Военный чиновник
Часть 7 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Начался показ, император со свитой стояли на склоне небольшого пригорка, впереди пулеметов были расставлены ростовые мишени в 100, 200 и 300 саженях.
Перед собравшимися, как шпрехшталмейстер в цирке, господин Захариос пел соловьем об исключительных достоинствах и легкости перемещения новых лафетов с пулеметом, адаптированным под русский трехлинейный патрон. Наконец, царю это надоело, и он оборвал мсье Базиля, чаще его здесь называли Василием Васильевичем:
– Господин Захаров, у нас говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Начинайте стрельбу.
Захариос махнул рукой, и пулеметчик открыл огонь по мишеням, перенося огонь с одного ряда на другой. Судя по всему, стрелял он хорошо, обзаведясь биноклем, я видел, как мишени дергаются при попадании пуль, причем и в третьей шеренге тоже. Пулеметчик прекратил стрельбу, и царь спросил:
– Почему?
Захариос ответил, что стволу надо остыть.
– Так враг же не будет ждать, пока ваш пулемет остынет, – и, заметив, что Захариос уже хотел дать команду на огонь из другого пулемета, царь приказал: – Пусть этот стреляет дальше.
А дальше пулемет через пять минут стрельбы дал осечку, потом еще и еще.
Обручев приблизился к императору и что-то проговорил, на что царь ответил:
– Господин Захариос, наш специалист попробует вам помочь.
– Но, ваше величество, – засуетился Захариос, – я не могу разрешить постороннему копаться в моем пулемете.
– Ваш пулемет не тронут, Василий Васильевич, не волнуйтесь, наш специалист лишь посмотрит на дульное отверстие, – доброжелательно и успокаивающе произнес генерал Обручев, а потом кивнул мне.
Я достал из кармана надульный усилитель отдачи и примерил к стволу, ствол был стандартным, и поэтому надульное устройство хорошо на него село, достаточно глубоко, чтобы не перекосило при стрельбе, а тем более не слетело (лучше бы, конечно, на резьбе, но где ее тут нарезать, и времени это займет массу). Сверху, для маскировки устройства от любопытных глаз грека, я надел на мой девайс маленький черный гуттаперчевый мячик с прорезями для отвода пороховых газов.
– Можно стрелять, – сказал я Захариосу.
И пулемет, как говорится в присказке про коммуниста, «застрочил вновь»[48]. Выпустив ленту без задержек, пулеметчик прекратил огонь, а я снял насадку и вернулся на пригорок.
– Господин изобретатель, куда же вы попрятались? – услышал я голос царя. – Ну-ка, покажите, что там у вас за штучка?
– Ваше величество, эта дульная насадка усиливает отдачу и тем самым перезаряжает пулемет. Так как трехлинейный патрон имеет меньшую отдачу по сравнению с 4,2-линейным, то энергии может не хватить и будут задержки при стрельбе, что мы и видели, а перегрев тут ни при чем – кожух пулемета едва теплый.
– А шарик ты зачем надел на свою насадку?
– А чтобы грек не догадался, а то потом на пулеметах Максима меньших калибров будут такие же, а так – привилегия подана, пусть потом у нас покупают.
– Вижу, купец в тебе знатный остался, и за то, что государственный интерес блюдешь – спасибо, – сказал царь, вертя в руках насадку. – Надо же, мелкая фитюлька, а какое значение имеет…
– Это не все, ваше императорское величество, есть еще что показать! Прикажите, чтобы господин Захариос продемонстрировал подвижность лафета, если его руками придется толкать, скажем – вот на ту горочку, чтобы с нее удобнее было по вражеской пехоте огонь вести, – я показал на возвышение метров в двухстах впереди и правее позиции. – Предположим, надо фланговый огонь открыть по пехоте.
Адъютант побежал выполнять распоряжение императора, а люди Захариоса подогнали двуколку и стали разворачивать лафет, чтобы прицепить пулемет.
– Нет, Василий Васильевич, лошадок «убило», пусть твои молодцы на руках их катят.
Засекли время, пока люди Захариоса, пыхтя и обливаясь потом, тащили в гору лафет, разворачивали, устанавливали – прошло полчаса, прежде чем пулемет открыл огонь.
– Поздно, – закричал развеселившийся царь, – пехота переколола твоих пулеметчиков штыками! Ну, а теперь ты, господин изобретатель.
По моему знаку два солдата бегом покатили от тарантаса маленький лафет с пулеметом.
Бежать им пришлось саженей на двадцать дальше, так что я на месте оказался быстрее, сняв сюртук, лег на траву и нажал на гашетку, выпустив длинную очередь, встал, надел сюртук и бегом побежал обратно.
– Отменно, за десять минут управился, только мундирчик попачкал, – улыбнулся царь, – но ничего, я понимаю, что на войне, кто мун-дирчик испачкать боится, тот долго не живет. Что еще покажешь?
– Конную повозку с пулеметом, ваше императорское величество, – постарался я закрепить успех, пока Захариос не перехватил инициативу. – Пулемет на повозке полезен в конных маневренных частях, например казачьих. Он всегда готов к действию и способен открыть огонь с фланга, быстро поменять позицию или прикрыть отходящие сотни.
Пока я объяснял, солдаты сняли пулемет с колесного станка и закрепили его на тачанке. Махнув рукой, я дал кучеру знак подъехать.
– Сейчас пулеметная повозка выйдет на фланговую позицию, вон на тот пригорок, и даст очередь по отдельно стоящим мишеням, изображающим вражеских кавалеристов, спешащих нанести фланговый удар для поддержки пехоты. Отсюда полверсты будет, за русского пулеметчика и в этот раз выступлю я, – объяснил я следующий номер подошедшим господам генералам.
Прыгнув в тачанку, еще раз объяснил задачу кучеру: «Давай, братец, гони вон на ту горочку напротив больших мишеней, полверсты отсюда».
– Слушаюсь, вашскобродь[49], – ответил кучер, свистнул, гикнул, и мы понеслись.
«Только бы не перевернуться, ишь, как гонит!» – это было последнее, что я успел подумать в этой бешеной скачке, потом меня подбросило вверх, перевернуло и приложило о землю так, что свет померк, и я провалился в черноту.
Очнулся от того, что кто-то льет мне на лицо воду, именно воду, так как в рот попало на хороший глоток воды. Я проглотил и открыл глаза: надо мной склонились солдаты, еще несколько человек что-то делали поодаль. Солдат позвал командира, подошел местный ротный, спросил:
– Александр Павлович, как вы? Мы уж испугались, что вы убились до смерти, потому что, пока мы бежали, вы не пошевелились, да и лежали как мертвый, пока Зинченко вам водой не полил. Вон кучер быстро в себя пришел, особенно, когда водочки дали глотнуть. Лошадку одну пришлось пристрелить – ноги сломала, а вторая вроде ничего. Пулемет сорвало и в кусты закинуло, но вот ребята достали, вроде целый. Пулеметные ленты раскидало, сейчас собирают, там сколько было?
– Что случилось? Почему мы разбились? – спросил я ротного, едва шевеля губами. – И где государь и генералы?
– Дышло слетело, уперлось в землю, и бричка ваша полетела кувырком. Бричка вдребезги, не отремонтировать, разве что колеса еще сгодятся куда, – ответил ротный, рассматривая, что творится на позиции. – Француз (так ротный Захариоса обозвал) собрал свои манатки и уехал, остальные тоже пошли к экипажам. Вон конный сюда скачет.
Адъютант остановился у ротного и спросил о людях и повреждениях. Ротный отрапортовал, что слетело дышло у брички, сама бричка разбилась вдребезги, люди живы, одну лошадь пришлось пристрелить, пулемет цел. Конный адъютант развернул коня и поскакал докладывать. Пока он выслушивал доклад ротного, я пошевелил ногами – все работает, значит, слава богу, позвоночник не перебит, а вот одна рука, правая, пострадала – любое движение вызывает резкую боль, и похоже, что сломана ключица, это как минимум, потому что отдает еще и в плечо.
– Господин штабс-капитан, прикажите вашим людям вместе с кучером осмотреть упряжь – отчего там свалилось дышло, – попросил я ротного, для исключения постороннего вмешательства «темных сил». – И еще, похоже, у меня сломана рука, есть ли у ваших людей с собой бинты или, может быть, есть где-нибудь рядом фельдшер. Можно ли его позвать сюда, мне надо зафиксировать руку.
Бинтов не оказалось, фельдшер есть в селе Ржевка. Солдаты принесли уже снятую упряжь. Один из них сказал:
– Сдается мне, вашскобродь, что гужи подрезаны были, вот здесь поболе, а здесь помене, вот когда кучер на полном скаку поворачивать стал, оне и лопнули, – сказал солдат крестьянского вида, показывая мне упряжь, где явно были видны следы пореза с ровными краями, а потом – разлохмаченные, неровные, там, где гужи лопнули.
– Подойди-ка сюда, братец, – позвал я кучера, сидевшего с отрешенным видом под березой, к которой была привязана уцелевшая лошадка, – скажи, пожалуйста, ты сегодня никуда не отлучался от брички?
– Никак нет, вашскобродь, – отвечал кучер, подойдя поближе, – только покурить отошел к генеральским кучерам, сажен на тридцать, где генеральские коляски стояли. Лошадки мои табачного дыма не любят, вот особенно эта, которую убили, со звездочкой во лбу, его не любила.
Понятно, значит, полчаса, не меньше, лясы точил, а за это время подойти к коляске и острым ножичком подрезать упряжь, сделав вид, что похлопал по мордочке симпатичных лошадок, дело немудреное.
– А кто-нибудь крутился возле коляски? – спросил я кучера.
– Да там много кого ходило – и солдат, и статских, всех не упомнишь.
– Господин штабс-капитан, не забудьте отразить в рапорте все, о чем мы говорили про упряжь. Прошу ее хранить у себя – это важное вещественное доказательство, завтра, крайний срок – послезавтра, к вам приедут расследовать обстоятельства аварии, прошу рассказать следователю все подробно и порезы на упряжи показать. А теперь, братцы мои, перевязывайте меня холстиной потуже.
Я положил кисть руки на противоположное плечо, прижал локоть к грудной клетке и солдаты меня туго забинтовали разорванной на полосы холстиной, которой мы укрывали пулемет, пока ехали. Я велел везти себя в Военно-медицинскую академию, благо по пути, на Выборгской, для чего у командира батареи взяли подрессоренную бричку. Он было не хотел давать личный экипаж, но, когда ему сказали, что нужно отвести того штатского, а ныне надворного советника, который на испытаниях бомбу из-под генералов достал, офицер сам приехал на своей бричке и пришел узнать про мое здоровье.
Мы поехали в Петербург, и, если по грунтовке еще было ехать сносно, то, когда выехали на мощенное булыжником шоссе, – от тряски в месте перелома возникла сильная непрекращающаяся боль, стало совсем плохо. В полубессознательном состоянии меня доставили в приемный покой, вышел дежурный хирург, подтвердил мой диагноз, успокоил, что других переломов нет, но возможен ушиб внутренних органов и, скорее всего, сотрясение мозга, так как я точно минут пять-семь был без сознания. Мне сняли самодельные холщовые повязки, сняли сюртук, разрезав его рукав, я сдал ценные вещи – орден, брегет, портмоне. После ввели морфий, наложили шину, перебинтовали и отправили в палату, сказав, что утром придет профессор и решит, что со мной делать.
Утром профессор сказал, что надо делать операцию, судя по всему, обломки ключицы разошлись, не исключены и мелкие фрагменты, которые надо будет убирать. Согласен ли я на операцию?
– Конечно, согласен, куда деваться… – согласился я безоговорочно, надеясь, что все же под наркозом будут оперировать, а не по живому «а-ля Анатоль Куракин»[50]. – Только доложите генералу Обручеву, дежурный по Главному Штабу соединит с его адъютантом, и скажите, что нужен следователь, так как есть следы диверсии, подтвержденные свидетелями.
Профессор, а он вроде не узнал во мне того штатского выскочку, которого некоторое время назад «осадили» на заседании Совета, тем более что еще до Пасхи я отпустил усы, а бороду сбрил, обещал все сделать после операции.
Потом меня погрузили на каталку и повезли в операционную. Надели на лицо проволочную сетчатую маску-намордник, вроде как у Ганнибала Лектора в фильме про маньяка, и на нее положили марлю, пахнущую чем-то специфическим, слегка напоминающим эфир: хлороформ – догадался я. Велели медленно считать, и где-то на втором десятке мне захотелось вдохнуть воздуха, возникло чувство удушья и я отключился. Стал было просыпаться от боли во время операции, когда возникло ощущение, что внутри, именно внутри меня, сверлят зуб.
– Сестра, добавьте несколько капель хлороформа, вы же видите, что больной просыпается, – как в полудреме, услышал голос профессора. Видимо, сестра плеснула хлороформа от души.
Очнулся уже вечером, когда в палате начало темнеть. Рядом кто-то не переставая стонал. Рука была закована в гипс, причем отстояла под прямым углом от туловища и была еще согнута в локте в горизонтальной плоскости (так и положено фиксировать переломы ключицы). Гипс кольцом охватывал туловище, только в районе ключицы было оставлено окошечко, закрытое марлей: теперь спать можно только на спине и на левом боку. Да, «здесь вам не тут», это в XXI веке стягивают отломки ключицы титановыми пластинами на «саморезах». И гуляй с легкой лангеткой два-три месяца, потом рентгенконтроль, шурупы убирают, титан вынимают – и играй в бильярд. А здесь даже рентген не сделали при поступлении. Постой, какой рентген, он же где-то в конце века будет Конрадом Рентгеном предложен, хотя катодные вакуумные трубки, испускающие те самые Х-лучи, уже лет двадцать известны. Надо спросить здешних физиков по поводу катодных трубок, да и для оценки состояния больных туберкулезом рентген незаменим, как я собираюсь ПАСК здесь исследовать, если бактериологического посева нет, рентгена нет, только по состоянию больных: умер – не умер?
Надо использовать с пользой пребывание в ВМА, вот оклемаюсь немного, пойду смотреть состояние дел. Пашутин же обещал встречу с терапевтами по лечению туберкулеза организовать, они же и ревматические процессы тогда лечили, не было еще деления на узких специалистов, вот их же и под ацетилсалицилку можно запрячь.
Еще я много думал, кому это нужно было меня «уконтрапупить», выходит, многое замыкается на великого князя Владимира Александровича. Но он мог только отдавать приказы в угоду кому-то, кого прямо не видно. Конечно, и аристократии какой-то выскочка, оказавшийся возле государя, совсем ни к чему – вдруг захочет свой кусочек пирога, а весь государственный пирог уже поделен и никто своим куском делиться не будет. Выход – дискредитировать и убрать выскочку, не обязательно физически, просто достаточно его загнать в Урюпинск или Моршанск, где он забудет про свои «прожекты» и быстро сопьётся. А уж кандидатов в закулисные кукловоды хоть отбавляй: здесь и Нобель, у которого ТНТ отжимает динамитный бизнес, и французы с пироксилиновым проектом, и Захариос-Норденфельд (Максим увлекся очередной идеей и отошел от бизнеса, да и не интриган он «по жизни» был). А вот Базиль За-харофф был сволочным человеком и мастером интриг почище той, что случилась со мной, недаром Бернард Шоу вывел его в пьесе «Майор Барбара» под именем бизнесмена-оружейника Андершафта, девизом которого было «Without shame», то есть «без стыда», а по-русски говорят точнее – «без стыда и совести». Скорее всего, здесь с разных сторон действовали все: и князья, и французы, и Захариос, то есть, где мне, маленькому человечку, уцелеть среди таких акул, спасибо, что жив остался, пока жив…
Следователь не пришел ни сегодня, ни завтра, а только через три дня. Титулярный советник в мундире МВД (везет мне на титулярных полицейских чиновников – еще по «царьградскому шелку» помню) расспросил меня скучным голосом об обстоятельствах аварии, написал протокол, я расписался левой рукой. Чиновник скептически посмотрел на загогулину и произнес вердикт о том, что суд такая подпись не устроит, позвал начальника отделения, в присутствии которого зачитал протокол и попросил его тоже расписаться. Мой сосед, капитан-гвардеец, лежавший через проход на койке слева от меня, с интересом вслушивался в обстоятельства дела, потом спросил, что это вдруг меня, надворного советника, понесло стрелять из пулемета, да еще с брички. Рассказал ему о применении тачанки и легкого колесного станка для Максима, сказал, что я, как изобретатель этих боевых средств, должен был лично продемонстрировать их эффективность, да еще в присутствии императора.
– Как, и его императорское величество присутствовал, и вы с ним говорили? – разволновался капитан. – Я вот в Лейб-гвардии Семеновском служу, а ни разу беседовать с императором не удостоился, видел много раз, это – да, но вот чтобы говорить…
Зашел доктор, с ним начальник отделения и сказал, что они ждут Пашутина, который, узнав, что я здесь, сразу решил меня навестить, поэтому он, начальник отделения, хочет узнать, все ли у нас хорошо и нет ли каких просьб. Сестра принесла склянку с ромашками, поставив ее на подоконник, другая положила тканевые салфетки на тумбочки, санитарка стала протирать пол карболкой и унесла мыть «утки». В общем, как обычно, перед визитом начальства, – «покраска травы»[51].
Глава 7
МЕДИКО-БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ
Едва успели «навести марафет» в палате, как в коридоре раздались голоса и шаги нескольких человек, дверь распахнулась и в палату вошел целый консилиум врачей во главе с начальником академии действительным статским советником Пашутиным. Кроме него, был профессор кафедры ортопедии, который меня оперировал, начальник отделения и мой ординатор, остальных врачей я не знал, а под халатами погон и звезд не видно. Народу в палату набилось уйма, половина так и осталась стоять в коридоре: начальственный обход, всех дернули, кроме оперирующих, естественно.
– Здравствуйте, господин изобретатель, – бодрым голосом начал Пашутин, – опять к нам, но в качестве пациента? Как же вас угораздило? Слышал, что во время испытаний в присутствии государя вас выбросило из брички. Что же вы, Александр Павлович, сами всегда в пекло лезете, пулеметчиков, что ли, в России без вас нет?
– Да уж так получилось, уважаемый Виктор Васильевич, на ровном месте споткнулся, – ответил я, приняв шутливый тон Пашутина, – и на старуху бывает проруха…
– Какая же вы старуха, то есть старик, – засмеялся Пашутин, – раз бороду опять решили отпустить, в старики себя записать хотите? – И, обернувшись к начальнику отделения, совсем другим, командирским тоном произнес:
– А что же, брадобрея для офицерской палаты у вас нет? Если больной, на службе государю пострадавший, сам побриться не может, так ему заросшим дикарем ходить прикажете, милостивый государь? Докладывайте по больному…
Начальник отделения, слегка заикаясь от волнения (полчаса назад этого за ним не замечалось), стал докладывать по моей истории болезни. Интересным для меня в его докладе было сообщение об операции, что сделано: произведена репозиция отломков ключичной кости, и они через просверленные отверстия стянуты толстым кетгутом[52]. Удален мелкий отломок кости, который было невозможно зафиксировать. Рана обработана препаратом СЦ, дренирована, оставлены отсроченные швы, которые планируется затянуть на днях. Заживление идет хорошо, грануляции[53] розовые, нормальные. После затягивания швов будет оставлен контрольный дренаж.
– Видите, Александр Павлович, довелось вам на самом себе еще раз свой препарат испытать, – улыбнулся Пашутин, видимо, вспомнив мой доклад на ученом совете. – А у капитана что? – Виктор Васильевич повернулся к соседу-гвардейцу.
Из доклада ординатора я понял, что капитан получил в воскресенье, то есть за день до моего поступления, ранение штуцерной пулей на охоте. Рана в нижней трети бедра, огнестрельный перелом бедренной кости. Рана обработана, убрали отломки и намеревались спилить часть кости с двух сторон, чтобы зафиксировать отломки кости ближе друг к другу, а также для профилактики остеомиелита, который с большой вероятностью разовьется при оскольчатом переломе трубчатой кости. Тут доклад ординатора прервал профессор, сказавший, что взял риск на себя, вспомнив о препарате СЦ, так как опиливание кости привело бы к укорочению конечности минимум на два дюйма, что для строевого офицера означает конец карьеры. И вот результат – налицо заживление без признаков остеомиелита, рана чистая, гноя нет, по дренажу сукровичное отделяемое, периодические присыпки стерильным СЦ. Прогноз благоприятный.
– Вот видите, – Пашутин обратил внимание докторов на разбираемый случай, – и здесь СЦ сохранил ногу строевому офицеру, а если бы как раньше делали, то пришлось бы сопоставлять опиленные до ровного среза отломки, и еще неизвестно, не развился бы остеомиелит, потребовавший еще большего укорочения конечности. Будем надеяться, что у капитана все будет хорошо и получит он генеральские эполеты. Лечение одобряю, риск в данном случае считаю оправданным. Благодарю вас, коллеги!
Перед собравшимися, как шпрехшталмейстер в цирке, господин Захариос пел соловьем об исключительных достоинствах и легкости перемещения новых лафетов с пулеметом, адаптированным под русский трехлинейный патрон. Наконец, царю это надоело, и он оборвал мсье Базиля, чаще его здесь называли Василием Васильевичем:
– Господин Захаров, у нас говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Начинайте стрельбу.
Захариос махнул рукой, и пулеметчик открыл огонь по мишеням, перенося огонь с одного ряда на другой. Судя по всему, стрелял он хорошо, обзаведясь биноклем, я видел, как мишени дергаются при попадании пуль, причем и в третьей шеренге тоже. Пулеметчик прекратил стрельбу, и царь спросил:
– Почему?
Захариос ответил, что стволу надо остыть.
– Так враг же не будет ждать, пока ваш пулемет остынет, – и, заметив, что Захариос уже хотел дать команду на огонь из другого пулемета, царь приказал: – Пусть этот стреляет дальше.
А дальше пулемет через пять минут стрельбы дал осечку, потом еще и еще.
Обручев приблизился к императору и что-то проговорил, на что царь ответил:
– Господин Захариос, наш специалист попробует вам помочь.
– Но, ваше величество, – засуетился Захариос, – я не могу разрешить постороннему копаться в моем пулемете.
– Ваш пулемет не тронут, Василий Васильевич, не волнуйтесь, наш специалист лишь посмотрит на дульное отверстие, – доброжелательно и успокаивающе произнес генерал Обручев, а потом кивнул мне.
Я достал из кармана надульный усилитель отдачи и примерил к стволу, ствол был стандартным, и поэтому надульное устройство хорошо на него село, достаточно глубоко, чтобы не перекосило при стрельбе, а тем более не слетело (лучше бы, конечно, на резьбе, но где ее тут нарезать, и времени это займет массу). Сверху, для маскировки устройства от любопытных глаз грека, я надел на мой девайс маленький черный гуттаперчевый мячик с прорезями для отвода пороховых газов.
– Можно стрелять, – сказал я Захариосу.
И пулемет, как говорится в присказке про коммуниста, «застрочил вновь»[48]. Выпустив ленту без задержек, пулеметчик прекратил огонь, а я снял насадку и вернулся на пригорок.
– Господин изобретатель, куда же вы попрятались? – услышал я голос царя. – Ну-ка, покажите, что там у вас за штучка?
– Ваше величество, эта дульная насадка усиливает отдачу и тем самым перезаряжает пулемет. Так как трехлинейный патрон имеет меньшую отдачу по сравнению с 4,2-линейным, то энергии может не хватить и будут задержки при стрельбе, что мы и видели, а перегрев тут ни при чем – кожух пулемета едва теплый.
– А шарик ты зачем надел на свою насадку?
– А чтобы грек не догадался, а то потом на пулеметах Максима меньших калибров будут такие же, а так – привилегия подана, пусть потом у нас покупают.
– Вижу, купец в тебе знатный остался, и за то, что государственный интерес блюдешь – спасибо, – сказал царь, вертя в руках насадку. – Надо же, мелкая фитюлька, а какое значение имеет…
– Это не все, ваше императорское величество, есть еще что показать! Прикажите, чтобы господин Захариос продемонстрировал подвижность лафета, если его руками придется толкать, скажем – вот на ту горочку, чтобы с нее удобнее было по вражеской пехоте огонь вести, – я показал на возвышение метров в двухстах впереди и правее позиции. – Предположим, надо фланговый огонь открыть по пехоте.
Адъютант побежал выполнять распоряжение императора, а люди Захариоса подогнали двуколку и стали разворачивать лафет, чтобы прицепить пулемет.
– Нет, Василий Васильевич, лошадок «убило», пусть твои молодцы на руках их катят.
Засекли время, пока люди Захариоса, пыхтя и обливаясь потом, тащили в гору лафет, разворачивали, устанавливали – прошло полчаса, прежде чем пулемет открыл огонь.
– Поздно, – закричал развеселившийся царь, – пехота переколола твоих пулеметчиков штыками! Ну, а теперь ты, господин изобретатель.
По моему знаку два солдата бегом покатили от тарантаса маленький лафет с пулеметом.
Бежать им пришлось саженей на двадцать дальше, так что я на месте оказался быстрее, сняв сюртук, лег на траву и нажал на гашетку, выпустив длинную очередь, встал, надел сюртук и бегом побежал обратно.
– Отменно, за десять минут управился, только мундирчик попачкал, – улыбнулся царь, – но ничего, я понимаю, что на войне, кто мун-дирчик испачкать боится, тот долго не живет. Что еще покажешь?
– Конную повозку с пулеметом, ваше императорское величество, – постарался я закрепить успех, пока Захариос не перехватил инициативу. – Пулемет на повозке полезен в конных маневренных частях, например казачьих. Он всегда готов к действию и способен открыть огонь с фланга, быстро поменять позицию или прикрыть отходящие сотни.
Пока я объяснял, солдаты сняли пулемет с колесного станка и закрепили его на тачанке. Махнув рукой, я дал кучеру знак подъехать.
– Сейчас пулеметная повозка выйдет на фланговую позицию, вон на тот пригорок, и даст очередь по отдельно стоящим мишеням, изображающим вражеских кавалеристов, спешащих нанести фланговый удар для поддержки пехоты. Отсюда полверсты будет, за русского пулеметчика и в этот раз выступлю я, – объяснил я следующий номер подошедшим господам генералам.
Прыгнув в тачанку, еще раз объяснил задачу кучеру: «Давай, братец, гони вон на ту горочку напротив больших мишеней, полверсты отсюда».
– Слушаюсь, вашскобродь[49], – ответил кучер, свистнул, гикнул, и мы понеслись.
«Только бы не перевернуться, ишь, как гонит!» – это было последнее, что я успел подумать в этой бешеной скачке, потом меня подбросило вверх, перевернуло и приложило о землю так, что свет померк, и я провалился в черноту.
Очнулся от того, что кто-то льет мне на лицо воду, именно воду, так как в рот попало на хороший глоток воды. Я проглотил и открыл глаза: надо мной склонились солдаты, еще несколько человек что-то делали поодаль. Солдат позвал командира, подошел местный ротный, спросил:
– Александр Павлович, как вы? Мы уж испугались, что вы убились до смерти, потому что, пока мы бежали, вы не пошевелились, да и лежали как мертвый, пока Зинченко вам водой не полил. Вон кучер быстро в себя пришел, особенно, когда водочки дали глотнуть. Лошадку одну пришлось пристрелить – ноги сломала, а вторая вроде ничего. Пулемет сорвало и в кусты закинуло, но вот ребята достали, вроде целый. Пулеметные ленты раскидало, сейчас собирают, там сколько было?
– Что случилось? Почему мы разбились? – спросил я ротного, едва шевеля губами. – И где государь и генералы?
– Дышло слетело, уперлось в землю, и бричка ваша полетела кувырком. Бричка вдребезги, не отремонтировать, разве что колеса еще сгодятся куда, – ответил ротный, рассматривая, что творится на позиции. – Француз (так ротный Захариоса обозвал) собрал свои манатки и уехал, остальные тоже пошли к экипажам. Вон конный сюда скачет.
Адъютант остановился у ротного и спросил о людях и повреждениях. Ротный отрапортовал, что слетело дышло у брички, сама бричка разбилась вдребезги, люди живы, одну лошадь пришлось пристрелить, пулемет цел. Конный адъютант развернул коня и поскакал докладывать. Пока он выслушивал доклад ротного, я пошевелил ногами – все работает, значит, слава богу, позвоночник не перебит, а вот одна рука, правая, пострадала – любое движение вызывает резкую боль, и похоже, что сломана ключица, это как минимум, потому что отдает еще и в плечо.
– Господин штабс-капитан, прикажите вашим людям вместе с кучером осмотреть упряжь – отчего там свалилось дышло, – попросил я ротного, для исключения постороннего вмешательства «темных сил». – И еще, похоже, у меня сломана рука, есть ли у ваших людей с собой бинты или, может быть, есть где-нибудь рядом фельдшер. Можно ли его позвать сюда, мне надо зафиксировать руку.
Бинтов не оказалось, фельдшер есть в селе Ржевка. Солдаты принесли уже снятую упряжь. Один из них сказал:
– Сдается мне, вашскобродь, что гужи подрезаны были, вот здесь поболе, а здесь помене, вот когда кучер на полном скаку поворачивать стал, оне и лопнули, – сказал солдат крестьянского вида, показывая мне упряжь, где явно были видны следы пореза с ровными краями, а потом – разлохмаченные, неровные, там, где гужи лопнули.
– Подойди-ка сюда, братец, – позвал я кучера, сидевшего с отрешенным видом под березой, к которой была привязана уцелевшая лошадка, – скажи, пожалуйста, ты сегодня никуда не отлучался от брички?
– Никак нет, вашскобродь, – отвечал кучер, подойдя поближе, – только покурить отошел к генеральским кучерам, сажен на тридцать, где генеральские коляски стояли. Лошадки мои табачного дыма не любят, вот особенно эта, которую убили, со звездочкой во лбу, его не любила.
Понятно, значит, полчаса, не меньше, лясы точил, а за это время подойти к коляске и острым ножичком подрезать упряжь, сделав вид, что похлопал по мордочке симпатичных лошадок, дело немудреное.
– А кто-нибудь крутился возле коляски? – спросил я кучера.
– Да там много кого ходило – и солдат, и статских, всех не упомнишь.
– Господин штабс-капитан, не забудьте отразить в рапорте все, о чем мы говорили про упряжь. Прошу ее хранить у себя – это важное вещественное доказательство, завтра, крайний срок – послезавтра, к вам приедут расследовать обстоятельства аварии, прошу рассказать следователю все подробно и порезы на упряжи показать. А теперь, братцы мои, перевязывайте меня холстиной потуже.
Я положил кисть руки на противоположное плечо, прижал локоть к грудной клетке и солдаты меня туго забинтовали разорванной на полосы холстиной, которой мы укрывали пулемет, пока ехали. Я велел везти себя в Военно-медицинскую академию, благо по пути, на Выборгской, для чего у командира батареи взяли подрессоренную бричку. Он было не хотел давать личный экипаж, но, когда ему сказали, что нужно отвести того штатского, а ныне надворного советника, который на испытаниях бомбу из-под генералов достал, офицер сам приехал на своей бричке и пришел узнать про мое здоровье.
Мы поехали в Петербург, и, если по грунтовке еще было ехать сносно, то, когда выехали на мощенное булыжником шоссе, – от тряски в месте перелома возникла сильная непрекращающаяся боль, стало совсем плохо. В полубессознательном состоянии меня доставили в приемный покой, вышел дежурный хирург, подтвердил мой диагноз, успокоил, что других переломов нет, но возможен ушиб внутренних органов и, скорее всего, сотрясение мозга, так как я точно минут пять-семь был без сознания. Мне сняли самодельные холщовые повязки, сняли сюртук, разрезав его рукав, я сдал ценные вещи – орден, брегет, портмоне. После ввели морфий, наложили шину, перебинтовали и отправили в палату, сказав, что утром придет профессор и решит, что со мной делать.
Утром профессор сказал, что надо делать операцию, судя по всему, обломки ключицы разошлись, не исключены и мелкие фрагменты, которые надо будет убирать. Согласен ли я на операцию?
– Конечно, согласен, куда деваться… – согласился я безоговорочно, надеясь, что все же под наркозом будут оперировать, а не по живому «а-ля Анатоль Куракин»[50]. – Только доложите генералу Обручеву, дежурный по Главному Штабу соединит с его адъютантом, и скажите, что нужен следователь, так как есть следы диверсии, подтвержденные свидетелями.
Профессор, а он вроде не узнал во мне того штатского выскочку, которого некоторое время назад «осадили» на заседании Совета, тем более что еще до Пасхи я отпустил усы, а бороду сбрил, обещал все сделать после операции.
Потом меня погрузили на каталку и повезли в операционную. Надели на лицо проволочную сетчатую маску-намордник, вроде как у Ганнибала Лектора в фильме про маньяка, и на нее положили марлю, пахнущую чем-то специфическим, слегка напоминающим эфир: хлороформ – догадался я. Велели медленно считать, и где-то на втором десятке мне захотелось вдохнуть воздуха, возникло чувство удушья и я отключился. Стал было просыпаться от боли во время операции, когда возникло ощущение, что внутри, именно внутри меня, сверлят зуб.
– Сестра, добавьте несколько капель хлороформа, вы же видите, что больной просыпается, – как в полудреме, услышал голос профессора. Видимо, сестра плеснула хлороформа от души.
Очнулся уже вечером, когда в палате начало темнеть. Рядом кто-то не переставая стонал. Рука была закована в гипс, причем отстояла под прямым углом от туловища и была еще согнута в локте в горизонтальной плоскости (так и положено фиксировать переломы ключицы). Гипс кольцом охватывал туловище, только в районе ключицы было оставлено окошечко, закрытое марлей: теперь спать можно только на спине и на левом боку. Да, «здесь вам не тут», это в XXI веке стягивают отломки ключицы титановыми пластинами на «саморезах». И гуляй с легкой лангеткой два-три месяца, потом рентгенконтроль, шурупы убирают, титан вынимают – и играй в бильярд. А здесь даже рентген не сделали при поступлении. Постой, какой рентген, он же где-то в конце века будет Конрадом Рентгеном предложен, хотя катодные вакуумные трубки, испускающие те самые Х-лучи, уже лет двадцать известны. Надо спросить здешних физиков по поводу катодных трубок, да и для оценки состояния больных туберкулезом рентген незаменим, как я собираюсь ПАСК здесь исследовать, если бактериологического посева нет, рентгена нет, только по состоянию больных: умер – не умер?
Надо использовать с пользой пребывание в ВМА, вот оклемаюсь немного, пойду смотреть состояние дел. Пашутин же обещал встречу с терапевтами по лечению туберкулеза организовать, они же и ревматические процессы тогда лечили, не было еще деления на узких специалистов, вот их же и под ацетилсалицилку можно запрячь.
Еще я много думал, кому это нужно было меня «уконтрапупить», выходит, многое замыкается на великого князя Владимира Александровича. Но он мог только отдавать приказы в угоду кому-то, кого прямо не видно. Конечно, и аристократии какой-то выскочка, оказавшийся возле государя, совсем ни к чему – вдруг захочет свой кусочек пирога, а весь государственный пирог уже поделен и никто своим куском делиться не будет. Выход – дискредитировать и убрать выскочку, не обязательно физически, просто достаточно его загнать в Урюпинск или Моршанск, где он забудет про свои «прожекты» и быстро сопьётся. А уж кандидатов в закулисные кукловоды хоть отбавляй: здесь и Нобель, у которого ТНТ отжимает динамитный бизнес, и французы с пироксилиновым проектом, и Захариос-Норденфельд (Максим увлекся очередной идеей и отошел от бизнеса, да и не интриган он «по жизни» был). А вот Базиль За-харофф был сволочным человеком и мастером интриг почище той, что случилась со мной, недаром Бернард Шоу вывел его в пьесе «Майор Барбара» под именем бизнесмена-оружейника Андершафта, девизом которого было «Without shame», то есть «без стыда», а по-русски говорят точнее – «без стыда и совести». Скорее всего, здесь с разных сторон действовали все: и князья, и французы, и Захариос, то есть, где мне, маленькому человечку, уцелеть среди таких акул, спасибо, что жив остался, пока жив…
Следователь не пришел ни сегодня, ни завтра, а только через три дня. Титулярный советник в мундире МВД (везет мне на титулярных полицейских чиновников – еще по «царьградскому шелку» помню) расспросил меня скучным голосом об обстоятельствах аварии, написал протокол, я расписался левой рукой. Чиновник скептически посмотрел на загогулину и произнес вердикт о том, что суд такая подпись не устроит, позвал начальника отделения, в присутствии которого зачитал протокол и попросил его тоже расписаться. Мой сосед, капитан-гвардеец, лежавший через проход на койке слева от меня, с интересом вслушивался в обстоятельства дела, потом спросил, что это вдруг меня, надворного советника, понесло стрелять из пулемета, да еще с брички. Рассказал ему о применении тачанки и легкого колесного станка для Максима, сказал, что я, как изобретатель этих боевых средств, должен был лично продемонстрировать их эффективность, да еще в присутствии императора.
– Как, и его императорское величество присутствовал, и вы с ним говорили? – разволновался капитан. – Я вот в Лейб-гвардии Семеновском служу, а ни разу беседовать с императором не удостоился, видел много раз, это – да, но вот чтобы говорить…
Зашел доктор, с ним начальник отделения и сказал, что они ждут Пашутина, который, узнав, что я здесь, сразу решил меня навестить, поэтому он, начальник отделения, хочет узнать, все ли у нас хорошо и нет ли каких просьб. Сестра принесла склянку с ромашками, поставив ее на подоконник, другая положила тканевые салфетки на тумбочки, санитарка стала протирать пол карболкой и унесла мыть «утки». В общем, как обычно, перед визитом начальства, – «покраска травы»[51].
Глава 7
МЕДИКО-БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ
Едва успели «навести марафет» в палате, как в коридоре раздались голоса и шаги нескольких человек, дверь распахнулась и в палату вошел целый консилиум врачей во главе с начальником академии действительным статским советником Пашутиным. Кроме него, был профессор кафедры ортопедии, который меня оперировал, начальник отделения и мой ординатор, остальных врачей я не знал, а под халатами погон и звезд не видно. Народу в палату набилось уйма, половина так и осталась стоять в коридоре: начальственный обход, всех дернули, кроме оперирующих, естественно.
– Здравствуйте, господин изобретатель, – бодрым голосом начал Пашутин, – опять к нам, но в качестве пациента? Как же вас угораздило? Слышал, что во время испытаний в присутствии государя вас выбросило из брички. Что же вы, Александр Павлович, сами всегда в пекло лезете, пулеметчиков, что ли, в России без вас нет?
– Да уж так получилось, уважаемый Виктор Васильевич, на ровном месте споткнулся, – ответил я, приняв шутливый тон Пашутина, – и на старуху бывает проруха…
– Какая же вы старуха, то есть старик, – засмеялся Пашутин, – раз бороду опять решили отпустить, в старики себя записать хотите? – И, обернувшись к начальнику отделения, совсем другим, командирским тоном произнес:
– А что же, брадобрея для офицерской палаты у вас нет? Если больной, на службе государю пострадавший, сам побриться не может, так ему заросшим дикарем ходить прикажете, милостивый государь? Докладывайте по больному…
Начальник отделения, слегка заикаясь от волнения (полчаса назад этого за ним не замечалось), стал докладывать по моей истории болезни. Интересным для меня в его докладе было сообщение об операции, что сделано: произведена репозиция отломков ключичной кости, и они через просверленные отверстия стянуты толстым кетгутом[52]. Удален мелкий отломок кости, который было невозможно зафиксировать. Рана обработана препаратом СЦ, дренирована, оставлены отсроченные швы, которые планируется затянуть на днях. Заживление идет хорошо, грануляции[53] розовые, нормальные. После затягивания швов будет оставлен контрольный дренаж.
– Видите, Александр Павлович, довелось вам на самом себе еще раз свой препарат испытать, – улыбнулся Пашутин, видимо, вспомнив мой доклад на ученом совете. – А у капитана что? – Виктор Васильевич повернулся к соседу-гвардейцу.
Из доклада ординатора я понял, что капитан получил в воскресенье, то есть за день до моего поступления, ранение штуцерной пулей на охоте. Рана в нижней трети бедра, огнестрельный перелом бедренной кости. Рана обработана, убрали отломки и намеревались спилить часть кости с двух сторон, чтобы зафиксировать отломки кости ближе друг к другу, а также для профилактики остеомиелита, который с большой вероятностью разовьется при оскольчатом переломе трубчатой кости. Тут доклад ординатора прервал профессор, сказавший, что взял риск на себя, вспомнив о препарате СЦ, так как опиливание кости привело бы к укорочению конечности минимум на два дюйма, что для строевого офицера означает конец карьеры. И вот результат – налицо заживление без признаков остеомиелита, рана чистая, гноя нет, по дренажу сукровичное отделяемое, периодические присыпки стерильным СЦ. Прогноз благоприятный.
– Вот видите, – Пашутин обратил внимание докторов на разбираемый случай, – и здесь СЦ сохранил ногу строевому офицеру, а если бы как раньше делали, то пришлось бы сопоставлять опиленные до ровного среза отломки, и еще неизвестно, не развился бы остеомиелит, потребовавший еще большего укорочения конечности. Будем надеяться, что у капитана все будет хорошо и получит он генеральские эполеты. Лечение одобряю, риск в данном случае считаю оправданным. Благодарю вас, коллеги!