Власть пса

Фил вышел из залы и покинул дом братства.

Два года спустя Джордж (сам теперь первокурсник) с нетерпением ждал, что члены братств точно так же придут и за ним. Он сидел в своей комнате за письменным столом, расставив широкие стопы и глядя на квадратные ладони. Лицо застыло в приветственной улыбке: готов обрадоваться первому, кто постучит в дверь. Из коридора доносились голоса, радостный смех, а после – шаги по лестнице.

На неделе Джордж разузнал последние новости моды и тут же, весь в испарине, отправился покупать обновки. Он сразу переоделся в новый костюм и вышел из примерочной совершенно преображенным.

И вот он сидел и ждал, прочно расставив широкие стопы в новых ботинках.

– Наверное, не отошли еще от того, что я им устроил, – позже утешал его Фил. – Может, дело и не в тебе совсем.

Однако Джордж никогда ему не верил. На всю жизнь он запомнил, как сидел в той комнате – коренастый юноша с широкими стопами. Когда голоса в коридоре стихли, Джордж надел новую пижаму и лег в постель. Из окна слышались песни и голоса, тяжел был воздух калифорнийской ночи – но не от горького запаха полыни, а от аромата неведомых цветов.

Февральское солнце ярко освещало заснеженную долину и ослепительным блеском сияло на стеклах старого «рео». Сощурив глаза, Джордж и Роуз мчались в Херндон на встречу банкиров. Джордж – в шубе из бизоньей шкуры, перчатках, меховых наушниках и городской шляпе. Роуз – в шляпке, надетой поверх шапочки из тюленьей кожи, громоздких рукавицах и с тяжелым одеялом, подоткнутым вокруг ног. Машина подпрыгивала на обледенелых ухабах, и стоило ей разогнаться быстрее двадцати миль в час, как – тартарарах – начинали громыхать снежные цепи. Красный столбик «мото-метра», установленного на крышке радиатора, показывал, что до опасной черты еще далеко. Вода в радиаторах постоянно закипала, замерзала и закипала снова. Кто-то добавлял в воду мед, – это помогало охладить мотор и предохраняло от замерзания. Кто-то использовал керосин. Однако Джордж понимал, что керосин разъедает шланги, и, если протечет на мотор, машина может взорваться, и потому – довольно успешно – решал проблему при помощи древесного спирта.

– Придумали бы какое-нибудь средство, которое не выкипало бы в радиаторе, – сетовал мужчина. – Мне кажется, нам стоит обзавестись «франклином».

«Франклин» – машина хорошая. Мотор с воздушным охлаждением. Но имелись у него и недостатки, о которых не мог не знать Джордж. В него нельзя было залить горячей воды, чтобы мотор заработал, и потому приходилось включать передачу и разгонять машину упряжкой добрых лошадей.

– Даже не знаю, – признался Джордж, – как-то проще было раньше, когда автомобили еще не появились. Не нужно покупать машину, ведь, как бы тебе ни хотелось, машин просто не существовало.

Роуз расхохоталась.

– Что смешного?

– Ты! Ты очень смешной.

– А что я больше всего хотел бы, – довольно ухмыльнулся Джордж, – так это «пирс».

– Что же мешает?

– Глупо это будет выглядеть.

Спустя немного времени Роуз вдруг воскликнула:

– Вот, кажется, чудесное место!

– Какое место? Для чего?

– Для пикника.

Усмехнувшись, Джордж огляделся по сторонам: заснеженная равнина, вдалеке стога сена выглядят бурыми точками, вокруг которых толпится скот – аморфное пятно растекающегося по долине стада. В никуда ведут свежие заячьи следы вдоль дороги. Торчат хрупкие, прихваченные морозом веточки полыни.

– Взгляни, какой открывается вид. Горы! Остановимся на обочине? – Обернувшись, Роуз достала из-под груды одеял сверток и небольшой термос. – Горячий кофе и сэндвичи.

– Ладно, уговорила. Но ведь еще и полудня нет! Знаешь, я в жизни и крошки не съел в неположенное время.

После хорошего горячего кофе особенно приятной показалась и сигарета.

– Сомневаюсь, что во всей стране хоть раз кто-то додумывался устроить пикник в машине, – восхищался Джордж.

Ему не терпелось добраться до Херндона и рассказать об этом банкирам. Только представьте лицо старины Фостера!

– Раньше терпеть не мог эти поездки. После встречи то один, то другой зовут меня к себе поужинать, а на деле только и мечтают сплавить кому-нибудь другому. Их жены совершенно не знают, как вести себя в моем обществе. Там не место для одиночек, а собеседник из меня никудышный. Не то что Фил. Я им всегда отвечаю, что занят, и уезжаю домой или иду в «Херндон-хаус». Знаешь что, Роуз?

– Что?

– Ладно, забудь.

Джордж едва не разоткровенничался и не признался ей, как однажды в «Херндон-хаус» он задернул занавески ресторанной кабинки, чтобы никто не видел его сидящим в одиночестве.

– Я хотел сказать, здорово быть не одному.

– Ты больше никогда не будешь один, Джордж.

– Я думаю, стоит иногда приглашать кого-нибудь на ужин к нам на ранчо. Не знаю, правда, с кого начать: они все очень приятные, приветливые люди. Бывает, хочется, чтобы к нам кто-то приезжал, наши собственные друзья, понимаешь? Мы могли бы нанять девушку, которая будет прислуживать за столом. Раньше, при моей матери, у нас жила одна такая. У тебя есть колокольчик, звонишь в него – и приходит девушка. Так вот раньше и было.

– Ты правда думаешь, что нам нужна такая девушка?

– Ну, не то чтобы нужна, но я не прочь обзавестись служанкой.

– Думаю, будет здорово.

– Сама посуди, тебе не нужно следить за ужином, хочешь – отойди от стола, побеседуй с кем-нибудь. А потом ты могла бы играть на пианино, если бы оно у нас было, конечно. Я так люблю, когда ты играешь. Моя матушка не умела играть, мы всегда слушали «виктролу»… Я не слишком много болтаю?


– Мне нравится, как ты болтаешь.

– Не хотел бы, чтобы это вошло в привычку.

Мельком в отражении стекла Джордж увидел быструю улыбку Роуз. Не поворачивая головы, он взял девушку за руку, и сердце его наполнилось невыразимой нежностью. Только сейчас он заметил, что она всегда улыбалась, что бы ни делала, даже когда просто распаковывала сэндвич на переднем сиденье машины. Джордж был поражен: замечал ли это кто-нибудь?

Первое, что видишь, приезжая в Херндон, – зерновой элеватор, щипец жестяной крыши, сияющий на солнце. Затем углепогрузочную станцию, черную, громоздкую, стоящую на путях, будто гигантский детеныш неведомого животного. И, наконец, сложенное из кирпича готическое здание педагогического колледжа, задающее тон всему городу. Именно сюда со всего штата съезжались миловидные юноши и девушки, что сидели в кафе-мороженых на стульях с тяжелыми витыми ножками и обсуждали книги, держа друг друга за руки.

Из кирпичного здания больницы тянуло ароматами вареной картошки, жареного мяса и хлороформа. «Тартарарах», – гремели снежные цепи. Чувство, которое испытала Роуз, въехав в город, было хорошо знакомо приезжавшим сюда жителям окрестных ранчо. При виде витрин магазинов, огромных часов над лавкой ювелира, помятых лиц мужчин в окнах бильярдных, резвящихся собак на снежных просторах за железнодорожной станцией, бетонного фонтанчика (хоть и пустующего зимой) со струей воды, льющейся из львиной пасти в чашу в форме ракушки, где могут утолить жажду редкие нынче лошади – у заезжих сельчан будто появлялись цель и радость в жизни.

Перед «Херндон-хаус» косыми рядами стояли автомобили, а внутри, развалившись в больших зеленых кожаных креслах, сидели их гордые хозяева – престарелые владельцы ранчо; презрительно оглядывали машины и пробегающих мимо, дрожащих от холода пешеходов. «Неудивительно, – поддакивали они друг другу, ерзая в креслах и устраивая поудобнее старые кости. – Не умеют городские тепло одеваться». Старики без конца ворчали и брюзжали, ибо было в них слишком много злости – они злились на правительство и на цены, на новые времена, на собственных детей и любимых внуков. Злились, что дети с внуками слишком редко навещают их и редко привозят правнуков, а если и приезжают, приходится выслушивать их вечные жалобы на то, как трудно им отложить дела. Старикам не часто выдавался шанс утолить свое любопытство, поухаживать за гостями за ужином, в конце концов, сводить детей на движущиеся картинки или просто погулять с ними: молодые вечно спешили вернуться на ранчо.

Им нужно на ранчо, вот они и уезжают. Ну ничего, женимся еще раз и перепишем завещания! Девицы в городе будут счастливы ухватиться за такую возможность! Впрочем, молодых это только разозлит, а старики станут еще более одинокими: ведь им никогда не увидеть собственных правнуков!

В нише у входа в обеденный зал стенографистка выстукивала жалобы и пожелания. Открывалась и закрывалась дверь в мужскую уборную, откуда доносились шипение и вздохи латунного механического крана и коротко мелькали белые плитки пола – точно такие же, что и в холле гостиницы. Повсюду сверкали улыбки приветствовавших друг друга гостей, и среди них смущенно кривили рты не привыкшие к городскому ритму посетители.

Сегодня в «Херндон-хаус» было особенно людно. В холле поднялась ужасная суматоха: забыв о родителях, повсюду бегали дети и скользили, выпрямив ноги, на плитках пола. Со стойки на них смотрел гостиничный клерк, недовольный тем, что не может прекратить безобразие.

– Ого, ну и народу сегодня, – сбавив скорость, подметил Джордж. – Кто-то важный приехал.

Вскоре они и сами увидели: за углом, у бокового входа, стояли два черных лимузина с шоферами внутри.

– Ах, ну да. Это же кортеж губернатора. Большой вечер в гостинице. Совсем забыл.

– Что забыл?

– Забыл ему ответить. Меня приглашали на встречу, но я думал только о тебе и нашей свадьбе… Совсем забыл и так ничего и не написал. Впрочем, у меня все равно встреча с банкирами.

– То есть ты с ним знаком?

– Ну так, встречал пару раз в столице. Старик Джентльмен хорошо его знает, они с губернатором вроде приятелей.

Джордж остановил машину у фасада из красного кирпича. Именно здесь, в специально отведенной комнате, собирались директора банков и говорили о деньгах. После встречи по обыкновению они отправлялись на обед в «Шугар боул», заказывали жареного палтуса или стейк, а на десерт угощались пирогом.

– Встретимся в гостинице в три. Питеру от меня привет, спроси, может, ему хочется чего.

– Буду скучать по тебе, – прошептала Роуз, пересаживаясь за руль.

– Скучать по мне? – Лицо Джорджа засияло. – Правда? Как мило.

Когда девушка наклонилась поцеловать его, Джордж залился краской. Что за день, что за дивный день сегодня! Сначала пикник в разгаре зимы, а теперь чудесная девушка целует тебя посреди города, прямо перед банком с активами на пятнадцать миллионов долларов. Какие странные, удивительные вещи могут случиться с мужчиной, прояви он толику терпения.

– И ты по мне скучай, пожалуйста.

– Я хотел тебе сказать кое-что, всю дорогу собирался… Сказать, как я тобой горжусь и как я счастлив.

На этом Джордж, так и не решившись произнести нечто невыносимо деликатное, ушел и скрылся в здании банка.



В доме, где жил и столовался Питер, постояльцы, повинуясь табличке у входа, неизменно вытирали ноги, не хлопали дверьми и выключали свет, выходя из уборной. Разговаривали здесь, словно в больнице или на похоронах, сдержанным полушепотом. Атмосфера в доме отнюдь не была радостной, однако тишина и порядок как ничто иное подходили Питеру, ибо здесь он мог размышлять.

Когда Роуз постучала в дверь, ее встретил сам Питер и с торжественностью хозяина приветственно поцеловал. Лицо мальчика блестело чистотой, рубашка хрустела от крахмала, сверкали начищенные ботинки. Поднявшись вместе с сыном в комнату, Роуз почувствовала себя чужой. Помещение, обставленное мебелью для жилья уже неподходящей, но все еще слишком хорошей, чтобы выбросить, предназначалось, очевидно, для редких гостей и напоминало скорее гостиную, нежели спальню. Богато украшенная латунная кровать могла сойти за ложе роженицы Эдвардианской эпохи. Стол в углу представлял собой пучок бамбуковых стволов, связанных посередине ротангом, а на нем в разрисованной вазе возвышался букет позолоченных рогозов. На стенах, покрытых обоями цвета запекшейся крови, висели две картины. С одной стороны – «Христос – Светоч мира» с его потерянным вопрошающим взглядом; а напротив – узкое панно с плохонькой репродукцией «Смеющегося кавалера»[11] и отпечатанным ниже текстом, содержание которого с трудом сочеталось с изображением:

«Спи крепко в комнатной тиши,

Каким бы ты ни был…»

– Ты счастлив здесь? – спросила Роуз.

Она сидела у письменного стола, за которым занимался Питер, и вопрос напрашивался сам собой: каждый карандаш лежал здесь ровно, ни одна книга, ни одна бумажка не нарушали идеального порядка разложенных словно по линейке предметов. У Питера всегда все было на своих местах, он ничего не терял, никогда не опаздывал и никогда ни о чем не забывал.

– Лучше и быть не может. Еще у меня появился новый друг.

– Расскажи-ка.

Какой бальзам на душу!

– Его отец – учитель в школе. Хочет стать профессором. Он научил меня играть в шахматы, и мы часто с ним играем. В шахматах не важна удача, только мастерство.

– Полагаю, ты уже большой знаток.

– Я им стану.

– А как школа?