Военный чиновник
Часть 5 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Лиза, ты здесь, тебя отпустили на праздники домой? – забыв даже похристосоваться, я бросился к тетушке.
– Христос Воскресе! – ответила Лиза. – Нет, Саша, я совсем ушла из монастыря, не стала принимать постриг. Это длинная история, я тебе после расскажу.
– Лиза, позволь представить тебе моего друга и начальника, Главного Штаба полковника и кавалера боевых орденов российских, Сергея Семеновича Агеева, – я обернулся к Агееву и увидел, что он, не отрываясь, смотрит на тетушку.
– Польщен и рад знакомству, – запинаясь, ответил Агеев, целуя Лизе руку.
– Христос Воскресе, господин полковник, – сказала в ответ Лиза и трижды поцеловала Агеева.
Я впервые заметил, что Агеев покраснел, бледным я его уже видел, но раскрасневшимся, как гимназист, которого впервые поцеловала одноклассница, – нет.
За обедом он не отрываясь смотрел на Лизу, которая была в плотно повязанном платке и в почти монастырском платье, только с белым кружевным воротничком. Я подумал, что она не хочет показывать свои седые волосы, а так платок обрамлял только лицо, скрывая волосы, и лик у нее был просто иконописный, глаза же светились какой-то внутренней не то силой, не то христианской любовью ко всем живущим, скорее именно второе. Видимо, этот «свет» заметил и Сергей, поэтому он так неотрывно смотрел на Лизу.
После обеда Агеев пошел в выделенную ему комнату и по дороге сказал мне: «Сегодня я увидел сошедшего с небес ангела».
Я же прошел в кабинет к деду. Он заметно сдал с момента нашего расставания, под глазами появились мешки и цвет лица был какой-то землистый.
– Дед, ты выглядишь усталым, тебе нельзя так много работать, – сказал я. – Я понимаю, у тебя много дел, но разве ты не сам говорил, что на все есть управляющие.
– Эх, внучек, конечно, есть управляющие, но ведь ими управлять нужно и глаз да глаз иметь, а то разворуют все хозяйство, оглянуться не успеешь, если почувствуют слабину.
– А что Лиза, почему она здесь и ушла из монастыря?
И дед рассказал мне, что в ту ночь, когда мы были у Лизы и ее не пустили на могилу Генриха (дед сказал – Григория), он явился к ней во сне, а за ним она увидела Богородицу. Матерь Божия сказала ей, что Генрих в раю, и она может не беспокоиться за него, ему там хорошо и спокойно, но ей не надо принимать монашеский обет, так как она избрана для помощи страждущим и больным. Лиза должна помогать тем, кто страдает от тяжелых и опасных моровых поветрий, и сила Божья пребудет с ней на этом поприще. С тем они и исчезли. Наутро Лиза рассказала сон настоятельнице и попросила дать ей возможность врачевать, а не работать на кухне: колоть дрова и мыть посуду. Она попросила дать ей возможность учиться, так как Богородица велела ей облегчать страдания больных, а без медицинских знаний этого не сделать. Игуменья сказала, что это дьявольское наваждение, и наложила на нее епитимью, которая заключалась в том, что днем Лиза должна была еще больше физически работать, а ночью – молиться.
После того, как срок наказания закончился, Лиза опять спросила настоятельницу, но игуменья совсем взъярилась, и тогда Лиза сказала, что она уходит из монастыря, после чего Лизу посадили на хлеб и воду и приказали чуть не круглосуточно бить поклоны у бумажной иконки, мол, это наказание за гордыню. Вместе с этим ее стали готовить к постригу, но Лизе удалось передать записку к деду с одной из послушниц, которая отдала ее знакомой и внушающей доверие мирянке, сказав, что ее вознаградят, если она передаст записку по адресу. Дед помог, и сделал это через Синод, объяснив, что послушницу насильно хотят постричь в монахини. В монастырь прибыл аудитор Синода, факты подтвердились, после чего Лиза ушла из обители и поселилась у деда. Целый месяц Лиза приходила в себя, очень мало разговаривала и почти ничего не ела, даже постного, дед уже стал беспокоиться, не повредилась ли она умом опять, но время – лучший лекарь, и сейчас Лизе лучше, она даже стала немного музицировать. Она хочет учиться и только на врача, что в Российской империи пока невозможно.
Лиза написала письма в несколько университетов Европы, но положительный ответ о приеме на курс пришел только из Цюриха[35], где было можно женщине выучиться на врача, в Сорбонне же можно было просто слушать курсы по фармации, но сдать экзамены на диплом фармацевта женщине было невозможно. Поэтому Лиза решила сначала поехать в Сорбонну слушать лекции по аптечному делу, о котором она уже имеет некоторые познания, а затем, с нового учебного года поступить в Цюрихский университет. Дом и аптеку она продает, чтобы оплатить обучение. Чтобы успеть послушать лекции и посетить семинары до летней сессии, она уезжает поездом через Берлин уже послезавтра, а потом собирается вернуться на время каникул.
Дальше мы поговорили о наших делах с СЦ и ТНТ.
Дед порадовался за меня, моему ордену и очередному чину.
– Как, Сашка, ты и государя императора видел?
– Да вот как тебя, дед, – ответил я, – и даже говорил с ним. Внуки теперь у тебя потомственными дворянами будут, Владимирский крест это дает.
– Да ну! – удивился дед. – Ну, ты и обрадовал меня, внучек. Надо тебя женить, хочу посмотреть на дворянских внуков – небось, сразу по-французски, с рождения, заговорят, – лукаво усмехнулся дед. – За что же такой крест, да еще с мечами тебе даден?
– Да за все вместе заслуги: и за СЦ, и за ТНТ, и за то, что я для Военного министерства сделал.
– А вот Василий Егоров сказывал мастерам в Купавне, что ты при испытаниях бомб не испугался и спас от смерти двух полных генералов и десяток офицеров, – правду бает али врет? – спросил дед. – Ведь ты сам же взорваться мог, Сашка!
– Не скажу, что врет, но приукрасил маленько, там бы двух-трех человек убило, но главного генерала – скорее всего, – не стал я отпираться. – Только я знал, какая задержка взрыва будет, и успевал отбросить бомбу в яму. Ладно, хватит про подвиги, ты мне лучше расскажи, как дела идут?
Дед рассказал, что ТНТ разбирают «с колес», на него в очередь уже записываются. Берут строительные подрядчики и шахтовладельцы, преимущественно свои, уральские фабриканты старой веры. Они почти отказались от нобелевского динамита и вполне довольны цилиндрическими шашками ТНТ, которые удобно вставлять в пробуренные отверстия в породе. Так что, даже если не будет заказов от военных, производство уже окупилось и стало приносить чистую прибыль.
– А вот с СЦ проблемы – наработали десяток пудов, а продали четыре фунта, в Первую Градскую, известному тебе доктору. Я уже хочу людей с производства СЦ снять и на ТНТ поставить, а цех приспособить под выпуск взрывчатки.
– Постой, дед, не торопись цех СЦ на взрывчатку переводить. Лучше завод строй, отдельный, там, где я тебе показал. Когда Великий Сибирский путь[36] к Байкалу подойдет, там этой взрывчатки вдесятеро против нынешнего будет нужно, а у тебя все уже будет, и завод и мастера, только знай увеличивай производство. Что касается самого СЦ, сейчас будет публикация в журнале и газете – сразу после Пасхи, распродашь все и еще попросят. Как тебе ребята, что стажировались в Питере, доволен ли? – спросил я деда, внимательно меня слушавшего. – Вознесенский и Парамонов их фамилии, если доволен, я хотел бы с ними встретиться послезавтра, мне уезжать в воскресенье вечером надо.
Дед обещал их вызвать в Москву, ребята хорошие и умные, работали добросовестно, а вот нескольких их коллег пришлось прогнать, но уже других набрали.
Ближе к вечернему чаю я проходил мимо гостиной и услышал звуки фортепиано, открыл дверь и увидел музицирующую Лизу и переворачивающего ей ноты полковника. Лиза была без платка, волосы убраны в простую прическу, и я заметил, что они не кажутся седыми. Конечно, седина осталась, но оттенок волос стал пепельным, вроде модного в моем времени «платинового» цвета. Они с полковником хорошо вместе смотрелись, хотя оба не блистали красотой. Агеев, хоть и в мундире Главного Штаба с серебряными аксельбантами и золотыми орденами на груди, смотрелся, как всегда, ничем внешне не выдающимся, среднего роста, с не запоминающейся внешностью – пройдет такой мимо, и сразу его забудешь, идеал для разведчика. Лиза никогда раньше не была красавицей, но сейчас в ней появилась какая-то внутренняя красота, и музыка лишь подчеркивала это впечатление. Они не заметили меня, и я удалился.
Утром Агеев мне сказал, что у него есть небольшие дела в Москве, а потом он уезжает. Я понял, что он бежит от Лизы, так как увлекся ей не на шутку, а как же тогда Наташа, обещавшая ждать его… Полковник уехал, но предупредил, что утром во вторник я должен быть на службе.
Лиза удивилась внезапному отъезду Агеева, но я ей объяснил, что у полковника есть невеста, поэтому он уехал, чтобы не продолжать знакомство. Лиза, похоже, расстроилась, но потом ее отвлекли сборы к завтрашнему отъезду, и мы даже толком не успели поговорить. Лиза сказала, что дом и аптеку продадут дедовы приказчики, когда найдут хорошего покупателя на хорошую цену. Она напомнила, что я могу взять из кабинета Генриха все, что захочу, турецкое оружие и книги. Я ей ответил, что признателен ей за это и вещи эти будут мне как память о дядюшке.
– Лиза, обрати внимание на преподавание фармакологической химии и органического синтеза, есть ли эти дисциплины и каково качество их преподавания, – заметил я по поводу обучения. – В ВМА современной фармакологии вообще нет, все напоминает ботанику[37], и если в европейских университетах дело обстоит тоже так, то лучше стажировки у Мечникова в Институте Пастера под Парижем ей не найти.
Лиза возразила, что хотела бы быть врачом, на что я возразил:
– Милая Лиза, если ты станешь врачом, то спасешь сотни, ну, может, тысячи человек, это максимум, а вот если разработаешь новое лекарство, то – миллионы и даже десятки миллионов. Подумай об этом, может, в этом и есть твое служение.
– Сашенька, я все понимаю и знаю, что ты мне подскажешь, что и как делать, но пусть мне знамение какое-нибудь будет, тогда я пойму, что правильно выбрала свой путь.
В четверг Лиза уехала, мы проводили ее на берлинский поезд, а в пятницу я встретился с двумя химиками, которые специально приехали из Купавны.
Результаты были обнадеживающими, ребята уже получили салициловую кислоту и ацилировали ее, получив ацетилсалициловую кислоту, всем известный аспирин, но немецкий Байер еще не запатентовал его, поэтому я сказал, что, как мы и договаривались, они будут авторами изобретения, но дедовы поверенные помогут оформить заявку на привилегию, я же помогу с испытаниями в ВМА, и потом дед выплатит авторам премию за передачу прав по привилегии ему. Ребята сказали, что их это устраивает.
Потом мы перешли к ПАСК, то есть параамино-салициловой кислоте. Сырье то же – но вот удалось ли им присоединить аминогруппу, и, так как структурной формулы ПАСК я не помнил, то придется действовать методом проб и ошибок: то есть в бензольном кольце группы-заместители должны находиться на максимальном удалении друг от друга, в позиции 1 и 4.
Петр Вознесенский ответил, что он много экспериментировал и, кажется, ему удалось что-то синтезировать. Он проводил реакцию взаимодействия аминофенола и карбоната калия, с нейтрализацией серной кислотой. Реакция шла под нагревом до 130 градусов Цельсия и давлением в 6 атмосфер, что потребовало специального прибора, построенного Мефодием Парамоновым, потом они осадили соль и кристаллизовали ее. Петр показал мне розоватый кристаллический порошок. Теперь надо проверить, активно ли это соединение против микобактерии туберкулеза.
– В России никто не знает, как это делать, потому что нужно выделить чистую культуру бактерии, – сказал я моим химикам. – Это умеет делать Роберт Кох в Германии. Поэтому я предлагаю, не углубляясь в детали, подать заявку на российскую привилегию и патенты в Германии, Франции, Британии и САСШ. А потом либо ехать к Коху и проверять активность в пробирке с культурой бактерий на месте у него, либо послать к Коху человека на стажировку по микробиологии (нет ли у коллег кого на примете?). Я прошу вас подготовить несколько вариантов препарата для микробиологических исследований, а сам напишу письмо Коху, когда у нас будет германский патент. Хотя, наверно, это сделать можно раньше, получив лишь положительное решение, потому что, насколько я понял, синтез настолько сложный, что, даже проведя анализ порошка и узнав, из чего он состоит, воспроизвести препарат без установки-реактора и знания параметров температуры и давления (а их в привилегии мы указывать не будем) невозможно.
Глава 5
АГЕЕВ РАЗБУШЕВАЛСЯ
Поскольку все разъехались, субботу и воскресенье я провел с дедом. Он приободрился, но все же я опасаюсь за его здоровье, поэтому взял с него слово, что он покажется врачу – что-то не нравятся мне его отеки под глазами и землистая бледность. Еще убедил его больше гулять и меньше заниматься делами. Спросил про Николая и Ивана.
– Эх, Сашка, если бы ты знал, сколько мне эти два обалдуя крови попортили… – расстроился дед, – совсем от рук отбились, пьянствуют вместе, с девками срамными гуляют. Иван лавку продал, да деньги они уже прогуляли, вот скоро опять заявятся попрошайничать. А не дашь, грозятся ославить, мол, сына и внука держу в черном теле, жаден и крови родной не помню. В газетках, говорят, фельетон про тебя пропечатаем, как про купца-самодура и сквалыгу, у тебя сразу приличных покупателей не станет. Говорят, у нас знакомые газетчики такие есть, что «ради красного словца не пожалеют и отца».
– А ты им скажи, что сам про них пропечатаешь, что они на шее у старика сидят, не работают и только деньги пропивают, – предложил я, – и что они получат хоть копейку только тогда, когда сами ее заработают. Охрану свою удвой, а то ведь я эту братию знаю, Николаша хоть и трус, но может кого подослать, да и Иван не подарок, по себе знаю.
– Да что они умеют, эти два лодыря?
– Пусть хоть землю копают под фундаменты нового завода, платить ты им будешь, конечно, больше, чем простым землекопам, но здоровый труд на свежем воздухе быстро из них дурь выбьет. А не захотят – пусть катятся на все четыре стороны. Хочешь, я сам с ними поговорю? Где они хоть обитают?
– Не знаю я, Саша, два месяца назад их видел, когда они за деньгами приходили.
– Вот и направь обалдуев ко мне в Питер, я им работенку найду. Скажи, что я, мол, рядом с дворцом живу, с царем чай пью, скоро генералом стану и денег у меня видимо-невидимо.
Ну их, этих дураков, – решил я переключить разговор на более важные дела, – лучше, дед, о хороших людях поговорим. Вчера у меня был разговор с химиками из Купавны – Воскресенским и Парамоновым. Они по моей подсказке изобрели два новых лекарства: одно должно при простуде помогать – жар сбивает и боль утоляет, а второе – очень важное, это лекарство чахотку лечить может. Только надо испытания опять в Медицинской академии провести, вот я этим и займусь, как приеду. А ты мне передай все лекарство, что они сделают – там всего несколько фунтов, они все подготовят к отправке, а я заберу посылку в Гостином дворе, или пусть мне ее домой доставят. И вообще, дед, поставь себе телефон: в Купавне есть, а у тебя в доме нет, непорядок это – хозяин сразу должен новости знать. Так вот, производство этих лекарств сложное, они там самодельный реактор, котел такой, сделали, а в нем давление, как в паровозе – не ровен час, рванет. Ты хороших котельщиков найди, это Мефодий Парамонов подскажет, предохранительный клапан и манометр поставить обязательно. В общем, пусть управляющий им поможет, там кучу денег можно заработать, только сначала привилегию получить – я им все рассказал. Привилегии пусть на них будут, они же изобрели, но нотариально подпишут тебе передачу всех прав на привилегии и патенты. Когда это все сделаешь – выплатишь им по пять тысяч на брата, – они просто прыгать от восторга будут.
И дай рекламу в газетах про СЦ, я скажу когда, наверно, недели через две, когда научные статьи выйдут, а «Неделя» будет после Пасхи – готовься отгружать СЦ, все распродашь, обещаю, и еще, как увидишь, что спрос пошел – начинай новую партию делать, вдвое, а то и вчетверо больше. В Питере уже пошли слухи про новый препарат, узнай у доктора Леонтия Матвеевича из Первой Градской про его результаты лечения больных, он же закупал у тебя СЦ, вот пусть и рекомендует. А ты с ним СЦ расплачивайся за каждые проданные с его подачи десять фунтов – один фунт ему, пусть и своих коллег к тебе приводит – за то скидка ему будет.
Выйдя на службу, я отправил городской почтой сочиненное еще накануне письмо Менделееву, в котором в самом вежливом тоне выражал недоумение в отказе от дома и просил объяснить, почему такая немилость и в чем конкретно заключается моя вина. Затем поспешил доложиться Агееву и застал у него в кабинете некоего гражданского человека лет тридцати, бравого вида, с длинными усами и короткой бородкой на загорелом до черноты лице.
– Знакомьтесь, Александр Павлович, – представил мне незнакомца полковник, хотя как мне показалось, он не очень обрадовался моему внезапному появлению у него в кабинете, – мой заместитель по внешним разведывательным делам, есаул[38]Кубанского казачьего войска Николай Степанович Леонтьев[39], член Русского Географического общества, путешественник, объездивший много стран. Сейчас Николай Степанович отправляется в очередную азиатскую поездку, а я оставлю за собой европейское направление, по старой памяти, так сказать.
Я представился и не стал мешать их конфиденциальной беседе, а поехал на полигон Ораниенбаумской офицерской школы, надо было доводить до ума мою тачанку и практиковаться в стрельбе, тем более что к середине мая дороги просохли и со дня на день может быть испытание нового лафета и пулемета Максима.
До Ораниенбаума доехали без приключений, получив в арсенале и поставив на тарантас пулемет, но еще до того как мы поехали на пулеметную позицию, я услышал знакомые взрывы гранат и велел вознице подъехать поближе к кучке офицеров.
– Господа, что здесь происходит, – спросил я, приглядываясь, как спрятавшийся в окопе офицер неловко выбрасывал за бруствер, метров на десять-пятнадцать, мои «лимонки».
– Вот, господин надворный советник, бомбы ручные испытываем, – ответил старший по званию и возрасту штабс-капитан, видимо, возглавлявший группу обер-офицеров – слушателей курсов.
– А вас не проинструктировали, как это надо делать? – спросил я штабс-капитана.
– Нет, приехал какой-то поручик-артиллерист, а с ним на телеге привезли ящик этих штук, – показал штабс-капитан на открытый ящик, где в соломе лежали рядами гранаты. – Сказал, что нужно выдергивать кольцо и бросать их, спрятавшись в окопе. Потом отчет написать, как бомбы сработали.
– Я понял, что вы здесь старший, – спросил я капитана, – прикажите остановить это безобразие, иначе кто-нибудь непременно убьется до смерти. Я – изобретатель этих бомб и покажу, как надо действовать.
Капитан остановил «испытания». Мне же пришлось прочитать целую лекцию о действиях пехоты с гранатами и рассказать, как надо проводить испытания.
– Теперь я сам покажу, как надо метать. Эта граната наступательная, а оборонительная в два раза больше и у нее на корпусе есть насечки, похожие на ананас, поэтому ее прозвали ананаской, а это гладкая – лимонка[40]. Осколки лимонки летят на пятнадцать саженей, не дальше, поэтому прятаться не надо, надеюсь, что каждый из вас умеет бросать камни дальше пятнадцати саженей, но все равно сначала попробуем без запала, без него бомба не взрывается ни при каких условиях.
Я отошел на пятнадцать саженей и продемонстрировал это, вывернув запал и бросив бомбу себе под ноги (некоторые при этом вздрогнули). Повторив так пару раз, вернулся к офицерам и показал, как нужно метать гранату, сделав два шага.
– Сначала потренируемся без запала – один бросает, а другой в поле собирает гранаты. Чтобы было интереснее, обозначим круг в двадцати саженях, туда нужно забросить гранату.
После того как отряженные капитаном два молоденьких подпоручика обозначили камнями что-то похожее на круг, я показал, как легко можно туда забросить гранату. Все попробовали по разу. Теперь надо найти десять-пятнадцать ростовых мишеней или, что лучше, соломенных чучел для обучения штыковому бою и нацепить на них мешки. Чучел не нашлось, кое-как воткнули в землю мишени, оставив фронт свободным, чтобы, если, не дай бог, граната попадет в фанерную мишень и откатится вперед на три-четыре сажени – тогда есть вероятность, что осколками может и зацепить, хотя и на излете.
– Будем считать, что это – солдаты противника, выскочившие со штыками на вас, и через полминуты они поднимут вас на эти самые штыки. Достаем ручную бомбу, выдергиваем кольцо и бросаем в центр наступающего отряда.
Ба-бах – от мишеней отлетели щепки.
– Видите, половина уже не бежит, а тихо лежит или корчится на земле, а остальных достреляете из револьвера.
Ну разве я мог отказать себе в удовольствии пострелять по ростовым мишеням из своего револьвера.
– Вот как-то так, господа.
Я посмотрел на изумленные лица офицеров. Они явно не ожидали такого представления.
– Совсем хорошо, – продолжил я пиротехническое шоу, – если у кого-нибудь найдется мел и дырки вы будете закрашивать, подсчитывая количество попаданий и куда они пришлись. Вот это и будет какая-то наука и правильный отчет о применении бомб. А то, что вы написали бы? Как скорчились в окопчике и вывалили бомбы почти себе на головы, и что все они взорвались, к счастью, никого не ранив и не убив?
Мела, конечно, ни у кого не нашлось, поэтому я попросил старшего, чтобы все бросили для пробы по две гранаты, а с остатком сделали испытание после, как я говорил, с подсчетом разлета осколков. Я сам понаблюдал за действом, поправляя, если надо, а также попросил отойти офицеров вправо-влево, а не назад от метателя, помня, как граната выскочила из потной ладошки адъютанта Петеньки и в русской армии чуть не стало на двух полных генералов меньше.
– Христос Воскресе! – ответила Лиза. – Нет, Саша, я совсем ушла из монастыря, не стала принимать постриг. Это длинная история, я тебе после расскажу.
– Лиза, позволь представить тебе моего друга и начальника, Главного Штаба полковника и кавалера боевых орденов российских, Сергея Семеновича Агеева, – я обернулся к Агееву и увидел, что он, не отрываясь, смотрит на тетушку.
– Польщен и рад знакомству, – запинаясь, ответил Агеев, целуя Лизе руку.
– Христос Воскресе, господин полковник, – сказала в ответ Лиза и трижды поцеловала Агеева.
Я впервые заметил, что Агеев покраснел, бледным я его уже видел, но раскрасневшимся, как гимназист, которого впервые поцеловала одноклассница, – нет.
За обедом он не отрываясь смотрел на Лизу, которая была в плотно повязанном платке и в почти монастырском платье, только с белым кружевным воротничком. Я подумал, что она не хочет показывать свои седые волосы, а так платок обрамлял только лицо, скрывая волосы, и лик у нее был просто иконописный, глаза же светились какой-то внутренней не то силой, не то христианской любовью ко всем живущим, скорее именно второе. Видимо, этот «свет» заметил и Сергей, поэтому он так неотрывно смотрел на Лизу.
После обеда Агеев пошел в выделенную ему комнату и по дороге сказал мне: «Сегодня я увидел сошедшего с небес ангела».
Я же прошел в кабинет к деду. Он заметно сдал с момента нашего расставания, под глазами появились мешки и цвет лица был какой-то землистый.
– Дед, ты выглядишь усталым, тебе нельзя так много работать, – сказал я. – Я понимаю, у тебя много дел, но разве ты не сам говорил, что на все есть управляющие.
– Эх, внучек, конечно, есть управляющие, но ведь ими управлять нужно и глаз да глаз иметь, а то разворуют все хозяйство, оглянуться не успеешь, если почувствуют слабину.
– А что Лиза, почему она здесь и ушла из монастыря?
И дед рассказал мне, что в ту ночь, когда мы были у Лизы и ее не пустили на могилу Генриха (дед сказал – Григория), он явился к ней во сне, а за ним она увидела Богородицу. Матерь Божия сказала ей, что Генрих в раю, и она может не беспокоиться за него, ему там хорошо и спокойно, но ей не надо принимать монашеский обет, так как она избрана для помощи страждущим и больным. Лиза должна помогать тем, кто страдает от тяжелых и опасных моровых поветрий, и сила Божья пребудет с ней на этом поприще. С тем они и исчезли. Наутро Лиза рассказала сон настоятельнице и попросила дать ей возможность врачевать, а не работать на кухне: колоть дрова и мыть посуду. Она попросила дать ей возможность учиться, так как Богородица велела ей облегчать страдания больных, а без медицинских знаний этого не сделать. Игуменья сказала, что это дьявольское наваждение, и наложила на нее епитимью, которая заключалась в том, что днем Лиза должна была еще больше физически работать, а ночью – молиться.
После того, как срок наказания закончился, Лиза опять спросила настоятельницу, но игуменья совсем взъярилась, и тогда Лиза сказала, что она уходит из монастыря, после чего Лизу посадили на хлеб и воду и приказали чуть не круглосуточно бить поклоны у бумажной иконки, мол, это наказание за гордыню. Вместе с этим ее стали готовить к постригу, но Лизе удалось передать записку к деду с одной из послушниц, которая отдала ее знакомой и внушающей доверие мирянке, сказав, что ее вознаградят, если она передаст записку по адресу. Дед помог, и сделал это через Синод, объяснив, что послушницу насильно хотят постричь в монахини. В монастырь прибыл аудитор Синода, факты подтвердились, после чего Лиза ушла из обители и поселилась у деда. Целый месяц Лиза приходила в себя, очень мало разговаривала и почти ничего не ела, даже постного, дед уже стал беспокоиться, не повредилась ли она умом опять, но время – лучший лекарь, и сейчас Лизе лучше, она даже стала немного музицировать. Она хочет учиться и только на врача, что в Российской империи пока невозможно.
Лиза написала письма в несколько университетов Европы, но положительный ответ о приеме на курс пришел только из Цюриха[35], где было можно женщине выучиться на врача, в Сорбонне же можно было просто слушать курсы по фармации, но сдать экзамены на диплом фармацевта женщине было невозможно. Поэтому Лиза решила сначала поехать в Сорбонну слушать лекции по аптечному делу, о котором она уже имеет некоторые познания, а затем, с нового учебного года поступить в Цюрихский университет. Дом и аптеку она продает, чтобы оплатить обучение. Чтобы успеть послушать лекции и посетить семинары до летней сессии, она уезжает поездом через Берлин уже послезавтра, а потом собирается вернуться на время каникул.
Дальше мы поговорили о наших делах с СЦ и ТНТ.
Дед порадовался за меня, моему ордену и очередному чину.
– Как, Сашка, ты и государя императора видел?
– Да вот как тебя, дед, – ответил я, – и даже говорил с ним. Внуки теперь у тебя потомственными дворянами будут, Владимирский крест это дает.
– Да ну! – удивился дед. – Ну, ты и обрадовал меня, внучек. Надо тебя женить, хочу посмотреть на дворянских внуков – небось, сразу по-французски, с рождения, заговорят, – лукаво усмехнулся дед. – За что же такой крест, да еще с мечами тебе даден?
– Да за все вместе заслуги: и за СЦ, и за ТНТ, и за то, что я для Военного министерства сделал.
– А вот Василий Егоров сказывал мастерам в Купавне, что ты при испытаниях бомб не испугался и спас от смерти двух полных генералов и десяток офицеров, – правду бает али врет? – спросил дед. – Ведь ты сам же взорваться мог, Сашка!
– Не скажу, что врет, но приукрасил маленько, там бы двух-трех человек убило, но главного генерала – скорее всего, – не стал я отпираться. – Только я знал, какая задержка взрыва будет, и успевал отбросить бомбу в яму. Ладно, хватит про подвиги, ты мне лучше расскажи, как дела идут?
Дед рассказал, что ТНТ разбирают «с колес», на него в очередь уже записываются. Берут строительные подрядчики и шахтовладельцы, преимущественно свои, уральские фабриканты старой веры. Они почти отказались от нобелевского динамита и вполне довольны цилиндрическими шашками ТНТ, которые удобно вставлять в пробуренные отверстия в породе. Так что, даже если не будет заказов от военных, производство уже окупилось и стало приносить чистую прибыль.
– А вот с СЦ проблемы – наработали десяток пудов, а продали четыре фунта, в Первую Градскую, известному тебе доктору. Я уже хочу людей с производства СЦ снять и на ТНТ поставить, а цех приспособить под выпуск взрывчатки.
– Постой, дед, не торопись цех СЦ на взрывчатку переводить. Лучше завод строй, отдельный, там, где я тебе показал. Когда Великий Сибирский путь[36] к Байкалу подойдет, там этой взрывчатки вдесятеро против нынешнего будет нужно, а у тебя все уже будет, и завод и мастера, только знай увеличивай производство. Что касается самого СЦ, сейчас будет публикация в журнале и газете – сразу после Пасхи, распродашь все и еще попросят. Как тебе ребята, что стажировались в Питере, доволен ли? – спросил я деда, внимательно меня слушавшего. – Вознесенский и Парамонов их фамилии, если доволен, я хотел бы с ними встретиться послезавтра, мне уезжать в воскресенье вечером надо.
Дед обещал их вызвать в Москву, ребята хорошие и умные, работали добросовестно, а вот нескольких их коллег пришлось прогнать, но уже других набрали.
Ближе к вечернему чаю я проходил мимо гостиной и услышал звуки фортепиано, открыл дверь и увидел музицирующую Лизу и переворачивающего ей ноты полковника. Лиза была без платка, волосы убраны в простую прическу, и я заметил, что они не кажутся седыми. Конечно, седина осталась, но оттенок волос стал пепельным, вроде модного в моем времени «платинового» цвета. Они с полковником хорошо вместе смотрелись, хотя оба не блистали красотой. Агеев, хоть и в мундире Главного Штаба с серебряными аксельбантами и золотыми орденами на груди, смотрелся, как всегда, ничем внешне не выдающимся, среднего роста, с не запоминающейся внешностью – пройдет такой мимо, и сразу его забудешь, идеал для разведчика. Лиза никогда раньше не была красавицей, но сейчас в ней появилась какая-то внутренняя красота, и музыка лишь подчеркивала это впечатление. Они не заметили меня, и я удалился.
Утром Агеев мне сказал, что у него есть небольшие дела в Москве, а потом он уезжает. Я понял, что он бежит от Лизы, так как увлекся ей не на шутку, а как же тогда Наташа, обещавшая ждать его… Полковник уехал, но предупредил, что утром во вторник я должен быть на службе.
Лиза удивилась внезапному отъезду Агеева, но я ей объяснил, что у полковника есть невеста, поэтому он уехал, чтобы не продолжать знакомство. Лиза, похоже, расстроилась, но потом ее отвлекли сборы к завтрашнему отъезду, и мы даже толком не успели поговорить. Лиза сказала, что дом и аптеку продадут дедовы приказчики, когда найдут хорошего покупателя на хорошую цену. Она напомнила, что я могу взять из кабинета Генриха все, что захочу, турецкое оружие и книги. Я ей ответил, что признателен ей за это и вещи эти будут мне как память о дядюшке.
– Лиза, обрати внимание на преподавание фармакологической химии и органического синтеза, есть ли эти дисциплины и каково качество их преподавания, – заметил я по поводу обучения. – В ВМА современной фармакологии вообще нет, все напоминает ботанику[37], и если в европейских университетах дело обстоит тоже так, то лучше стажировки у Мечникова в Институте Пастера под Парижем ей не найти.
Лиза возразила, что хотела бы быть врачом, на что я возразил:
– Милая Лиза, если ты станешь врачом, то спасешь сотни, ну, может, тысячи человек, это максимум, а вот если разработаешь новое лекарство, то – миллионы и даже десятки миллионов. Подумай об этом, может, в этом и есть твое служение.
– Сашенька, я все понимаю и знаю, что ты мне подскажешь, что и как делать, но пусть мне знамение какое-нибудь будет, тогда я пойму, что правильно выбрала свой путь.
В четверг Лиза уехала, мы проводили ее на берлинский поезд, а в пятницу я встретился с двумя химиками, которые специально приехали из Купавны.
Результаты были обнадеживающими, ребята уже получили салициловую кислоту и ацилировали ее, получив ацетилсалициловую кислоту, всем известный аспирин, но немецкий Байер еще не запатентовал его, поэтому я сказал, что, как мы и договаривались, они будут авторами изобретения, но дедовы поверенные помогут оформить заявку на привилегию, я же помогу с испытаниями в ВМА, и потом дед выплатит авторам премию за передачу прав по привилегии ему. Ребята сказали, что их это устраивает.
Потом мы перешли к ПАСК, то есть параамино-салициловой кислоте. Сырье то же – но вот удалось ли им присоединить аминогруппу, и, так как структурной формулы ПАСК я не помнил, то придется действовать методом проб и ошибок: то есть в бензольном кольце группы-заместители должны находиться на максимальном удалении друг от друга, в позиции 1 и 4.
Петр Вознесенский ответил, что он много экспериментировал и, кажется, ему удалось что-то синтезировать. Он проводил реакцию взаимодействия аминофенола и карбоната калия, с нейтрализацией серной кислотой. Реакция шла под нагревом до 130 градусов Цельсия и давлением в 6 атмосфер, что потребовало специального прибора, построенного Мефодием Парамоновым, потом они осадили соль и кристаллизовали ее. Петр показал мне розоватый кристаллический порошок. Теперь надо проверить, активно ли это соединение против микобактерии туберкулеза.
– В России никто не знает, как это делать, потому что нужно выделить чистую культуру бактерии, – сказал я моим химикам. – Это умеет делать Роберт Кох в Германии. Поэтому я предлагаю, не углубляясь в детали, подать заявку на российскую привилегию и патенты в Германии, Франции, Британии и САСШ. А потом либо ехать к Коху и проверять активность в пробирке с культурой бактерий на месте у него, либо послать к Коху человека на стажировку по микробиологии (нет ли у коллег кого на примете?). Я прошу вас подготовить несколько вариантов препарата для микробиологических исследований, а сам напишу письмо Коху, когда у нас будет германский патент. Хотя, наверно, это сделать можно раньше, получив лишь положительное решение, потому что, насколько я понял, синтез настолько сложный, что, даже проведя анализ порошка и узнав, из чего он состоит, воспроизвести препарат без установки-реактора и знания параметров температуры и давления (а их в привилегии мы указывать не будем) невозможно.
Глава 5
АГЕЕВ РАЗБУШЕВАЛСЯ
Поскольку все разъехались, субботу и воскресенье я провел с дедом. Он приободрился, но все же я опасаюсь за его здоровье, поэтому взял с него слово, что он покажется врачу – что-то не нравятся мне его отеки под глазами и землистая бледность. Еще убедил его больше гулять и меньше заниматься делами. Спросил про Николая и Ивана.
– Эх, Сашка, если бы ты знал, сколько мне эти два обалдуя крови попортили… – расстроился дед, – совсем от рук отбились, пьянствуют вместе, с девками срамными гуляют. Иван лавку продал, да деньги они уже прогуляли, вот скоро опять заявятся попрошайничать. А не дашь, грозятся ославить, мол, сына и внука держу в черном теле, жаден и крови родной не помню. В газетках, говорят, фельетон про тебя пропечатаем, как про купца-самодура и сквалыгу, у тебя сразу приличных покупателей не станет. Говорят, у нас знакомые газетчики такие есть, что «ради красного словца не пожалеют и отца».
– А ты им скажи, что сам про них пропечатаешь, что они на шее у старика сидят, не работают и только деньги пропивают, – предложил я, – и что они получат хоть копейку только тогда, когда сами ее заработают. Охрану свою удвой, а то ведь я эту братию знаю, Николаша хоть и трус, но может кого подослать, да и Иван не подарок, по себе знаю.
– Да что они умеют, эти два лодыря?
– Пусть хоть землю копают под фундаменты нового завода, платить ты им будешь, конечно, больше, чем простым землекопам, но здоровый труд на свежем воздухе быстро из них дурь выбьет. А не захотят – пусть катятся на все четыре стороны. Хочешь, я сам с ними поговорю? Где они хоть обитают?
– Не знаю я, Саша, два месяца назад их видел, когда они за деньгами приходили.
– Вот и направь обалдуев ко мне в Питер, я им работенку найду. Скажи, что я, мол, рядом с дворцом живу, с царем чай пью, скоро генералом стану и денег у меня видимо-невидимо.
Ну их, этих дураков, – решил я переключить разговор на более важные дела, – лучше, дед, о хороших людях поговорим. Вчера у меня был разговор с химиками из Купавны – Воскресенским и Парамоновым. Они по моей подсказке изобрели два новых лекарства: одно должно при простуде помогать – жар сбивает и боль утоляет, а второе – очень важное, это лекарство чахотку лечить может. Только надо испытания опять в Медицинской академии провести, вот я этим и займусь, как приеду. А ты мне передай все лекарство, что они сделают – там всего несколько фунтов, они все подготовят к отправке, а я заберу посылку в Гостином дворе, или пусть мне ее домой доставят. И вообще, дед, поставь себе телефон: в Купавне есть, а у тебя в доме нет, непорядок это – хозяин сразу должен новости знать. Так вот, производство этих лекарств сложное, они там самодельный реактор, котел такой, сделали, а в нем давление, как в паровозе – не ровен час, рванет. Ты хороших котельщиков найди, это Мефодий Парамонов подскажет, предохранительный клапан и манометр поставить обязательно. В общем, пусть управляющий им поможет, там кучу денег можно заработать, только сначала привилегию получить – я им все рассказал. Привилегии пусть на них будут, они же изобрели, но нотариально подпишут тебе передачу всех прав на привилегии и патенты. Когда это все сделаешь – выплатишь им по пять тысяч на брата, – они просто прыгать от восторга будут.
И дай рекламу в газетах про СЦ, я скажу когда, наверно, недели через две, когда научные статьи выйдут, а «Неделя» будет после Пасхи – готовься отгружать СЦ, все распродашь, обещаю, и еще, как увидишь, что спрос пошел – начинай новую партию делать, вдвое, а то и вчетверо больше. В Питере уже пошли слухи про новый препарат, узнай у доктора Леонтия Матвеевича из Первой Градской про его результаты лечения больных, он же закупал у тебя СЦ, вот пусть и рекомендует. А ты с ним СЦ расплачивайся за каждые проданные с его подачи десять фунтов – один фунт ему, пусть и своих коллег к тебе приводит – за то скидка ему будет.
Выйдя на службу, я отправил городской почтой сочиненное еще накануне письмо Менделееву, в котором в самом вежливом тоне выражал недоумение в отказе от дома и просил объяснить, почему такая немилость и в чем конкретно заключается моя вина. Затем поспешил доложиться Агееву и застал у него в кабинете некоего гражданского человека лет тридцати, бравого вида, с длинными усами и короткой бородкой на загорелом до черноты лице.
– Знакомьтесь, Александр Павлович, – представил мне незнакомца полковник, хотя как мне показалось, он не очень обрадовался моему внезапному появлению у него в кабинете, – мой заместитель по внешним разведывательным делам, есаул[38]Кубанского казачьего войска Николай Степанович Леонтьев[39], член Русского Географического общества, путешественник, объездивший много стран. Сейчас Николай Степанович отправляется в очередную азиатскую поездку, а я оставлю за собой европейское направление, по старой памяти, так сказать.
Я представился и не стал мешать их конфиденциальной беседе, а поехал на полигон Ораниенбаумской офицерской школы, надо было доводить до ума мою тачанку и практиковаться в стрельбе, тем более что к середине мая дороги просохли и со дня на день может быть испытание нового лафета и пулемета Максима.
До Ораниенбаума доехали без приключений, получив в арсенале и поставив на тарантас пулемет, но еще до того как мы поехали на пулеметную позицию, я услышал знакомые взрывы гранат и велел вознице подъехать поближе к кучке офицеров.
– Господа, что здесь происходит, – спросил я, приглядываясь, как спрятавшийся в окопе офицер неловко выбрасывал за бруствер, метров на десять-пятнадцать, мои «лимонки».
– Вот, господин надворный советник, бомбы ручные испытываем, – ответил старший по званию и возрасту штабс-капитан, видимо, возглавлявший группу обер-офицеров – слушателей курсов.
– А вас не проинструктировали, как это надо делать? – спросил я штабс-капитана.
– Нет, приехал какой-то поручик-артиллерист, а с ним на телеге привезли ящик этих штук, – показал штабс-капитан на открытый ящик, где в соломе лежали рядами гранаты. – Сказал, что нужно выдергивать кольцо и бросать их, спрятавшись в окопе. Потом отчет написать, как бомбы сработали.
– Я понял, что вы здесь старший, – спросил я капитана, – прикажите остановить это безобразие, иначе кто-нибудь непременно убьется до смерти. Я – изобретатель этих бомб и покажу, как надо действовать.
Капитан остановил «испытания». Мне же пришлось прочитать целую лекцию о действиях пехоты с гранатами и рассказать, как надо проводить испытания.
– Теперь я сам покажу, как надо метать. Эта граната наступательная, а оборонительная в два раза больше и у нее на корпусе есть насечки, похожие на ананас, поэтому ее прозвали ананаской, а это гладкая – лимонка[40]. Осколки лимонки летят на пятнадцать саженей, не дальше, поэтому прятаться не надо, надеюсь, что каждый из вас умеет бросать камни дальше пятнадцати саженей, но все равно сначала попробуем без запала, без него бомба не взрывается ни при каких условиях.
Я отошел на пятнадцать саженей и продемонстрировал это, вывернув запал и бросив бомбу себе под ноги (некоторые при этом вздрогнули). Повторив так пару раз, вернулся к офицерам и показал, как нужно метать гранату, сделав два шага.
– Сначала потренируемся без запала – один бросает, а другой в поле собирает гранаты. Чтобы было интереснее, обозначим круг в двадцати саженях, туда нужно забросить гранату.
После того как отряженные капитаном два молоденьких подпоручика обозначили камнями что-то похожее на круг, я показал, как легко можно туда забросить гранату. Все попробовали по разу. Теперь надо найти десять-пятнадцать ростовых мишеней или, что лучше, соломенных чучел для обучения штыковому бою и нацепить на них мешки. Чучел не нашлось, кое-как воткнули в землю мишени, оставив фронт свободным, чтобы, если, не дай бог, граната попадет в фанерную мишень и откатится вперед на три-четыре сажени – тогда есть вероятность, что осколками может и зацепить, хотя и на излете.
– Будем считать, что это – солдаты противника, выскочившие со штыками на вас, и через полминуты они поднимут вас на эти самые штыки. Достаем ручную бомбу, выдергиваем кольцо и бросаем в центр наступающего отряда.
Ба-бах – от мишеней отлетели щепки.
– Видите, половина уже не бежит, а тихо лежит или корчится на земле, а остальных достреляете из револьвера.
Ну разве я мог отказать себе в удовольствии пострелять по ростовым мишеням из своего револьвера.
– Вот как-то так, господа.
Я посмотрел на изумленные лица офицеров. Они явно не ожидали такого представления.
– Совсем хорошо, – продолжил я пиротехническое шоу, – если у кого-нибудь найдется мел и дырки вы будете закрашивать, подсчитывая количество попаданий и куда они пришлись. Вот это и будет какая-то наука и правильный отчет о применении бомб. А то, что вы написали бы? Как скорчились в окопчике и вывалили бомбы почти себе на головы, и что все они взорвались, к счастью, никого не ранив и не убив?
Мела, конечно, ни у кого не нашлось, поэтому я попросил старшего, чтобы все бросили для пробы по две гранаты, а с остатком сделали испытание после, как я говорил, с подсчетом разлета осколков. Я сам понаблюдал за действом, поправляя, если надо, а также попросил отойти офицеров вправо-влево, а не назад от метателя, помня, как граната выскочила из потной ладошки адъютанта Петеньки и в русской армии чуть не стало на двух полных генералов меньше.