Военный чиновник

Офицеры попались толковые, и все обошлось без эксцессов, но тут я заметил полковника в артиллерийской форме, наблюдавшего за нами. Думая, что я сейчас выскажу ему все по организации «испытаний», я подошел поближе, но тут полковник представился сам:

– Мосин Сергей Иванович, полковник гвардейской пешей артиллерии[41], проезжая мимо, остановился понаблюдать за вашей лекцией, господин надворный советник. Простите, с кем имею честь?

– Надворный советник по Главному Штабу, Степанов Александр Павлович, изобретатель этой самой бомбы, применяемой с запалом конструкции капитана Панпушко. Тоже проезжал мимо и не смог не вмешаться, иначе бы они друг друга бомбами поубивали. Безобразно организованные испытания ручных бомб, других слов просто нет, господин полковник! Мне очень приятно с вами познакомиться, Сергей Иванович, я в курсе испытаний новой пачечной винтовки и того вклада, что вы внесли в конструкцию. Без вашей отсечки-отражателя это была бы плохая винтовка, постоянно дающая задержки при стрельбе из-за плохой экстракции стреляной гильзы.

– Приятно слышать, постойте, ведь это же вы тот асессор, что написал мне хороший отзыв. Благодарю, а то мсье Леон уже совсем было меня затоптал, а Комиссия была озабочена лишь тем, как бы увековечить свой вклад в новое оружие. Испытания еще не закончены, вот поэтому я здесь, беседовал с господами офицерами по поводу новых винтовок, многие даже не понимают, зачем нам пачечная винтовка, это же увеличивает расход дорогих патронов, и вообще пуля, как известно, дура, а штык – молодец.

– Да, печально слышать, если так рассуждают молодые офицеры, только вот такие машинки (я похлопал по пулемету) быстро приведут их в чувство, если, конечно, они уцелеют в наступающих на пулеметы цепях со штыками наперевес. Жалко, что при этом много тех самых солдат погибнет, про которых они талдычат, что наши «солдатушки – бравы ребятушки» троих супостатов сразу на штык подымут и не поморщатся. Война скоро станет совсем другой, без колонн в красивых мундирах, марширующих на врага со знаменем и оркестром. Пехота зароется поглубже в землю и мундиры станут грязно-зеленого цвета. Вот тогда и понадобится скорострельное оружие, а про расход патронов к нему и думать забудут, как забудут и про штыковые атаки[42], и про кавалерию в блестящих касках и кирасах.

– Да, грустную картину вы нарисовали, Александр Павлович, – сказал полковник Мосин, разглядывая тачанку, – а это что такое вы придумали?

– Это, Сергей Иванович, пулемет на тарантасе, удобный для сопровождения конницы и для маневренного боя, может быстро переместиться для флангового огня и, при необходимости, тут же уйти с позиции, не надо выпрягать-запрягать коней, машинка всегда готова к бою. Вот, хочу на днях сюрприз преподнести господам Максиму и Захариосу. А вы, в свою очередь, можете отомстить мсье Нагану за украденную у вас идею отсечки-отражателя.

– Каким образом, – спросил Мосин, – на дуэль вызвать?

– В какой-то мере так. Только сражаться будете не вы, а ваше оружие, – ответил я полковнику. – Дело в том, что через год-два будет объявлен конкурс на новый револьвер для русской армии. Калибр унифицирован – 3 линии, то есть в дело пойдут и бракованные стволы от винтовок. Наган представит на конкурс свой револьвер образца 1878/88 года, такой, как у меня (я показал Мосину свой револьвер)[43]. Машинка хорошая, легкая и компактная по сравнению с нынешним штатным «Смит-энд-Вессоном», с хорошим боем, что обеспечивается достаточно мощным патроном, снаряженным бездымным порохом. Лицензию на патрон придется покупать у Нагана, лучше сейчас, пожалуй, нет. Отличительная черта револьверов Нагана – надвигание барабана на ствол при выстреле, что уменьшает бесполезный прорыв пороховых газов наружу, но в то же время обеспечивает достаточно тугой спуск при стрельбе самовзводом (такой тип стрельбы надо оставить, иначе быстро выпустить шесть или семь пуль не удастся). На конкурсе будет еще и револьвер без самовзвода, попроще, для унтер-офицеров.

Теперь перейдем к недостатку этого оружия, который вы сможете устранить и утереть тем самым нос Нагану, только получите на него привилегию раньше, до конкурса, а то опять наши головотяпы-чиновники, а хотя, может, и не головотяпы, а просто купцы себе на уме – за деньги отправили Нагану детали винтовки Мосина до конкурса, пришлют ваш револьвер Нагану до конкурса, и он приедет в Россию с отлично сделанным красивым револьвером, включающим вашу разработку. Разработка эта будет заключаться в откидывающемся вбок барабане. Видите, в нынешней модели надо вытолкнуть стреляную гильзу из каморы барабана и заменить ее новым патроном и так, вращая барабан, шесть или семь раз. А если откинуть барабан и специальным экстрактором выбросить сразу все гильзы и также зарядить из специальной обоймы, или пачки, как говорят для пачечных винтовок, сразу весь барабан, то револьвер быстро вновь готов к бою!

Можно подумать и о замене отстрелянного уже снаряженным барабаном, это будет еще лучше, так как оружие будет еще быстрее готово для новых выстрелов, а носить два и даже три снаряженных барабана куда как легче, чем два револьвера, что придется делать, если хочешь остаться в живых. Представляете, сколько вы спасете русских офицеров, Сергей Иванович, если они не погибнут, снаряжая отстрелянный барабан по одному патрону и поэтому не успев открыть огонь по подбежавшему вплотную противнику?

– Да, Александр Павлович, вы меня убедили, – сказал Мосин в ответ на мой взволнованный спич, – надо подумать. Наверняка в Туле есть такой револьвер, и я прикину, как это можно реализовать. В случае успеха я не забуду упомянуть, что автором идеи были вы.

Потом мы разъехались, каждый в свою сторону. Постреляв на ходу по мишеням и поманеврировав на сухой уже земле, я убедился, что ни кучер, ни я навыков не растеряли, о чем доложил Агееву по возвращении.

В среду я отправился в Михайловскую артиллерийскую академию, для встречи с Пан-пушко. Меня тревожило, что он уже почти месяц не подает о себе никаких вестей, может быть, конечно, приревновал к получению мной чина и ордена, но вообще-то тщеславие для него было не характерно, насколько я успел узнать этого офицера. Дежурный сказал, что капитан Панпушко распорядился вычеркнуть мое имя из допущенных ко входу в здание. Я попросил дежурного послать посыльного за Панпушко, не говоря посыльному своей фамилии. Дежурный в чине поручика не смог перечить надворному советнику Главного Штаба и послал за штабс-капитаном. При появлении Панпушко я увидел на нем погоны без звездочек, значит, повысили в чине до капитана, и, только хотел его поздравить, как услышал:

– Господин надворный советник, мне нечего с вами обсуждать, я написал положительный отзыв по испытанием снарядов и бомб с ТНТ и был за это сполна вознагражден вашей кляузой.

– Какой кляузой, Семен Васильевич? – удивлению моему не было предела, и это не скрылось от капитана. – Я никому ничего не писал и не говорил!

– Обычной лживой кляузой, господин надворный советник, – ответил капитан, – после чего у меня изъяли остаток ТНТ и боеприпасов. Больше я вам не советчик и работать с вами не буду.

– Скажите, а кто приказал изъять и доставить ручные бомбы на Ораниенбаумский полигон? – прокричал я вслед удаляющемуся капитану, но ответа, естественно, не получил.

После этого я отправился к начальнику Академии и, прождав в приемной более двух часов, все же вошел в кабинет Демьяненко.

– Ваше высокопревосходительство! Вчера я был на Ораниенбаумском полигоне и увидел, как неподготовленные офицеры, без инструктажа, чуть не себе под ноги бросают ручные бомбы. Лишь по счастливой случайности никого не покалечило и не убило.

– Господин надворный советник, – Демьяненко был раздражен, а тон его сух, как пустыня, – я не обязан вам отчитываться за действия лиц, мне не подчиненных. Я получил приказ свыше, которому, как говорят, вы в немалой степени способствовали. А теперь простите, у меня много неотложных дел, поэтому больше вас не задерживаю.

Я вышел из кабинета генерала еще больше озадаченным. Какой приказ свыше, к которому я имею отношение? А, была не была, поеду к Софиано, если уж Демьяненко ничего не объяснил, то не может же не знать товарищ генерал-фельдцейхмейстера, что творится у него в ведомстве!

К моему изумлению, генерал Софиано принял меня очень любезно, предложил чаю с лимоном.

– Простите меня, старого дурака, что накричал на вас на полигоне, нервы, понимаете. Не сразу сообразил, что вы мне жизнь спасли. Я так государю о случае на испытаниях и отписал еще месяц назад и Анну третьей степени для вас испросил, получили ли? – спросил Софиано. – А от меня лично вам тоже подарок, надеюсь, вам понравится. – И он открыл шкаф и достал ящичек красного дерева. – Можете сразу посмотреть, вижу, вам не терпится.

Я открыл и увидел… первый в мире автоматический пистолет Штайр-Шенбергер, который должен был появиться в следующем году. В мое время такая машинка в такой сохранности стоила сумасшедшие деньги, не менее полумиллиона долларов, а то и больше, поскольку их сохранилось около двух десятков, а это – вообще прототип. Разглядел на вороненой стали пистолета гравировку: «А. П. Степанову с глубокой признательностью. Генерал от артиллерии Л. П. Софиано».

– Австрийская игрушка, – сказал генерал. – Продавать их будут только в следующем году, но вам одну презентую. Австрийцы, хоть мы с ними не очень дружим, передали нам несколько штук, надеясь на заказ. Знаю, что вы любите технические новинки, может быть, вам какая мысль в голову придет, как улучшить это оружие для нашей армии.

Я от души поблагодарил старого генерала и рассказал ему про случай на полигоне. Но Софиано ничего про это не знал и никаких приказов об изъятии не отдавал.

Дальше я решил поехать к газетчикам и попросить дать в газете предупреждение о поступлении писем известным людям от моего имени, содержащим клеветническую информацию с целью моей дискредитации в глазах общества. Меня принял Гайдебуров, дал почитать верстку статьи, которая выйдет в эту пятницу, я исправил некоторые неточности, а потом рассказал о ничем не обоснованных обвинениях в мой адрес. Редактор высказал мнение о том, что кому-то выгодно очернить меня и выставить в дурном свете. Обещал помочь, а также рассказал о том, что в Петербурге, как выяснилось, предлагают купить мой СЦ по цене 5 рублей за унцию, и занимается этим делом не кто иной, как известный мне химик медицинской академии приват-доцент Северцев. Они не стали публиковать эту информацию, все же у них не бульварный листок, но может быть большой скандал.

Пришлось мне вернуться на Выборгскую сторону и пройти в ВМА, к начальнику Академии действительному статскому советнику Пашутину. Пустили меня без проблем, что уже порадовало, а то что-то в последнее время мне везде вход закрыт. Виктор Васильевич принял меня хорошо, сказал, что статья уже в журнале и в ближайшем выпуске ее напечатают. Результаты очень впечатляющие, к ним направляют больных из других лечебных учреждений, осложнений пока нет.

– Ваше превосходительство, а откуда вы получаете препарат СЦ, – спросил я, – ведь для такого потока больных его не фунты, а пуды потребуются?

– Пока наши химики справляются, – простодушно ответил Пашутин.

– Виктор Васильевич, но ведь мы договаривались только на синтез препарата для испытаний, – напомнил я, – для широкого использования СЦ вашей лаборатории не хватит. Если вы здесь филиал завода не откроете, но тогда вы нарушите авторские права, так как я передал права на производство своему деду и его завод уже произвел десятки пудов СЦ. Вы можете заказывать необходимое количество через представительство моего деда в Петербурге, оно располагается в Гостином дворе. Если вам потребуется пуд и более препарата, то вам его доставят прямо в Академию – прикажите аптеке, и она закупит установленным порядком.

Тем более в Петербурге уже продают препарат СЦ, синтезированный приват-доцентом Северцевым, и продают по астрономической цене – 5 рублей за унцию! Ни я, ни Иван Петрович Степанов такого не разрешали и не одобряли – это прямой грабеж пациентов, цена должна быть в пять раз меньше. Кроме того, на отдельных (то есть индивидуальных – так правильнее, но название это пока не прижилось в аптечном деле) упаковках препарата должно быть указание – «только по рецепту врача, для наружного применения, если врач письменно не указал иного». Иначе в ближайшее время могут быть и смертельные случаи от передозировки препарата при приеме внутрь. Как и каким образом отпускает пациентам за приличные деньги химик Северцев небезразличный для организма сильнодействующий препарат, мне не известно. О таких фактах мне сегодня сообщил главный редактор газеты «Неделя» господин Гайдебуров. Они не будут публиковать этого, но может найтись бульварный листок, который раздует скандал.

Пашутин поблагодарил меня за то, что я не стал публиковать информацию об этом факте в газете, и обещал разобраться.

– Уважаемый Виктор Васильевич! – продолжил я продвигать свои препараты. – Химики фармацевтического завода моего деда синтезировали два новых препарата: ацетилсалициловую кислоту – препарат АСЦК, который должен обладать противовоспалительным, жаропонижающим и обезболивающим эффектом, и второй – парааминосалициловую кислоту – ПАСК, который должен убивать микобактерию туберкулеза[44], то есть станет первым в мире реально действующим противотуберкулезным препаратом. Синтез этих препаратов сложный, он идет при высокой температуре и давлении, поэтому в вашей лаборатории на кафедре химии невозможен – вы же не хотите притащить в стены Академии готовый взорваться паровозный котел?

Препарата пока будет немного (из-за сложности синтеза), но потом мы увеличим выпуск путем увеличения количества реакторов или их емкости. Сложность в том, что сначала хотелось бы проверить действие противотуберкулезного препарата в пробирке на чистой культуре бактерий туберкулеза, что может сделать только доктор Кох, но я помню, какую отрицательную реакцию вызвало одно лишь упоминание его имени. Мне бы хотелось услышать мнение ваших специалистов по лечению туберкулеза (термин «фтизиатр» еще не появился, этим занимались врачи по внутренним болезням, то есть терапевты), как они представляют апробацию препарата.

Выслушав меня, Пашутин ответил:


– Уважаемый Александр Павлович, весьма польщен, что для апробации препаратов вы опять выбрали Академию. Я уточню мнение наших специалистов и дам вам знать.

После этого я поехал в Главный Штаб и сообщил Агееву об «испытаниях» бомб на полигоне, неизвестно по чьему приказу, без инструктажа и обучения метанию ручных бомб, что могло привести к жертвам среди офицеров. Полковник обещал доложить об этом случае генералу Обручеву. Потом я поделился с Агеевым информацией о странных кляузах, якобы от моего имени, о том, что меня выставили от Менделеева и что-то нашептали Панпушко, так что он меня теперь на дух не переносит.

– Видимо, – сказал я Агееву, – теперь ты на очереди, тебе придет бумага, что я – японский шпион. Поскольку меча для сэппуку у меня здесь нет, забыл в родовом замке близ Токио, придется застрелиться из подаренного генералом Софиано пистолета (тут я продемонстрировал подарок, сказав, что генерал оказался приятным стариканом, не то что сухарь Демьяненко).

– Знатный пистоль, – задумчиво сказал полковник, вертя в руках Штайр. – Мне кажется, друг мой Саша, что ты дорогу кому-то из сильных мира сего перешел. Ладно, посмотрим, что дальше будет, но ты поберегись, постараюсь охрану для тебя выделить, хотя бы на первое время.

Во вторник, 19 мая 1891 года, как и обещал, поехал с Агеевым, он был при параде, но уже не так нервничал и не бледнел, привык, наверно… Я сказал, что подожду его в кондитерской напротив, кофейку попью, пусть, как все сладится, там меня и найдет. Перекрестил его, пожелал удачи, и полковник браво направился навстречу семейному счастью, я же пошел в кофейню, сел за столик у окошка, и тут увидел, как Сергей, без фуражки, в шинели внакидку, выскочил из подъезда и, не успел я перехватить его, как он уехал на извозчике. Я стал дожидаться следующего «такси» и, дождавшись, устремился в погоню. Приехав на Миллионную, поднялся к Агееву, он открыл, на нем, как говорится, «лица не было». Это – буквально, вместо лица была какая-то маска горя и злобы.

– Проходи, – буркнул полковник, – выпьешь со мной?

– Выпить-то выпью, не вопрос, – сказал я как можно более спокойным тоном. – Давай присядем, и ты расскажешь, что случилось, непоправимых ситуаций не бывает.

Агеев рассказал, что его приняли, он оставил шинель и фуражку горничной и прошел, как ему показали, в гостиную, открыл дверь и увидел сидящих на диванчике и мило воркующих двух голубков: Наташу и молоденького гвардейского подпоручика. Наташа представила его своим женихом, Агеев вручил ей букет, сказав: «совет да любовь». И уже пытался уйти, как подал голос юный гвардеец, что, мол, он не допустит, чтобы так неучтиво обращались с дамой и, вообще, он может… Агеев поставил его по стойке «смирно» и приказал доложиться старшему по званию по всей форме. Подпоручик пробормотал, что он граф такой-то (Агеев не запомнил фамилию), подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка. Дальше, со слов Агеева, я понял, что он сделал внушение подпоручику за то, что тот не знает дуэльного кодекса, иначе не стал бы вызывать сам старшего по званию, да еще вальяжно раскинувшись на кушетке. За одно это его стоило вызвать и пристрелить, но он, Агеев, не будет рушить семейного счастья милых голубков, поэтому и удалился, да вот беда, впопыхах забыл фуражку, а новой у него нет.

Видя, что Сергей выговорился и ему стало легче, я налил ему стакан коньяка, плеснул чуть-чуть и себе и велел лечь в койку и уснуть, а я куплю ему фуражку. А потом мы пойдем обедать куда-нибудь в приличное место. Так и сделали, и через два часа сидели и рассматривали меню в известном ресторане «Палкинъ» братьев Палкиных, что на Невском, 47. Устроили «праздник живота»: заказали суп-пюре Сант-Гюрбер, котлеты по-палкински, палкинскую форель, пломбир Меттерних, пудинг из фруктов и гляссе а-ля Палкин, в общем, полный фирменный набор. Сюда часто захаживали известные писатели и композиторы, но что-то я никого не признал из известных мне по фото. А может, время не то, богема ближе к ночи подтянется, а сейчас позднеобеденное время. Выпили водочки под горячее. Смотрю, Сергей как-то лицом отмяк, в себя пришел, даже шуточки какие-то отпускает. Ну и слава богу!

Следующий день прошел без особенностей, но вот вечером Агеев завалился ко мне пьяный, да еще с початой бутылкой коньяку и сунул мне в руки какую-то бумажку. Я прочитал – это было письмо, собственно, не письмо, а записочка от Наташи, где она просила прощения за то, что по молодости, необдуманно дала какие-то надежды Агееву, но вот в Ницце она встретила Вольдемара (это, выходит, тот подпоручик), и они сразу полюбили друг друга, теперь она обручена и скоро выходит за него замуж. Надеется, что она и Агеев останутся добрыми друзьями.

– С фуражкой лакей принес. Она, наверно, подумала, что я специально, для повода, фуражку оставил, – грязно выругался по поводу Наташи Агеев и продолжил: – «Друзьями останемся», а когда со мной во ржи валялась, не предлагала остаться друзьями, ей нечто большее было нужно, – опять выругался полковник, отхлебнув прямо из горлышка. – Ах, дурак я, дурак последний, мне чистый ангел явился, Лиза, а я ее упустил…

И маман ее, – опять выругался Агеев, вспомнив неприятное, – как она мне два года назад сказала, что вот были бы вы, Сергей, генералом, то отдала бы за вас Наташу. Я под пули лез, себя и других не жалел, думаешь, мне зря ордена были даны, да я собственными руками в Туркестане глотки резал, никого не жалел, ни женщин, ни детей, иначе был бы бунт и глотки резали бы нам. Там только силу и жестокость понимают, только тогда уважают. Но крови на мне много, много, Саша, очень много, вот за то Господь меня счастья и лишил, только явил лицезреть ангельский лик и голос ангельский, неземной, услышать и все…

Сергей допил бутылку и заплакал, вернее, завыл, как воет раненый зверь. Потом затих, я убедился, что он заснул, уложив на диване, снял с Сергея тужурку и сапоги, укрыл пледом и пошел спать. Ночью встал посмотреть, как там страдалец, и увидел, что Сергей свернулся калачиком и спит, лицо у него было как у обиженного или несправедливо наказанного ребенка. Утром он проснулся раньше меня и ушел к себе на квартиру.

В четверг Агеев был хоть и слегка помятым, но, в общем, адекватным. Вызвал меня к себе, спросил, не накуролесил ли он у меня вчера, я сказал, что нет, не накуролесил, но Сергей не поверил и извинился за все. Сказал, что в Германии нелады с нашим общим знакомым Вайсманом, ему нужно срочно туда ехать, и он уезжает вечерним поездом на Варшаву. Обратно он собрался ехать через Францию, морем до Петербурга, и надеялся, что в Париже разыщет Лизу и объяснится с ней. Меня оставил за старшего по отделу, Обручев в курсе, соответствующий приказ сегодня будет. Потом мы пошли к делопроизводителям. Агеев, в моем присутствии, сказал, что все бумаги, адресованные ему, передавать мне, до его возвращения, видимо, через неделю, максимум – через десять дней. Заодно я получил у делопроизводителя сегодняшнее сообщение от генерала Софиано, что показ техники господина Максима господином Захаровым состоится в понедельник на следующей неделе в 12.00 на артиллерийском полигоне «Ржевка». В обед Агеев ушел к себе на квартиру, собираться в дорогу, обещав вернуться через пару часов, но так и не вернулся. После окончания присутственного времени я пошел домой и увидел, что в квартире Агеева горит свет, значит, полковник дома. Решил ему позвонить по телефону, но трубку никто не брал. Как бы он не напился и не опоздал на поезд, подумал я и решил зайти к Агееву. Позвонил в дверь, потом еще раз, постучал, от громкого стука вышла прислуга из квартиры напротив. И тут за дверью Агеева раздался истошный женский крик. Я продолжал ломиться в дверь, крик повторился, и, только я было хотел сказать прислуге из генеральской квартиры, чтобы вызвали полицию, как дверь отворилась. На пороге стоял Агеев в нательной рубахе и брюках в сапоги, лицо его было перекошенным от злобы.

– Что ты всегда лезешь не в свое дело, – проорал полковник вне себя от ярости и втащил меня внутрь, схватив за ворот сюртука.

– Немедленно отпусти ее, – сказал я, увидев за спиной Сергея стоявшую в ночной рубашке Катю, испуганную и дрожащую.

– Кто ты такой, чтобы мне указывать, щенок, – продолжал Агеев, но ворот моего сюртука отпустил, – что хочу, то и делаю с этой шлюхой, а ты не лезь.

Хорошо, – сказал он, – надо было бы тебя вызвать и пристрелить, что-то ты мне в последнее время не нравишься, не наш ты человек, нет, не шпион, это я проверил и исключил. Слушай, Александр Павлович, а может, ты – черт. Вот здорово, Лиза – ангел, а ты – черт: в огне не горишь, способности у тебя всякие, знаешь то, что никто не знает. Да ладно, не дрожи, шучу, не стал бы я убивать племянника Лизы. Забирай себе Катьку, мне она теперь не нужна, – и он толкнул Катю ко мне.

Я уложил Катю спать на том же диване, где перед этим спал пьяный полковник, перед сном налив ей для успокоения стакан мадеры. Утром Катя, приготовив мне завтрак и сделав уборку, засобиралась к себе домой.

– Катя, дам я тебе отпуск дней на десять, отдохни, навести деда в деревне, – сказал я успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке. – Вот тебе «катенька», – я положил сотенную на стол, – купи гостинцев, а когда отдохнешь и все забудется как дурной сон, возвращайся.





Глава 6

ИСПЫТАТЕЛЬНАЯ




Исполняющий обязанности начальника разведывательного отдела надворный советник Степанов сидел за своим столом в здании Главного Штаба и, глядя в окошко на петербургский двор-колодец, предавался мрачным мыслям.

И чего это Агеева вчера так понесло? – ну, выпил, с кем не бывает (а память услужливо выдала – пьет уже две недели, от умеренного до очень сильного опьянения), невеста ушла к другому (так в песенке поется «если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло») – ну не на людей же с этого бросаться, аки зверь лютый! Понятно, что жизнь полковника не баловала, а била: то из-за бедности пришлось в жандармы уйти; то покровитель в Жандармском Корпусе, генерал Черевин, перешел полностью на охрану ЕИВ, став начальником охраны царя и свитским генерал-адъютантом; а без покровителя трудно самому наверх пробиваться, пришлось чужой и своей головой рисковать и лезть в самое пекло. Но карьеру сделал – в 35 лет полковник и кавалер трех боевых орденов, включая заветный для каждого офицера Георгий. Представляю, какие сны по ночам снятся полковнику, – подумал Степанов, вспомнив слова Агеева о руках по локоть в крови невинных, – приходят, небось, невинно убиенные по ночам к полковнику…

Тут только от такого свихнуться можно, недаром во время Андрея Андреевича, для спецназовцев, побывавших в горячих точках, был разработан обязательный курс реабилитации, и то не всем он помогал: и пили, и из окна сигали, и стрелялись, – «вьетнамский синдром», так первыми его янки описали. А ведь Агееву сразу по возвращении из Туркестана пришлось новую, по сути, службу создавать, организовывать слежку за военными атташе и прочими сомнительными дипломатами и подозрительными иностранцами. Не будь он в прошлом жандармом и не будь у него своих людей среди них, сразу бы с треском провалил работу. Ничего, справился и «на живца» британского резидента поймал (ага, а ведь живцом у этого «рыболова» был ваш покорный слуга, чуть-чуть – и живец превратился бы в мертвеца). Еще до этого внедрил своего агента в немецкий Генштаб, и опять-таки через меня сыграл, – размышлял Степанов, вспомнив, как потом он, обгоревший и копченый, отлеживался на больничной койке, думая, что подробный допрос Агеева – верный признак того, что скоро ему, Степанову, отправляться на каторгу, а жандарм себе «палку» нарисует, как это в моем времени принято. Вот сегодня полковник приедет в Варшаву, привяжет к рукам и ногам кабаньи копыта и перейдет на ту сторону границы. Нет, конечно, это бывает только в плохих фильмах про шпионов. В Варшаве его встретит подчиненный Агеева, ответственный за западную границу, он уже переход обеспечил, документы надежные достал, и дальше полковник официально, на поезде, поедет в Фатерлянд в виде какого-нибудь немецкого или шведского купца (второе вероятнее, так как небольшой акцент у полковника есть). И что там Альфред Вайсман натворил? Или Агееву нужен был повод, чтобы через Берлин (а там будет обычная инспекционная встреча с агентом) транзитом проследовать в Париж, чтобы встретиться с Лизой? Нет, на полковника это не похоже, для него дело – превыше всего. Да что мне до Агеева, новых телеграмм в отдел нет, а нужно пулеметным показом озаботиться.

Позвонил на полигон и представился полным титулом как и. о. начальника разведывательного отдела. Через некоторое время раздался знакомый голос командира роты обеспечения. Строго приказал ему обеспечить расстановку мишеней для стрельбы, как было договорено с генералом Обручевым. Осмотрел наш «шарабан», узнал на месте ли пулемет в арсенале и сколько к нему патронов, приказал еще раз почистить и смазать машинку, а полевой станок укутать в мешковину и положить в повозку. Пока отдавал все приказания и контролировал исполнение, подошло время обеда, а потом, уже неспешно, читал прессу в отделе. Хорошая статья получилась в «Неделе», постарался Гайдебуров, – дал деду телеграмму, чтобы начинали кампанию по СЦ в московской прессе, как и было уговорено на Пасху.

В воскресенье гулял в Летнем саду. Все бы ничего, но напрягали верховые на красивых лошадях, обычно – золотая молодежь: вокруг барышни-амазонки[45], вились три-четыре человека в гвардейских мундирах, но встречались и штатские в костюмах для верховой езды, большей частью на английский манер. И вот идешь или сидишь, а мимо тебя пролетает, едва не задевая, эдакая кавалькада, обдавая пылью и мелким гравием, летящим с дорожек из-под конских копыт. И это место для прогулок в Петербурге?! Здесь же с детьми гуляют! Конечно, были господа верхом, неспешно едущие по дорожкам со скоростью пешехода, но и у них лошадки периодически вываливали свои продукты жизнедеятельности под ноги гуляющим, служители сада, конечно, за лошадками убирали, но не со скоростью света. Нет, больше я сюда не пойду, лучше буду ездить в платную часть Таврического сада[46]. Там, конечно, античных статуй практически нет, но почище будет и нет риска быть сбитым какой-нибудь «амазонкой» или ее кавалером. А еще говорят, что только в будущем «мажоры» на дорогах совсем распоясались. Нет, господа, «мажоры» – они во все времена «мажоры» и до окружающих им дела нет.

Вот так, незаметно, прошло воскресенье и наступил день испытаний.

Приехав заранее, встретился с командиром роты обслуживания полигона (он меня сразу не признал в мундире и с орденом), вместе посмотрели позицию, и я остался вполне ею доволен, поблагодарив штабс-капитана. Потом стали прибывать экипажи лиц начальствующих, от генеральских погон и орденов ярко отражались солнечные «зайчики», картина была живописная, но, поскольку я стоял поодаль со своим экипажем под брезентом, а лошадки мирно хрустели овсом в торбочках, все это напоминало какую-то ярмарку или цыганский табор на привале. Точно – «ярмарка военного тщеславия», подумал я, потом приметил в генеральской толпе Обручева и постарался тихонько проникнуть к нему поближе.

– А, Александр Павлович собственной персоной, – Обручев все же заметил меня, прячущегося в толпе адъютантов, – идите-ка, голубчик, к нам поближе.

Я подошел к Обручеву, отрапортовал, что все с моей стороны готово к показу, а потом начальник Главного Штаба представил меня военному министру генералу Ванновскому:

– Вот, Петр Семенович, наш изобретатель, надворный советник Степанов Александр Павлович, – представил он меня генералу в очках, с приятным умным лицом и Георгием 3-й степени (боевой, значит, генерал[47], подумал я), – надеюсь, Александр Павлович и сегодня нас чем-нибудь удивит.

Пока я представлялся, приехал Захариос с пулеметами, прицепленными к двуколкам. Его помощники стали разворачивать пулеметные лафеты. Как я и ожидал, это были слегка облегченные орудийные полевые лафеты с большими колесами, лошадь с передком, служившим для перевозки патронов, выпрягалась, а лафет разворачивался по направлению стрельбы. Пулеметчик сидел на сиденье, вроде большого велосипедного, по бокам стояла подающая патроны прислуга. Были развернуты два пулемета, видимо, на случай, если один откажет.

Наконец, прибыл государь и с ним великий князь Владимир Александрович, младший брат царя, командовавший гвардейскими частями и Петербургским военным округом. Как только я его увидел, меня осенило: вот кто мог отдать приказ об изъятии боеприпасов с ТНТ у Панпушко и передаче их в Ораниенбаумскую офицерскую стрелковую школу, ведь ему подчиняются все части округа, независимо от рода войск! А я-то ломал голову, думая, кто же мог приказать и артиллеристам полигона, где мы сейчас находимся, и начальнику Ораниенбаумской школы, где обучаются пехотные офицеры ротного звена.