителю, на что последний отвечал из-под капота что-то ворчливое, не такое резкое, но тоже неласковое.

Пока они там выясняли отношения, Глеб достал из кармана мобильный телефон. Дорога в этом месте шла между двумя высокими, поросшими лесом холмами, и, поскольку ближайшая ретрансляционная вышка находилась где-то у черта на рогах, связи, как и следовало ожидать, не было и в помине — на дисплее виднелась надпись «Поиск сети». В этом безнадежном деле телефону можно было только посочувствовать; впрочем, в данный момент Глеб не особенно нуждался в услугах оператора мобильной связи, его вполне устраивало наличие самого аппарата.

Увидев, что Басаргин возвращается, он снова включил погасшую было подсветку и приложил молчащий телефон к уху.

— Да, — громко, как будто связь была ни к черту, сказал он в мертвую трубку, — да! Я говорю: да, уже возвращаюсь! Да еду, еду я уже!!! Вот, остановился капитана нашего подобрать. Капитана, говорю! Басаргина! Что?.. Ба-сар-гин!!! Ну! Машина у него заглохла, просит подвезти. Да! Да что вы, ей-богу, как будто я сам не соображу. Минут через сорок, через часок будем на месте. Да! Слышимость плохая, спутник уходит. Все, отбой!

Повернув голову, он встретился взглядом с Басаргиным, который уже успел забраться в кабину. На усатой физиономии капитана застыло недовольное, озадаченное выражение, и Глеб между делом порадовался, что Басаргин не догадывается о повышенной остроте ночного зрения агента по кличке Слепой.

— У нас тут мобильная связь не фурычит, — с оттенком вопроса сообщил капитан.

— А это спутниковый телефон, — небрежно ответил Глеб, от греха подальше пряча мобильник в карман. — Тоже, между прочим, не сахар. Спутникам на орбите тесно, а когда надо, бывает, черта с два ты его поймаешь. Зато когда не надо, — он запустил не успевший остыть движок и включил передачу, — когда не надо — вот, как сейчас, к примеру, — начальство тебя в любой щели достанет. Беспокоится он, видите ли, куда я подевался, почему так долго. — Он вывел машину на дорогу и дал газ. — Вот я ему и говорю: не дрейфь, мол, наука, еду с милицейским сопровождением! Моя милиция меня бережет.

— Сначала ловит, потом стережет, — механически закончил Басаргин. — Да, шагнула техника.

Голос у него был озабоченный и какой-то отстраненно-рассеянный, как у человека, напряженно думающего о чем-то своем, не имеющем отношения к предмету разговора.

— И не говори, — поддакнул Глеб, с некоторым трудом втыкая третью передачу.

Он был доволен. Случайно Басаргин очутился в этот час на дороге или сия нежданная встреча была нарочно подстроена с каким-то умыслом, по-прежнему оставалось только гадать. Зато теперь, когда начальник экспедиции Краснопольский якобы был о данной встрече проинформирован, у Басаргина появился повод для пересмотра планов в отношении Глеба (если таковые у него действительно имелись). Если таких планов у капитана не было, Сиверов ничего не терял, разыграв этот маленький спектакль. А вот если все-таки были. Если были, то нехитрая выходка с телефоном могла избавить от серьезных проблем, самой маленькой из которых стал бы убитый или покалеченный капитан милиции. Потому что попытка осуществить эти самые планы непременно кончилась бы для нападавшего увечьем или смертью: Глеб вовсе не собирался безропотно позволить себя прикончить и закопать в лесу.

Тускло освещенная фарами гравийная дорога пестрой неровной лентой бежала навстречу, желтоватые отсветы скользили по косматой стене подступавшего вплотную к ней леса. В наливающемся густой вечерней синевой небе повисла серебряная монета полной луны. «Полнолуние, — указывая на нее, полушутливо заметил Глеб. — Самое время для оборотней. За сержанта своего не опасаешься?» — «Ага», — невпопад ответил Басаргин, продолжая что-то такое обдумывать. В тусклом свете приборной панели лицо его по-прежнему выглядело угрюмым и недовольным, густые брови сошлись к переносице, а чапаевские усы встопорщились, как у раздраженного кота.

Что бы ни обдумывал бравый капитан, времени у него было кот наплакал. Когда впереди замелькали электрические огни поселка, капитан глубоко, с каким-то облегчением вздохнул и заметно расслабился — не как человек, исполнивший тяжкий долг, а как тот, кто окончательно осознал, что поставленная перед ним задача абсолютно невыполнима и что дергаться поэтому не стоит.

Подъезжая к гостинице, Глеб еще издали увидел небольшую толпу на освещенной площадке перед крыльцом, и давешнее нехорошее предчувствие снова зашевелилось в его душе: похоже, он действительно зря оставил своих временных коллег без присмотра. Но, с другой стороны, это ведь взрослые люди! Не мог же он, в самом деле, объявить военное положение, узурпировать власть в экспедиции и круглосуточно расхаживать вокруг гостиницы с пистолетом наголо! Да если бы и расхаживал — что толку? Пассивная оборона — последнее оружие обреченных.

Он остановил машину, и к ней сейчас же подбежал Краснопольский.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Петр Владимирович, когда Глеб распахнул дверцу и выпрыгнул из кабины на корявый, еще хранящий дневное тепло асфальт. — А, и вы тут! Вот кстати! — добавил он, увидев в кабине Басаргина.

— А где же мне еще быть? — удивился капитан.

Краснопольский ответил на эту реплику непонимающим взглядом, но тут же забыл о недоразумении, явно обеспокоенный чем-то гораздо более важным и, судя по выражению лица, не слишком приятным.

— Ну, что тут у вас стряслось? — спросил Глеб.

Стряслось же следующее. С утра пораньше реставратор Зарубин с разрешения начальника экспедиции отправился на этюды, вдохновленный, надо полагать, благим примером своего старшего коллеги. Наученный горьким опытом Аристарха Вениаминовича, Зарубин ушел из гостиницы не один, а в сопровождении водителя Пермяка, который вызвался исполнять при нем роль личного охранника и с этой целью прихватил с собой карабин. Краснопольский отпустил их со спокойной душой, резонно рассудив, что в случае каких-то неприятностей пальбу из «сайги» услышит весь поселок. Глеб на это заметил, что на всякого мудреца довольно простоты, а прямодушный Басаргин без лишней витиеватости осведомился: «Умней ничего не придумали?»

Петр Владимирович в ответ только виновато крякнул и, поторапливаемый с двух сторон Глебом и Басаргиным, продолжил свою печальную повесть.

Примерно до трех часов пополудни о Зарубине и Пермяке никто не вспоминал. Затем начальнику экспедиции пришло в голову, что живопись живописью, а обед, как говорится, по расписанию; даже если бы Гоша слишком увлекся процессом создания своего шедевра, Пермяк непременно заскочил бы в гостиницу, чтобы заглянуть в экспедиционный котел. Снедаемый смутным и пока еще не очень сильным беспокойством, Краснопольский обратился за консультацией к Аристарху Вениаминовичу: его интересовало, сколько времени занимает написание этюда.

Покровский очень удивился этому вопросу, потому что, хоть Гоша и забрал с собой этюдник, все его краски, кисти и прочие живописные причиндалы остались в номере, частично разбросанные по подоконнику, частично засунутые под кровать. Наведавшись в номер и убедившись в этом своими глазами, Петр Владимирович начал осознавать, что его безбожно надули, а когда реставратор сообщил, что Гоша сегодня ночевал не у себя, а в номере Пермяка, ему стал ясен и смысл надувательства: парочка хитрых алкашей просто-напросто решила устроить себе выходной с пикником на лоне природы. Их нарочитая трезвость и покладистость, заметно тяжелый этюдник Зарубина, не содержавший, как оказалось, того, что должен был, — словом, буквально все свидетельствовало в пользу данного предположения. Скрипнув зубами, Краснопольский пообещал себе по возвращении снять с негодяев головы и стал более или менее спокойно дожидаться этого самого возвращения.

Часов в семь вечера, когда солнце уже готовилось нырнуть за ближайший отрог Уральского хребта, стало ясно, что пикник неоправданно затянулся и пора принимать какие-то меры. Не горя желанием преждевременно обращаться в милицию, Петр Владимирович организовал поисковые мероприятия своими силами. Покровского, как человека пожилого и, очевидно, непригодного к долгим переходам и большим физическим нагрузкам, отправили в поход по местным шалманам, наказав обойти их все до единого и при обнаружении известных лиц немедля брать упомянутые лица за шиворот и гнать в гостиницу поганой метлой. Сам же начальник экспедиции с двумя оставшимися в его распоряжении, одуревшими от безделья и потому обрадованными представившейся возможностью слегка размяться геологами обошел поселок по периметру. Они кричали, звали, заглядывали в каждую канаву и под каждый куст, но не обнаружили никаких следов пребывания Пермяка и Зарубина, не говоря уж о них самих. Когда они уже почти замкнули свой кольцевой маршрут, кому-то показалось, что он слышал далекие звуки выстрелов — одного или двух. Кроме него, этого никто не слышал, да и сам обладатель острого слуха не отрицал, что ему могло померещиться. Между тем уже начинало по-настоящему темнеть; кто-то высказал предположение, что эти двое подонков скорее всего давным-давно сидят в гостинице и, лакая портвейн, потешаются над тем, что, с их точки зрения, наверное, кажется очень удачной шуткой. Поскольку ничего более конструктивного Петр Владимирович своим подчиненным предложить не мог, было решено возвращаться в гостиницу. Они вернулись и, естественно, не обнаружили в гостинице никого, кроме донельзя встревоженного Аристарха Вениаминовича.

— Дрянь дело, — утешил взволнованного начальника экспедиции сердобольный Басаргин. — Ну что вы за люди?! Говоришь вам, говоришь — как об стенку горох! Одно слово — городские. И-эх! Ну, да что теперь?.. Снявши голову, по волосам не плачут. Где, вы говорите, стреляли?

Краснопольский беспомощно оглянулся на одного из своих геологов. Тот развел руками.

— На самом-то деле я вовсе не уверен, что слышал именно выстрелы. что вообще что-нибудь слышал. Это было на берегу реки, мы как раз готовились перейти ее вброд, чтобы вернуться на дорогу к поселку. Вот тогда-то мне и почудилось, будто выше по течению кто-то стрелял.

— Ах, выше по течению! — сказал Басаргин и многозначительно посмотрел на Краснопольского.

Петр Владимирович недовольно крякнул, но промолчал, поскольку, как бы он ни относился к сказкам про оборотней, крыть ему было нечем: игнорируя то, что считал сказками, людей своих он потерял.

— Так, — деловито продолжал капитан, — надо звонить в отделение, поднимать людей. Дайте-ка мне, если не жалко, на минутку ваш телефон.

Обращался он к Краснопольскому, но смотрел при этом на Глеба, из чего следовало, что капитан все примечает и ничего не оставляет без внимания. Сиверов ответил ему безмятежной улыбкой и сосредоточился на процессе закуривания.

— Какой телефон? — хлопая глазами на протянутую руку Басаргина, изумился Краснопольский. — У вас ведь нет мобильной связи!

— Я имею в виду спутниковый телефон, — пояснил капитан, все еще держа на весу протянутую за телефоном руку и продолжая сверлить Глеба пристальным, многообещающим взглядом.

— Нашли время для шуточек, — с огромной досадой произнес начальник экспедиции. — Я возглавляю всего-навсего геологическую партию, а не отряд специального назначения, откуда у меня спутниковая связь?!

— Ну, я просто подумал: а вдруг? — убрав наконец-то руку, сказал Басаргин. — Ладно, позвоню из гостиницы.

Перед тем как подняться по ступенькам, он обернулся и на мгновение наставил на Глеба указательный палец, будто целясь в него из пистолета.






* * *


Медленно, чтобы не слишком трясло, ведя экспедиционный грузовик по центральной улице Волчанки, Сиверов никак не мог понять, что это ему напоминает, а потом вдруг сообразил: это было похоже на прохождение сквозь строй.

Волчанцы неподвижно стояли на дощатых тротуарах, в своих огородах, на крылечках домов — мужчины, женщины, старики и даже дети — и молча смотрели на проезжающую мимо машину. Лица у всех были непроницаемые, как у статуй, но, если Глеб, повернув голову, невзначай встречался с кем-нибудь взглядом, человек немедленно отводил глаза.

Уже на выезде из поселка они увидели стоящий на обочине запыленный джип Макара Степановича Ежова. Хозяин стоял здесь же, привалившись задом к пыльному крылу, и старательно делал вид, что просто считает ворон. Однако, когда Сиверов проехал мимо и поглядел на него в зеркало, оказалось, что Макар Степанович внимательно, не отрываясь и, кажется, даже не мигая, смотрит вслед грузовику. Потом Ежова вместе с его джипом заволокло пылью; серо-желтое облако, клубясь, поглотило дорожный знак с перечеркнутой красным надписью «Волчанка», дорога стала ровнее, и Глеб прибавил газу.

Экспедиция покидала поселок, не выполнив ни одной из поставленных перед нею задач, зато потеряв двух человек и едва не лишившись третьего. Ее начальник, Петр Владимирович Краснопольский, сидел в кабине справа от водителя, молчал и непрерывно курил, сбивая пепел в открытую форточку.

Гошу Зарубина поутру обнаружил один из местных жителей. Отправившись к реке за водой для бани, он наткнулся на прибитое к берегу течением тело, имевшее такой вид, словно им полтора часа играли в футбол двадцать два пьяных медведя. Местный житель немедленно поставил в известность Басаргина, а тот не преминул явиться в гостиницу, чтобы лично обрадовать Краснопольского.

После этого все решилось в течение какой-нибудь четверти часа. События посыпались одно за другим, как камни во время горного обвала. Сначала дуболомы Басаргина, не придумав ничего умнее (а скорее всего, как подозревал Глеб, исполняя прямой приказ своего начальника), доставили тело Зарубина к гостинице и выгрузили прямо на ступеньки крыльца. Аристарх Вениаминович, который и без того все утро ходил бледный и сосал валидол, увидев, что сталось с его коллегой, схватился за сердце и непременно упал бы рядом с телом, если бы его не подхватил один из геологов. Хотя дело обошлось без реанимации (о которой, к слову, вол-чанские эскулапы имели лишь самое общее, сугубо теоретическое представление), сердечный приступ был налицо, и о дальнейшем участии Аристарха Вениаминовича в так называемой работе экспедиции не могло быть и речи.

Затем двое оставшихся в строю геологов, посовещавшись о чем-то в сторонке, подошли к Краснопольскому и прямо заявили о своем решительном нежелании оставаться в этом гиблом месте еще хотя бы на сутки, не говоря уж о том, чтобы, презрев более чем реальную угрозу насильственной смерти, вслед за своим чокнутым начальником двинуться к истоку реки. Они требовали либо немедленно дать им полный расчет, либо прервать работу экспедиции — тоже, разумеется, немедленно — и убраться отсюда всей компанией, пока целы. При этом было понятно, что второй вариант им нравится куда больше, поскольку предполагает доставку их драгоценных организмов к ближайшей железнодорожной станции посредством экспедиционного грузовика.

Басаргин, в присутствии которого господа геологи провозглашали свой манифест, наблюдал за происходящим с кривой иронической ухмылкой, которую не могли скрыть его густые, лихо закрученные чапаевские усы. Глеб, который ничего не провозглашал, а просто стоял в сторонке и фиксировал события в памяти, оценил эту ухмылку по достоинству. Впрочем, ему уже многое было ясно и без каких-то там ухмылок.

Едва геологи закончили свое выступление (выступали они дуэтом, поддерживая и дополняя друг друга, поскольку солировать ни один из них, по-видимому, не отважился), как к гостинице на своей черной «Волге» подкатил господин мэр собственной персоной. Напустив на себя скорбный и вместе с тем укоризненный вид, он выразил Краснопольскому свои соболезнования, не преминув, однако, напомнить, что он предупреждал, пытался объяснить, но его слова не были приняты во внимание, и вот к чему это привело.

Начальник экспедиции, который, собственно, и без того уже был сломлен и вовсе не нуждался в том, чтобы его доламывали, тут же, прямо на крыльце, объявил о своем намерении незамедлительно отбыть в Москву. Он спросил, нет ли у представителей правоохранительных органов и исполнительной власти каких-либо возражений, вызванных необходимостью проведения следственных действий.

Возражений, разумеется, не последовало. Субботин, который, несмотря на скорбное выражение физиономии, выглядел очень довольным, лишь горестно покивал, пожелал им счастливого пути и был таков. Басаргин же прямо заявил, что как-нибудь справится со следственными действиями и без их участия и что без них в Волчанке наверняка станет спокойнее. Как именно он намерен справиться с расследованием, а заодно и с поисками бесследно пропавшего Пермяка, было ясно всем, но и возразить капитану никто не мог. да, пожалуй, и не хотел. Что же до вскрытия тела Зарубина, то начальник милиции заявил, что пусть этим занимаются московские эксперты, а ему, капитану Басаргину, причина смерти ясна и так, без вскрытия. Глеб мысленно согласился как с тем, что сказал капитан, так и с тем, о чем он не упомянул. Причина Гошиной смерти действительно была ясна, а особой разницы между областными и московскими экспертами Басаргин не ощущал: круг заинтересованных лиц ограничивался жителями Волчанки, да и то не всеми; все прочие в любом случае были чужаками. А если во время вскрытия у патологоанатомов вдруг возникнут какие-то вопросы, пусть это лучше произойдет в Москве, откуда до Волчанки не очень-то и докричишься.

Сборы были недолгими. Даже Аристарх Вениаминович, едва придя в сознание, ответил на предложение немного отлежаться в здешней амбулатории решительным и недвусмысленным отказом. «Вы уж, батенька, тогда меня лучше сразу закопайте, — слабым голосом, но очень решительно объявил он Краснопольскому. — Можете даже живьем, хуже все равно не будет».

Так совершился этот отъезд, подозрительно похожий на паническое бегство. Даже Глеб, являвшийся, по идее, самым морально устойчивым членом экспедиции и вдобавок знавший о происходящем больше всех своих товарищей по несчастью, вместе взятых, испытал что-то вроде облегчения, когда Волчанка вместе со всеми ее обитателями осталась позади и скрылась за поворотом дороги. Как будто исчезло какое-то физически ощутимое давление; как будто кто-то огромный и невидимый убрал наконец ладонь, которая не слишком сильно, но откровенно и настойчиво выталкивала их из поселка.

Краснопольский упорно молчал, и в этом чувствовалась какая-то невысказанная обида, как будто в злоключениях экспедиции был виноват не кто иной, как Глеб Сиверов. Позади них, в передней части кузова, возлежал на тюках с так и не распакованным экспедиционным оборудованием все еще бледный как полотно Аристарх Вениаминович. Оба геолога жались к его изголовью — якобы для того, чтобы поддержать и помочь, а на самом деле стремясь держаться подальше от установленного посреди кузова наспех сколоченного местными умельцами гроба, кое-как обшитого листами оцинкованной жести. Солнце карабкалось в зенит, по кабине гулял теплый сквозняк; Глеб то и дело поглядывал в зеркало, но сзади было чисто.

Километрах в десяти от поселка он остановил машину. Краснопольский повернул к нему удивленное лицо и вопросительно поднял брови. Шевельнуть языком, дабы озвучить свой вопрос, он так и не удосужился. Глеб его за это не осудил; строго говоря, теперь ему не было до Петра Владимировича и его подчиненных никакого дела. Ну, или почти никакого.

— Сейчас вы сядете за руль, — сказал ему Сиверов. — Только сначала выслушайте мой последний совет и, умоляю, последуйте ему. Прежде чем двигаться дальше, дайте своим людям карабины и велите держать их наготове. Если Басаргин или кто бы то ни было другой попытается вас остановить, стреляйте — для начала по колесам, а дальше как получится. Очень надеюсь, что для вас все уже кончилось и этот совет вам не пригодится, но береженого, знаете ли, Бог бережет.

— Да, для меня все уже действительно кончилось, — будто только это и услышав, уныло согласился Краснопольский.

— Вы слышали, что я сказал? — сдерживая нетерпение, спросил Глеб.

— Да слышал я, слышал. Постойте! А вы куда?

— На Кудыкину гору, — кратко, но очень содержательно ответил Сиверов, вытаскивая из-за сиденья какой-то длинный и тощий матерчатый сверток.

— Погодите! — видимо что-то сообразив, воскликнул Краснопольский. — Одного я вас не пущу.

— Подите к черту, — отмахнулся от него Глеб. — Вы мне больше не начальник, я вам не подчиненный, и все, о чем вы сейчас думаете, не имеет ровным счетом никакого значения. Значение имеет только то, что вы должны доставить своих людей на станцию и погрузить в поезд. И помните, что я вам сказал: никаких остановок, хотя бы и по требованию человека в милицейской форме, никаких переговоров, никаких демонстраций документов — сразу же стреляйте по колесам и жмите на газ. Кое-кто может решить, что напрасно выпустил нас из поселка, так что не хлопайте ушами.

— Вы думаете.

— Иногда, — прервал ненужные прения Глеб и вылез из кабины.

Захлопнув дверцу, он обошел грузовик спереди и, на ходу разматывая сверток, двинулся к лесу. Сзади послышался чей-то удивленный возглас: «Куда это он?» Подавив желание обернуться и помахать на прощанье рукой, Сиверов перепрыгнул неглубокий кювет и здесь, на опушке, отбросил в сторону мешковину. Старинная коллекционная двустволка тускло заиграла на солнце резным красным деревом и вороненым, с богатой серебряной насечкой, железом стволов. Забросив ее за плечо, Глеб застегнул на талии тяжелый, туго набитый патронташ и растворился в густом подлеске.





Глава 18




Солнце стояло еще довольно высоко, но лучи его уже стали косыми и приобрели теплый красноватый оттенок, предвещавший скорый закат. При таком освещении руины монастыря выглядели очень живописно, и Глеб мимоходом пожалел, что Аристарх Вениаминович Покровский так сюда и не добрался.

Сиверов стоял на макушке лесистого холма и обозревал расположенный в неглубоком распадке монастырь сверху, с высоты птичьего полета. Странно, что здесь, в тайге, где было навалом отменного строевого леса, кто-то не поленился отгрохать эту каменную цитадель. Штукатурка со стен осыпалась почти вся, так что стал виден серый, тесанный вручную камень, лишь в местах дверных и оконных проемов обведенный красноватыми полосками кирпичной кладки. В стенах тут и там виднелись выбоины, оставленные, вне всякого сомнения, артиллерией генерал-майора Рыльцева, которая несколько дней подряд долбила и грызла последнее пристанище бывшего хозяина здешних мест, купца и промышленника Павла Демидова.

Глядя на поле былого побоища сверху глазом опытного военного, Глеб был несколько удивлен непредусмотрительностью строителей, поместивших монастырь в котловине. Если бы он, как и положено твердыне, возвышался на вершине холма, генералу Рыльцеву, очень может быть, пришлось бы вернуться восвояси несолоно хлебавши да еще и с большими потерями в живой силе. Черта с два он бы взял монастырь без тяжелой осадной артиллерии, которую сюда попросту невозможно протащить. А так, конечно, милое дело: расставил батареи на окрестных высотах и лупи в свое удовольствие — двор-то как на ладони!

Впрочем, в ту пору, когда монастырь строили, никто, конечно же, не помышлял о регулярной войсковой осаде с применением артиллерии. Все-таки строили не крепость, а монастырь — божий дом, уединенную обитель для благочестивых размышлений. И потом, низинка — и к воде поближе, и ветра поменьше.

В последний раз окинув долгим взглядом рябые от времени стены, сохранившиеся кое-где остатки стропил и проломленных куполов, полуобвалившуюся ограду и довольно густой лес, заполонивший некогда вымощенный булыжником двор, Глеб сосредоточился на карте. Более или менее сориентировавшись по компасу, наручным часам и высоте солнца, учтя рельеф местности и произведенные по пути подсчеты, он поставил на карте новый крестик, решительно перечеркнув старый. Все-таки наврано вокруг этого монастыря было с три короба. Даже подробная карта окрестностей, подаренная Краснопольскому бесследно исчезнувшим директором школы Выжловым и впоследствии перешедшая к Глебу (о чем Петр Владимирович, наверное, до сих пор даже не подозревал), безбожно врала: если верить ей, монастырь следовало искать километров на десять северо-западнее того места, где он на самом деле стоял. Глеб вышел на него совершенно случайно, идя по азимуту от места, где оставил грузовик, к отмеченной на карте точке. Если бы не везение, ему пришлось бы потратить на поиски дни, а может быть, и недели, которых в его распоряжении, увы, не было.

Поправив на плече ремень двустволки, Сиверов стал спускаться с холма. Двустволка, коллекционный «зауэр», была позаимствована им минувшей ночью из дома Сергея Ивановича Выжлова. То же происхождение имел и висевший у него на поясе патронташ, не говоря уж о патронах, каждый из которых был заряжен серебряной пулей. Думая об этих пулях, Глеб всякий раз ощущал некоторую неловкость и радовался тому, что никто не видит, как он валяет дурака. Генерал Потапчук, узнав, что агент по кличке Слепой отправился на задание со старинной двустволкой и килограммом серебряных пуль, наверное, смеялся бы до упаду. Разумеется, это был каприз, не имеющий, как все капризы, ничего общего с рациональным мышлением и тем, что люди называют целесообразностью. И тем не менее Глебу почему-то казалось важным побить противника не только на его территории, но и по им же придуманным правилам. Оборотни так оборотни, серебро так серебро; короче говоря, назвался груздем — полезай в кузов.