Волчанский крест

Слепой криво усмехнулся. Каприз, правила. Все это была чепуха на постном масле; если не кривить душой и говорить начистоту, его до сих пор пробирала легкая дрожь при воспоминании о твари, воспринявшей выстрел из «стечкина» в самую переносицу так, словно это был нежный материнский поцелуй перед сном. Что ж, в любом случае пуля, выпущенная из ствола двенадцатого калибра, в отличие от девятимиллиметровой пистолетной, способна снести кому угодно полголовы. И неважно при этом, из чего данная пуля отлита — из серебра, свинца или какого-нибудь титана.

«Вот тогда и поглядим, что он станет делать без башки, — подумал Глеб, на всякий случай снимая ружье с плеча. — Если на него и это не подействует, тогда и вправду останется только хлебнуть святой водицы, перекреститься и пустить себе пулю в лоб».

Он едва не проскочил дорогу — так она заросла. Но все-таки заметил и остановился, озираясь по сторонам.

То, что много десятилетий назад было дорогой, тянулось по дну распадка, минуя монастырь. Когда-то дорогу не поленились вымостить камнем, и теперь редкие островки отполированного дождями и ветром булыжника тут и там проглядывали сквозь серовато-рыжий ковер хвои — в основном на буграх, где ветер сдувал с них лесной мусор. Неистребимая лесная растительность давно пробилась сквозь дорожное покрытие, взломала его, раскрошила и почти поглотила, но все-таки там, где оно когда-то лежало, растительности было меньше и выглядела она пожиже. Ровная, будто проведенная под линейку, полоса этой чахлой, пострадавшей в борьбе за место под солнцем, произрастающей на толстом слое булыжника зелени тянулась в обе стороны и терялась в лесу. Дорога шла мимо монастыря, хотя Глебу удалось разглядеть короткое боковое ответвление, ведущее к заполоненному кустами проему выбитых в незапамятные времена главных ворот. Несомненно, эта дорога соединяла поселок с каменоломней, где некогда добывали отборный, поставлявшийся к императорскому двору, знаменитый на полмира демидовский малахит. Где-то там, вероятно, находилась и штольня, откуда все к тому же императорскому двору, да и не только туда, рекой текли первосортные уральские самоцветы.

Стоя на бывшей дороге со старинным ружьем под мышкой, Глеб еще раз проверил несложную логическую цепочку. Демидов был сказочно богат, да и монастырская братия, надо полагать, не перешагивала через драгоценные камни, когда те подворачивались ей под ноги. Все свое состояние Павел Иванович отписал монастырю; с этим привеском монастырская казна превратилась в такой куш, ради которого тогдашний губернатор не постеснялся взять монастырь штурмом, предварительно хорошенько расковыряв его артиллерийским огнем. Генерал-майор Рыльцев вернулся из своего победоносного набега с пустыми руками; эта информация поступила от Федора Филипповича, и, следовательно, ей можно было верить. Перед тем как покинуть разоренный монастырь, Рыльцев, надо думать, обыскал здесь каждую келью, проверил каждую щель, заглянул под каждый камешек. В его распоряжении был целый пехотный батальон, и вся эта банда вооруженных мародеров так ничего и не нашла. Одно из двух: либо монастырские сокровища — действительно миф, либо они не там искали.

Бросив взгляд в сторону медленно, но верно заходящего на посадку солнца, Глеб решительно зашагал по бывшей дороге прочь от поселка, к каменоломне. «Заодно проверю, есть ли там малахит, — подумал он с улыбкой, — а потом черкну Краснопольскому письмецо. если будем живы».

Каменоломню он отыскал без труда и сразу понял, что только понапрасну бил ноги. Обширный котлован давно утонул в лесу, когда-то отвесные каменные стены сгладились, их занесло землей, затянуло изумрудным покрывалом мха; чахлый подлесок стоял сплошной стеной, но Глебу все-таки удалось найти то, что когда-то служило входом в штольню.

Вход представлял собой пологую, бесформенную каменную осыпь, из-под которой торчали, задрав к небу гнутые, изглоданные коррозией концы, оплетенные сухими побегами вьюнка остатки насквозь проржавевших рельсов. В стороне, милосердно скрытый кустами, валялся на боку остов вагонетки, все еще сохранявший подобие первоначальной формы только потому, что его никто не трогал. Окинув эту картину взглядом специалиста, Глеб понял, что Выжлов говорил правду: вход в штольню действительно взорвали. Вот только произошло это не больше века, а двадцать, от силы тридцать лет назад. Воистину, мифы и реальность переплелись в этом месте куда теснее, чем на овеянной легендами земле древней Эллады.

Хотя все было отлично видно даже издалека, он все-таки подошел ближе и тщательно обследовал завал. Вывод был неутешителен: подрывник поработал на совесть, вход в штольню закупорило надежно — так, что разобрать завал было бы под силу разве что бригаде опытных специалистов, оснащенной современной техникой. Ковыряясь в этой слежавшейся за десятилетия до почти монолитной плотности массе камней по старинке, ломиком и киркой, на такую работу можно было потратить месяцы — и, между прочим, без какого бы то ни было успеха.

Ощущение, что за ним пристально наблюдают, не оставляло Глеба ни на минуту, пока он возвращался от каменоломни к развалинам монастыря. Он смотрел во все глаза, но так и не заметил признаков постороннего присутствия. Видно, такое уж это было место, что никто не мог ощущать себя здесь уютно, и Сиверов, увы, не являлся исключением из общего правила.

Дневной свет постепенно мерк, но Глеба это не слишком беспокоило: он и не рассчитывал управиться со своими делами до наступления темноты. В конце концов, умнее и проще всего было бы явиться сюда не с ружьецом под мышкой и краюхой хлеба за пазухой, а с хорошей снайперской винтовкой, рюкзаком продуктов и канистрой питьевой воды. Оборудовать себе наблюдательный пункт — скажем, вон на той колокольне — и спокойно, никуда не торопясь, ждать возвращения хозяев. Неизвестно, с какой периодичностью они сюда наведываются, но с учетом последних событий ожидание вряд ли затянется надолго. В конце концов, должны же они проверить, все ли тут в порядке! Геологи, конечно, уехали, но кто его знает.

Развлекаясь такими рассуждениями, от которых, увы, было мало проку, он одну за другой обследовал монастырские постройки. Повсюду царила мерзость запустения: облупленные, крошащиеся стены, рухнувшие перекрытия, на трухлявых обломках которых пышно разрослась бледная от недостатка солнца сорная трава и поднялись чахлые, кривые деревца. Кое-где сохранились гнилые остатки дверей — по сути дела, щепки, застрявшие между ржавыми железными полосами оковки. Оконных рам не осталось ни одной, а на стенах, особенно там, куда не попадала дождевая вода, красноречиво чернели языки копоти — следы давнего пожара. Повсюду при его появлении слышались торопливые, сразу же затихающие шорохи — напуганная вторжением чужака в свои владения мелкая лесная живность в спешном порядке пряталась по норам. В наполовину заплывшем землей погребе, куда Глеб сунулся, по ошибке приняв его за подземный ход, под сводчатым каменным потолком гроздьями висели летучие мыши. Они уже начали просыпаться, шевелясь и попискивая, готовые вскоре покинуть свое убежище и отправиться на ночную охоту. Едкие запахи тлена, мышиного помета и сырой, веками не просыхающей штукатурки раздражали обоняние, вызывая непреодолимое желание чихать — чихать отчаянно, безостановочно, до тех пор, пока последняя молекула здешнего затхлого воздуха не будет выброшена вон из протестующих легких.

Глеб четырежды спускался по крошащимся ступеням в сырые, темные подвалы и столько же раз поднимался обратно, не обнаружив внизу ничего достойного внимания. Время от времени под ноги подворачивались рыжие и бугристые от ржавчины чугунные ядра — своеобразные приветы, посланные сквозь века генерал-майором Рыльцевым. А внутри колокольни, из-за рухнувших перекрытий похожей на трубу чудовищного крематория, из поросшей белесой травой груды давно превратившихся в землю горелых обломков торчал проржавевший до почти полной неузнаваемости граненый ружейный ствол. Глебу показалось, что когда-то это был английский штуцер, — если верить историкам, первый образец стрелкового оружия с нарезным стволом, вещь по тем временам невообразимо дорогая и вследствие этого никогда не стоявшая на вооружении российской армии. Впрочем, с уверенностью судить о происхождении данного ствола по уцелевшему ржавому огрызку было трудно; Глеб осторожно потянул, пытаясь вытащить ствол из земли и рассмотреть поближе, и тот отломился с негромким треском, как гнилая ветка.

Последним Сиверов осмотрел монастырский храм — угрюмый, приземистый, похожий на средневековую церковь оборонительного типа. Это сооружение сохранилось немного лучше других — видимо, даже у канониров генерал-майора Рыльцева не поднялась рука расстреливать божий храм прямой наводкой. Стрелять-то они, конечно, стреляли (попробуй-ка не выстрели!), но вот попадали далеко не всегда, примерно один раз из десяти, если не из ста. Сиверов представил себе, как они оправдывались: «Сами не поймем, ваше высокоблагородие: вроде бы наводим как положено, а он будто заговоренный. Как есть нечистая сила!»

Глеб немного постоял на паперти и даже, вопреки собственным незыблемым правилам, выкурил сигаретку. Пустой черный проем огромных дверей зиял у него за спиной, как огромная голодная пасть. Входить туда почему-то не хотелось; чудилось отчего-то, что именно там, под сводами, которые слышали так много обращенных к небу молитв, теперь, будто в насмешку, угнездилось какое-то древнее зло.

Потушив окурок и спрятав его в карман, Глеб вошел в церковь. На поясе у него висел довольно мощный фонарь, но здесь он ему не понадобился: царивший внутри мрак только снаружи казался непроглядным. На деле же сквозь высокие стрельчатые окна и многочисленные проломы в куполе проникало достаточно света, чтобы Сиверов с его кошачьим зрением не рисковал переломать себе ноги.

На полу громоздились груды мусора и обвалившейся штукатурки, перемешанной с жалкими, трухлявыми остатками церковной утвари, однако сам пол уцелел — каменный, шероховатый, а вовсе не малахитовый, как уже успел нафантазировать себе Сиверов. Впрочем, окажись пол малахитовым, его бы здесь точно не осталось. Как ни крути, а малахит — минерал дорогой, царский, и, не найдя здесь иных сокровищ, генерал-майор Рыльцев со своим пехотным батальоном наверняка не поленился бы разобрать пол, а заодно демонтировать колонны и прочие архитектурные изыски, сработанные из этого ценного камня. Да и к чему, собственно, старейшине рода Демидовых, Ивану Акимовичу, было выбрасывать на ветер такие бешеные деньги, отделывая храм затерянного в этой глуши монастыря малахитом?

Глеб прошелся по церкви, привычно отмечая следы тщательного обыска, такие глубокие и основательные, что сохранялись без малого полтора века. Генерал Рыльцев со своими пехотинцами не просто осмотрел храм: тут хорошенько поработали ломами, ища, по всей видимости, замурованные ниши, потайные ходы. Ничего такого они тут не нашли, и неглубокие зазубрины на прочном камне, казалось, до сих пор помнили сыплющие богохульными проклятиями голоса.

Увидел Глеб и фрески — вернее, то немногое, что от них осталось. Полтора века запустения, полторы сотни зим и лет с перепадами температуры, с сыростью и сквозняками сделали свое дело — штукатурка осыпалась почти вся, и реставрировать тут, на взгляд Глеба, было уже нечего. Вообще, церковь, как и весь монастырь, выглядела как гиблое место, в котором совершенно нечего делать. Руины эти, как и любые другие, имели романтический вид только издалека. Глеб давно ушел бы отсюда, если бы не десятки смертей, связанные с этим скучным местом. Эти сырые, разрушающиеся, как остатки гнилых зубов, развалины хранили в себе какую-то тайну, и кто-то прилагал неимоверные, воистину нечеловеческие усилия, чтобы не пускать сюда посторонних.

Потом он наткнулся на лестницу, ведущую вниз, в усыпальницу. Сиверов почесал в затылке: вообще-то, подземные усыпальницы больше характерны для католических храмов, православные на такие изыски обычно не тратились. Однако для чего еще могла понадобиться лестница в алтарной части храма — не потайная, а широкая, почти роскошная, с пологими, тщательно обработанными ступенями и стенами, выложенными красным, когда-то старательно оштукатуренным кирпичом?

— Сера теория, мой друг, но древо жизни вечно зеленеет, — пробормотал Глеб и стал спускаться вниз.

Цитата из Гёте означала, что строить предположения можно до бесконечности, и притом безо всякого толку — лучше просто пойти и взглянуть.

Внизу дневного света не было совсем, и Сиверов, убрав в карман темные очки, включил фонарь. Да, это была именно усыпальница — просторная, рассчитанная, по всей видимости, на то, что в ней будут веками хоронить людей, прославивших свои имена неустанным служением Господу, ну и, разумеется, монастырю. Могил, однако, в ней было только три — три серых каменных параллелепипеда, не украшенных ничем, кроме выбитых на крышках крестов и имен тех, кто здесь покоился. Луч фонарика скользнул по высеченным буквам — Демидов Аким Павлович, Демидов Павел Иванович, Демидов Иван Акимович, даты рождения и смерти, пара немудреных завитушек для пущей красоты, и все. Никаких эпитафий, никаких «Покойся с миром» — только кресты, имена и цифры.

— Вот вы где, господа оборотни, — негромко произнес Глеб, обращаясь к могилам. — А старик-то был прав, — добавил он, имея в виду Иннокентия Павловича Горечаева. — Умерли и похоронены. А мертвые, как известно, не ходят. Если только отец Митрофан на старости лет не ударился в некромантию и не научился оживлять покойников.

Глеб подумал, что если первый и последний настоятель монастыря действительно этому научился, то освоил он данное сложное искусство из рук вон плохо. Лучше бы совсем не брался, чем выдавать на-гора такие, с позволения сказать, результаты. Ведь это даже не зомби, это монстры какие-то!

— Что ж ты, Иван Акимович, — сказал Сиверов негромко, обращаясь к могиле самого старшего из Демидовых, — неужто не можешь потомков своих приструнить? Будто не видишь, что они тут вытворяют. А может, ты с ними заодно?

Потом ему пришло в голову, что чрезмерное увлечение легендами до добра не доводит. Взять хотя бы педагогический коллектив Волчанской общеобразовательной школы. Сначала физик погнался за химерой в образе снежного человека и сгинул без следа, а потом и директор школы, обожавший рассказывать байки, в которых едва ли половина была правдой, договорился до того, что персонажи его рассказов явились к нему домой посреди ночи и утащили в лес. Вот уж действительно, придет серенький волчок и ухватит за бочок! Короче, не ложися на краю.

Он зачем-то толкнул крышку, под которой, если верить надписи, покоился Аким Демидов. Глеб и сам не знал, зачем это сделал. Уж не затем ли, чтобы проверить, на месте несостоявшийся наследник демидовских капиталов или все-таки бродит по лесу, подстерегая неосторожных путников?

Крышка, как и следовало ожидать, даже не шелохнулась, словно была посажена на цементный раствор. Глеб похлопал по ней ладонью, словно извиняясь перед тем, кто под ней лежал, и заметил, что в покрывавшей камень вековой пыли остался четкий след его пятерни. Чертыхнувшись, Глеб уже собрался стереть эту улику рукавом, оставив тем самым новую улику, но уже не такую заметную, но тут луч его фонарика упал на соседнюю гробницу.

Сначала он даже не понял, в чем дело, чем, кроме надписи, один каменный параллелепипед отличается от другого. Затем у него будто открылись глаза, и он понял, что находится на правильном пути.

На плите, что покрывала могилу Ивана Акимовича Демидова, не было пыли.

Конечно, какая-то пыль там присутствовала, но в виде отдельных, незаметных глазу пылинок, а не в виде толстого, пушистого, бархатистого на ощупь слоя, как на могилах Акима и его отца, Павла Ивановича.

Это уже было любопытно. Глеб чувствовал, что пришел сюда все-таки не напрасно.

Он шагнул к могиле старшего Демидова, уперся обеими руками в край каменной плиты и нажал. Плита пошла на удивление легко, словно на роликах, открыв взгляду темный прямоугольник пустоты.

Никакого тела в гробнице не было. Не было и гробницы как таковой; вместо нее Сиверов увидел неглубокую, примерно по грудь, прямоугольную яму, в дальнем конце которой темнело устье узкого, похожего на крысиную нору лаза.





* * *



Глеб шел узким подземным коридором, то и дело ощупывая лучом фонарика низкий сводчатый потолок. Потолок был сырой, с него свисали бледные корни каких-то растений. Местами с потолка капало, стены тоже лоснились от сырости, под ногами чавкала скользкая грязь. Кое-где потолок подпирала весьма профессионально сработанная деревянная крепь. Некоторые бревна были совсем старые, уже начавшие подгнивать, другие же выглядели так, словно их спилили и установили тут несколько дней назад.

Коридор часто делал неожиданные повороты, но Глеб чувствовал, что он движется в сторону демидовской штольни. Это навело его на некоторые размышления — о том, например, что монахи были предусмотрительные ребята и совсем как какая-нибудь лисица или барсук позаботились о том, чтобы в их жилище имелся запасной выход. Вот только почему они им не воспользовались, когда к стенам монастыря подошел генерал Рыльцев со своей артиллерией?

Придумать ответ на этот вопрос Сиверов не успел, потому что коридор кончился и он очутился, где и ожидал, — в штольне, полторы сотни лет назад прорубленной в толще скалы практически голыми руками. Каменные стены, не подверженные внешним воздействиям, хранили на себе следы рубящего инструмента; Глеб довольно долго их рассматривал, прежде чем понял, что его буквально со всех сторон окружает малахит. «Краснопольского бы сюда», — подумал он. Впрочем, Петра Владимировича малахит интересовал мало: он был хороший геолог, с именем и репутацией, и мысли его занимали нефть, уголь, металлы — в том числе, разумеется, и тяжелые, — а также кимберлитовые трубки. Малахит же был для него просто поделочным камнем.

Главный коридор штольни шел почти под прямым углом к проходу, по которому Глеб сюда пробрался. Направо, надо полагать, находился заваленный взрывом выход на поверхность; налево коридор, плавно понижаясь, уходил куда-то в темноту. Глеб двинулся налево.

Подземное эхо дробило и множило шаги. Из-за этого Сиверову все время приходилось останавливаться, чтобы посмотреть, не крадется ли кто-нибудь за ним по пятам. Палец он теперь все время держал на спусковом крючке; из-за фонарика это было довольно неудобно, и Глеб пожалел, что не догадался прихватить с собой моток изоленты. Ведь сам же клал его в бардачок грузовика! Сейчас примотал бы фонарик к стволам, и дело в шляпе.

Идти было неудобно из-за того, что ступать приходилось по остаткам гнилых деревянных шпал, на которых до сих пор лежали обглоданные коррозией рельсы. Свет фонаря отражался в мелких лужицах, что стояли в углублениях между шпалами, и Глеб поневоле задался вопросом: откуда здесь столько воды? Сильных дождей в последнее время не было, так откуда она берется?

Луч света вырвал из темноты еще одну ржавую вагонетку, которая не то сошла в незапамятные времена с рельсов, не то была кем-то с них сброшена, чтобы освободить проход. Теперь она стояла наперекосяк, упершись одним боком в стенку тоннеля; порода, которой она была нагружена, частично высыпалась на землю. Глеб осветил эту кучу и, присев на корточки, поковырялся в ней пальцем. Он мало что смыслил в минералогии, но пяток невзрачных зеленых камешков, извлеченных им в течение десяти секунд из валявшейся под ногами груды измельченной породы, не могли быть ничем, кроме неограненных изумрудов. Это показалось ему странным. Месторождение явно было богатое, но Павел Иванович Демидов прекратил его разработку за много лет до событий, которые привели к штурму монастыря правительственными войсками. С чего бы это? Впрочем, думать на эту тему было бесполезно: Глеб действительно слишком плохо разбирался в данном вопросе, чтобы вот так с ходу дать компетентную оценку запасов давно заброшенного месторождения.

Но и в области его профессиональных интересов по-прежнему оставалось много неясного. Прежде всего, он не мог понять, почему ему позволили зайти так далеко. Он почему-то был уверен, что подобраться к монастырю будет намного сложнее, что эти руины денно и нощно находятся под неусыпным, бдительным наблюдением. И вот он, совсем как герой какого-нибудь мистического триллера или, того хуже, компьютерной игры, без каких-то особых помех проник в древние руины, отыскал тайный подземный ход, и все это совершилось будто само собой, без малейшего намека на какое-то сопротивление.

«Не с той стороны подошел», — подумал Глеб. При своей кажущейся легковесности данное предположение выглядело вполне разумным. Настоящая тайна — достояние немногих, и монастырь скорее всего никогда и не был окружен плотным кольцом кордонов и засад. Легенда повествовала о трех потусторонних созданиях, являвшихся некогда промышленником Демидовым, его сыном Акимом и его женой Ольгой Степановной. Так что, даже если монастырь и впрямь охраняли самые настоящие оборотни, держать под постоянным контролем неисчислимые гектары поросших тайгой горных отрогов они были просто-напросто не в состоянии.

Рельсы вдруг кончились. Луч фонаря скользнул по преграждавшей путь неровной, изгрызенной кирками тупиковой стене забоя и неожиданно провалился в сплошную черноту, растворился в ней без следа, как будто за неровным проломом в каменной стене подземелья зияла извечная пустота вселенского вакуума.

Приблизившись к пролому, Глеб посветил вниз.

Перед ним была огромная пещера — со сталактитами, сталагмитами и прочими подземными красотами, а значит, природного, естественного происхождения. Ее неровный пол располагался метра на полтора ниже уровня штольни; человеку, пребывающему в хоть сколько-нибудь приличной физической форме, не составило бы никакого труда спрыгнуть вниз, а потом выбраться обратно. И при этом от края пролома вниз вела лестница — самая обыкновенная стремянка, дюралюминиевая, с облезлыми, когда-то выкрашенными в веселый красный цвет деревянными ступеньками. Видимо, тот, кто ее здесь оставил, не предполагал, что сюда когда-либо проникнет посторонний.

Лестница выглядела как приглашение. Глеб забросил за плечо двустволку и, негромко напевая «Не счесть алмазов в каменных пещерах.», стал спускаться вниз.





Глава 19




Глеб не сразу понял, что выбрался на поверхность. Снаружи было темно, как в угольном бункере, и, только угодив в какие-то колючие кусты, он сообразил, что такая растительность не характерна для подземелий. Лишь осознав это, он почувствовал, что воздух вокруг него теплый, свежий и благоухающий, без уже сделавшейся привычной сырой промозглой затхлости. Левой щеки ласково коснулся легкий ночной ветерок, и сейчас же над ухом запищал какой-то измученный бессонницей — не иначе как с голодухи — комар. К нему немедленно присоединился второй, и буквально через секунду Сиверова окружило поющее, звенящее облачко.

Глеб полной грудью вдохнул ночной воздух, с удовольствием распрямил затекшую от долгого пребывания в полусогнутом состоянии спину и снял с плеча ружье. За последнюю пару часов эта бесполезная, богато изукрашенная железка, будто нарочно цеплявшаяся за все подряд, успела ему порядком надоесть; он много раз преодолевал острое желание бросить ее под землей вместе с фонарем, в котором в самый неподходящий момент сели батарейки, но вот теперь, кажется, настал момент, когда эта штуковина могла ему пригодиться.

Временно предоставив комарам полную свободу действий и на всякий случай проверив, не взведены ли курки, Глеб осторожно двинулся вперед, старательно прощупывая прикладом ружья чуть ли не каждый сантиметр неровной каменистой почвы у себя под ногами. Предчувствие его не обмануло: не прошел он и пяти метров, как послышался характерный металлический щелчок, за которым последовал тупой удар, от которого ощутимо содрогнулись зажатые в его ладони стволы ружья.

— Затейники, — проворчал Сиверов, поднимая на уровень груди приклад с повисшим на нем металлическим предметом, который на ощупь очень напоминал медвежий капкан.

Глеб осветил эту штуковину, используя в качестве фонарика дисплей мобильного телефона, и убедился, что это был именно капкан — большой, с крупными острыми зубами, очень ухоженный и даже смазанный — судя по запаху, не машинным маслом, а каким-то салом.

Больше капканов ему не встретилось. Не удалось обнаружить также волчьих ям, взведенных самострелов и иных сюрпризов, что, впрочем, говорило скорее о везении, чем об отсутствии в этих кустиках перечисленных выше средств уязвления человеческой плоти. В пользу этого предположения говорил и вполне откровенный запашок, некоторое время доносившийся до Глеба вместе с ветерком откуда-то слева. Там, в кустах, догнивал все-таки не человек, а просто какой-то невезучий обитатель здешних мест — заяц, лисица или, скажем, барсук.

Выбравшись на открытое место, Слепой решил остановиться на ночевку. Брести в темноте по лесистым горам вовсе не улыбалось, да он еще и не решил, куда направиться. Кроме того, он понятия не имел, куда его вывел извилистый подземный проход; определить свое положение в пространстве, а значит, и дальнейший маршрут можно было только с наступлением утра. Правда, насчет местоположения у него имелись кое-какие догадки. Судя по капкану, хранители тайны малахитовой пещеры частенько пользовались этим запасным выходом и опасались, что им сможет воспользоваться кто-то еще, а это означало, что выход из пещеры расположен не так уж далеко от поселка — возможно, намного ближе, чем монастырь.

Над деревьями, будто сжалившись над Глебом, показался краешек полной луны, и вскоре она вышла из-за ближнего хребта целиком — круглая и серебристая, как монета, яркая, как прожектор. При ее свете Сиверов насобирал хвороста и сухих сучьев, и вскоре на небольшой прогалине, защищенной с трех сторон огромными замшелыми обломками скал, разгорелся костерок. Глеб подбросил в огонь немного можжевеловых веток, заметно огорчив уже успевших войти во вкус бесплатной трапезы комаров, и с удобством разместился на мягком покрывале мха. Спать он, впрочем, не собирался: ему многое нужно было обдумать, да и пробуждения человеку, заснувшему в здешних краях, пожалуй, не смог бы гарантировать никто.

При помощи ножа, ствола пистолета и парочки крепких выражений он наконец снял с приклада двустволки намертво вцепившийся в дерево капкан и зашвырнул эту подлую железяку в темноту. Там, в подземелье, ему встретилось около десятка таких вот игрушек, а также штук пять растяжек, прикрепленных к ручным гранатам. По этим гранатам, кстати, можно было изучать историю развития данного рода оружия; самой новой из них была немецкая «колотушка» времен Второй мировой, а самая старая, судя по маркировке на тронутом ржавчиной запале, была выпущена во Франции в тысяча девятьсот двенадцатом году.

Но после того, что Глеб видел в пещере, удивить его таким пустяком, как ручная граната, было уже невозможно.

Пещера действительно была малахитовая — во всяком случае, по преимуществу. Если бы кто-то — ну, например, Федор Филиппович — попросил описать ее, Глеб посоветовал бы товарищу генералу перечитать «Хозяйку медной горы». Дать более подробное и правдивое описание, не будучи специалистом в минералогии, он бы, пожалуй, затруднился.

Рассказать о содержимом тайника — вернее, тайного склада, устроенного в одном из боковых ответвлений подземного лабиринта, — было бы проще, но и тут, чтобы не тратить лишних слов, Глеб прибег бы к литературной аналогии. «Али-Баба и сорок разбойников» — вот что первым делом приходило на ум при виде всех этих ларей, сундуков и ящиков, ломившихся от несметных богатств. Монастырская казна и сокровища рода Демидовых — это было еще не все; похоже, кто-то из уроженцев здешних мест изрядно пополнил эту «малахитовую шкатулку» в годы Гражданской войны: Глеб нашел четыре неподъемных ящика, похожих на снарядные, доверху набитых аккуратно уложенными золотыми слитками. Слитки были маркированы двуглавым орлом, и на каждом был указан точный вес, равнявшийся, если верить выбитой на металле надписи, одному пуду. Здесь же обнаружился длинный, похожий на гроб, зеленый цинковый ящик, в котором было полно полуистлевших бумажных денег — надо полагать, полковая казна какого-нибудь атамана или белогвардейского генерала. Поверх этого ящика, растопырив короткие сошки и задрав кверху толстый алюминиевый кожух ствола, стоял пулемет Льюиса — смазанный, полностью готовый к употреблению, с полным барабаном патронов. Были здесь и гранаты — три почти полных ящика; вот это «почти» и заставило Глеба внимательно смотреть под ноги, когда он, светя себе то зажигалкой, то мобильником, без малого на ощупь брел по извилистому подземному коридору вдоль весело журчащего во тьме ручейка.

Увесистый, пуда на полтора, ларец с серебряными монетами царской чеканки заставил его снова вспомнить о Выжлове. Глебу показалось даже, будто висящий у него на поясе патронташ с серебряными пулями, как намагниченный, потянулся к этому ларцу, словно пули просились домой, в компанию себе подобных. Это снова разбудило старые сомнения, но, в конце концов, монеты для отливки пуль Сергей Иванович мог взять и не отсюда. Эка невидаль — пригоршня серебра, особенно в здешних краях!

Различного размера и конфигурации емкости с драгоценными камнями и ювелирными украшениями, бесценная, судя по виду, церковная утварь, потемневшие от времени иконы в тяжелых золотых окладах, прекрасно сохранившиеся, старательно упакованные в пергамент и мешковину, а позднее заботливо завернутые чьей-то бережливой рукой в герметично закрытые полиэтиленовые пакеты, — все это было разложено и расставлено по отдельности, в строгом порядке, не как в пещере Али-Бабы, а как в хранилище музея или даже банка.

Но больше всего Глеба заинтересовал огромный, окованный черной медью сундук с церковными книгами. Помимо тяжеленных богословских фолиантов, среди которых попадались и настоящие раритеты, тут были церковно-приходские книги с записями рождений и смертей — без малого два века истории Волчанки и окрестных деревень. Глеб начал было разбирать эти полинявшие письмена в поисках ключа к разгадке при свете фонарика (что в итоге и послужило основной причиной безвременной смерти элементов питания), как вдруг увидел торчащий из-под огромной рукописной библии в кожаном, окованном серебром переплете уголок черного полиэтиленового пакета.

Вот это, пожалуй, была его главная находка: документы, похищенные из областного архива, еще какие-то бумаги, свидетельства о рождениях и смертях, какие-то пожелтевшие, нечеткие фотографии — архив семьи Демидовых, путеводитель по запутанным извивам ветвей их генеалогического древа, заботливо кем-то сохраненный и упрятанный подальше от посторонних глаз. Кем же? Неужели Сохатым?

Уже там, в пещере, после беглого осмотра находки у Глеба возникли кое-какие догадки на этот счет. Теперь, на досуге, имея источник света хоть и менее яркий, зато более надежный, чем карманный фонарь на цилиндрических батарейках, он решил просмотреть бумаги более внимательно. Подбросил в костер хвороста, заставив пламя взметнуться вверх, и осторожно вынул из-за пазухи скользкий, тяжелый полиэтиленовый пакет, туго перехваченный натянутой до предела черной аптечной резинкой.

В самую первую очередь его интересовали фотографии — старинные, не слишком четкие дагерротипы, наклеенные на плотный картон. Подписи, сделанные под каждой из них четкой каллиграфической вязью, изобиловавшие ятями и прочими излишествами дореволюционной орфографии, в основном повторяли надписи на могилах, через одну из которых Глеб проник в подземелье. Павел Иванович, Аким Павлович и даже знаменитый зачинатель рода Иван Акимович были изображены на этих снимках, и сейчас, разглядывая их по второму разу и без спешки, Сиверов окончательно понял, почему кому-то понадобилось спрятать их подальше от людских глаз.

— Да, — пробормотал Глеб, аккуратно заворачивая фотографии в отдельный пакет, где они до этого лежали, — правильно говорят: гены пальцем не раздавишь.