Власть пса

– Еще, разумеется, твой брат.

– Он не пойдет в церковь. Ненавидит одеваться.

Смог ее понять и Питер.

– Ты же знаешь, я всегда буду любить твоего отца. Если тебя ранит то, что я выхожу замуж, если ты не можешь понять… Но ты же понимаешь?

Питер улыбнулся. Стоя у окна, он смотрел на заросли полыни перед школой, на реку и на ивняк, где он так любил сидеть и любоваться на луну.

– Я все понимаю.

Неестественная манера речи мальчика, его «конечно» и «к примеру» давно смущали Роуз – равно как и то, что он называл ее по имени. Она никогда не спрашивала, почему он так говорит: должно быть, боясь услышать правду, раскрыть таящуюся в этой привычке извращенную форму любви сына к матери. Имя Роуз действительно больше подходило тому образу, что нарисовал себе Питер, – образу скорее возлюбленной, нежели матери. После смерти отца она стала единственным предметом его странного увлечения, единственным героем альбома, который пять лет служил его Библией, его путеводной звездой. Мальчик не ревновал к Джорджу Бёрбанку, а если что-то и чувствовал, ревность к нему была столь же взвешенной и безличной, какой была ненависть к тем, кто пытался разрушить его фантазии. Свадьба открывала для Роуз путь к достойной жизни, которую сам Питер смог бы обеспечить ей совсем не скоро, – а ведь это и являлось главным предметом его забот. Свадьба означала, что Роуз навсегда покинет «Красную мельницу», где ей приходилось обслуживать тех, кого он ненавидел и презирал, терпеть пьяные намеки и отражать двусмысленные улыбочки – все ради того, чтобы свести концы с концами и обеспечить достойное будущее тому, кто сам только и думал, как бы обеспечить будущее для нее. Гораздо раньше, чем Питер мог и мечтать, она будет путешествовать в каютах океанских лайнеров, наряжаться в платья из «Харперс базар», водить «линкольн» или «пирс» и составлять букеты из живых, а не бумажных цветов.

За несколько часов до свадьбы, оставив Роуз в гостинице, Джордж повел мальчика в универмаг Грина, чтобы подобрать ему костюм.

– Подберите-ка молодому человеку все, что он пожелает, – обратился он к продавцу.

Питер улыбнулся, глядя, как Джордж красуется в своем новеньком костюме из голубой саржи и втягивает живот, чтобы застегнуть ремень.

– Пошли пообедаем вдвоем, мама твоя сказала. Наверное, хочет хорошенько подготовиться и удивить нас. Боже мой, она всегда так прекрасна! – И они отправились в «Шугар Боул».

– Ни в чем себе не отказывай, заказывай все, что хочешь. Я здесь всегда беру жареного палтуса. Но ты не стесняйся, выбирай, что пожелаешь.

Никогда прежде не доводилось Питеру съесть столько чили кон карне, сколько он хотел.

– Еще одну порцию молодому человеку, – говорил Джордж официантке. – У нас тут что-то вроде праздника.

Питер, что казалось мальчику совершенно правильным, был единственным гостем на свадьбе. На алтаре в медных горшках благоухали букеты из роз, составленные с подачи Джорджа суетливой женщиной из цветочного магазина. Они пришлись Питеру по вкусу, и он был по-настоящему тронут такой сентиментальностью. Всю церемонию он просидел почти не дыша и лишь слегка облизнул губы, когда Джордж взял его мать за руку, чтобы надеть на палец кольцо. Однако сердце Питера едва не выпрыгнуло из груди, когда, сияя улыбкой, Роуз обернулась и движением невероятно простым и элегантным поправила складки своего темно-синего дорожного костюма. То был жест очаровательной и богатой дамы – миссис Бёрбанк. «Она идет во всей красе, – вспомнил Питер строки отцовских книг. – Она идет во всей красе светла, как ночь»[10].

Хорошо бы прихватить одну из роз. Пара сухих лепестков – то, что нужно, для последней страницы его альбома.

В Херндоне Роуз отыскала миссис Мюллер, опрятную чопорную диетсестру из местной больницы, которая согласилась предоставить мальчику комнату и стол до конца учебного года.

– Я постараюсь навещать тебя каждые выходные, – пообещала она сыну. – Или ты, может быть, как-нибудь приедешь на ранчо. Будет здорово, не правда ли?

Питер так не думал, однако ничего не сказал. Улыбнувшись своей еле заметной улыбкой, он взял Роуз за руку. Вскоре он покинул Бич – город, где над ним смеялись и презирали как отродье самоубийцы, – в школе Херндона его ждали настоящая библиотека, уроки химии и физики.

– Чудесная комната, – ответил он матери.

– Питер, мне порой кажется, ты меня не слушаешь. Никогда не могу понять, что у тебя на уме.

– Буду повнимательнее.

Какое облегчение, что думать теперь ему придется только о собственном будущем.

– Передавай привет… Джорджу.

– Понимаю. Не уверен, как его назвать, да? Но знай, он желает тебе только добра.

Роуз хорошо помнила холод первых минут, проведенных на ранчо. Они с Джорджем приехали зимним вечером, вошли в дом, а посреди комнаты стоял брат Джорджа. Пока муж загонял машину в гараж, Роуз ждала на ступеньках крыльца. От холма эхом отражался звук хлопков электрического генератора. Вокруг дома бегали и лаяли собаки, взбудораженные урчанием мотора и светом фар, а после, увидев мужчину с чемоданами в руках, принялись скулить и прыгать. Отворив дверь, Джордж пропустил Роуз вперед – и вот посреди комнаты стоял его брат.

– Здорóво, Фил. Помнишь Роуз?

– О, вот и ты.

– А что с печкой?

– Понятия не имею.

Огромная комната выглядела почти голой: на месте стульев, что забрали с собой старшие Бёрбанки, остались зияющие пустоты. Со времени отъезда Стариков уже много лет как рука здесь ничего не касалась. Все так же лежали коврики с традиционными мотивами индейцев навахо, чрезвычайно подходящие, по мнению прежних хозяев, для интерьеров ранчо, однако ничуть не спасавшие комнату от атмосферы сокрушенной элегантности. Хотя дрова были сложены, огонь в камине не горел. Над камином висел портрет Старой Леди, чей бостонский взгляд неизменно следовал за Роуз, куда бы та ни направилась.

– Ладно, я схожу тогда поворошу угли.

– Такая чудесная поездка выдалась, – начала было Роуз.

– Джордж, – обратился к брату Фил, – утром пришло письмо от Старика. Есть одно дело, за которое я не возьмусь. Посмотришь?

– Полагаю, до утра оно подождет.

– Да я весь день тебя ждал.

– Роуз, – позвал Джордж, опустившись на колени перед камином, и поднес к растопке спичку, – иди сюда, погрейся. Я схожу вниз, поворошу угли.

– Все в порядке, мне совершенно не холодно, – пробормотала Роуз, но все же подошла к камину.


Страшно было оставаться один на один с Филом.

– Давай-давай. Ну, я пошел, буду через минуту.

Дождавшись, пока огонь с растопки схватит упрямую неподатливую кору сырых поленьев, Джордж поднялся и зашагал прочь сквозь парадную столовую со всей ее тяжелой приземистой мебелью из красного дерева. Послышался скрип открывающейся, затем закрывающейся двери, а после – звуки шагов на лестнице.

Сколько еще предстояло Роуз узнать о подвале, который каждую весну заливался талой водой с жирными пятнами капающего с насоса масла. Увидеть в тусклом свете верхних окон мышиные гнезда и тушки захлебнувшихся грызунов, плывущих кверху брюхом по воде. Услышать ужасающий грохот железной двери и невыносимый скрежет лопаты по бетону, от которого в жилах стыла кровь. И почуять запах угольной гари.

У Роуз вдруг странно разболелась голова, а тело охватило дрожь. Фил сидел у стола посреди комнаты и читал журнал, неестественно вывернув руки, чтобы поймать свет лампы под бахромчатым абажуром. Губы его шевелились. Казалось, что бы сейчас ни произнесла Роуз, все будет лучше, чем молчание, однако слова застревали у нее в горле.

– Ну что, брат Фил, – заговорила наконец девушка, – рада повидаться.

Еще какое-то время мужчина продолжал читать и шевелить губами, потом поднял глаза над журналом и с едкой улыбкой уставился на девушку. Фил улыбался, когда на еще незнакомой Роуз лестнице вновь послышалась тяжелая поступь Джорджа, и улыбался, когда шаги его стихли. Наконец он отчетливо произнес:

– Я тебе не брат.

В комнату вошел Джордж.

– Смотрю, вы двое тут беседуете, – радостно заметил он.

В это время дверь кухни отворилась: миссис Льюис, мрачно бурча себе под нос, пришла накрыть стол на троих.

После ужина, еще немного почитав у лампы в гостиной, Фил резко поднялся, дошел до спальни, запер дверь и достал из шкафа банджо. Мысль о том, что Джордж привел эту женщину в дом да еще хочет, чтобы все прошло гладко, вызвала у него ухмылку. Как там сказал брат? Помнишь Роуз? Да, точно. То еще имечко – Роуз. Как у кухарки. Вспомнив, как Джордж стоял на коленях перед камином, Фил снова ухмыльнулся. Огонь он не разжег к их приезду, жалость какая. Ха-ха-ха. Не будет он делать то, что ему не по вкусу – Джорджу стоило бы получше узнать брата, если уж он на это рассчитывал. Фил вновь усмехнулся, вспомнив косой взгляд Роуз за ужином. Он прекрасно знал, как выглядит, и знал, что ее это смутит. Раньше подобное выводило из себя Старую Леди – мятая рубашка, нечесаные волосы, небритая щетина, немытые руки. Что ж, и этой Роуз не помешает понять, что он ведет себя не так, как все, ибо он и есть не такой, как все. А потому Фил нарочно не прикасался к салфетке, тянулся за едой вместо того, чтобы просить ее передать, и при надобности, не стесняясь, шмыгал носом. Если уж их изнеженные родственнички с Восточного побережья смогли такое проглотить, эта дамочка точно сможет. Если она не привыкла к тому, что, вставая из-за стола, мужчина не откланивается, не расшаркивается и не говорит «извините», то пусть привыкает. Ох, снова не сдержал улыбки Фил, сколько сюрпризов ее ждет впереди.

Он раскусил ее с первого взгляда. Фил знал, что девушка не осмелится встать между братьями и рассказать Джорджу про их обмен репликами у камина. Не рискнет разозлить его. Ей не хватит духу испытать на прочность его чувства к семье. Конечно, нет, ведь Джордж – ее билет в жизнь. Даже если она вдруг решит поплакаться, на что ей рассчитывать? Дом принадлежит Филу в той же степени, что и Джорджу, деньги – в той же степени, что и Джорджу. Как и ранчо – без финансовых передряг его не разделишь: тут и права на воду, пастбища и так далее. Если ей нужны проблемы, она получит их сполна.

И вот поздним зимним вечером Роуз впервые приехала на ранчо. В своем новом наряде, который, разумеется, купил ей Джордж, и напуганная до смерти. Фила нисколько не смущало, что он говорит и смеется сам с собой – «наслаждается собственной компанией», как он это называл. Ему нравилось повторять слова людей, потешавших его, смаковать их. Пугающе точным женским фальцетом он передразнивал теперь голос Роуз. Как там она сказала? Чудесная поездка выдалась? Можно себе представить, что это была за чудесная поездка: ветер и снег задувают через драные шторы, ноги замерзли, руки окоченели от холода, тусклые фонари старого «рео» мерцают на ледяных ухабах. Фил не выносил таких бесед и не терпел людей, которые сразу пытаются стать своими, втереться в доверие. Роуз прекрасно знает, что ей не место среди Бёрбанков. Вопрос лишь в том, сколько времени понадобится Джорджу, чтобы это понять.

А потом заявился и сам братец, поворошил печку и говорит такой с довольным видом: «Смотрю, вы тут беседуете». Ох, Джордж, как легко тебя порадовать. Да-да, он беседовал с этой женщиной, ну, разумеется.

Фил улыбнулся, глядя на опустевшую кровать напротив, и, прочистив горло, принялся наигрывать «Алое крыло». В темноте за окном виднелся загон для убоя. Скоро они будут забивать новую корову. В леднике осталась всего одна задняя четвертина.

Пальцы Фила все еще зажимали лады и пауком нависали над струнами банджо, как вдруг взгляд его уцепился за свет в щели под дверью ванной комнаты, которая разделяла их спальню со спальней Стариков. Джордж или Рози?

Когда в комнате напротив жили Старики, то, закончив свои омовения, они всегда открывали дверь, ведущую в спальню братьев. Если ему или Джорджу требовалось проскользнуть в ванную комнату – пожалуйста, желанны, как цветы в мае. Фил туда, конечно, никогда не ходил. Его смущали женские штучки, духи и одеколоны Старой Леди, аромат персикового мыла и полотенца с вензелями. С таким настойчивым женским запахом не под силу было справиться кружке для бритья и набору опасных бритв Старика Джентльмена. Пугали Фила и полупрозрачные одеяния, висевшие на сушилке. Кто бы мог подумать, что Старая Леди с ее манерной походкой и высокопарными речами оставляет такое на виду! Нет, Фил пользовался другой ванной, суровой и безыскусной маленькой комнаткой, пахнущей хозяйственным мылом и влажным серым полотенцем. Он не понимал, как Джордж мог ходить в ту большую ванную, пока в доме жила Старая Леди. Теперь же брату предстоит раздеться перед этой дамочкой. Погасит ли он сперва свет?

Фил прислушался. Кто-то запирал дверь в ванную.

Джордж повернул ключ или женщина? Должно быть, она: все-таки ванная довольно долго оставалась открытой. Видимо, ее рука осторожно дернула ручку, проверить, закрыта ли дверь. Даже если это был и Джордж, запереться, будьте покойны, точно придумала женщина.

Так, лежа в темноте, Фил представлял, как она возляжет вместе с Джорджем, даст покорпеть над ней и, может, даже зачнет его ребенка.





VI




Фил был на два года старше Джорджа и, едва поступив в университет, уже стал местной знаменитостью. Все же полмиллиона в те времена считались порядочной суммой, а молодым людям, – благодаря слухам, что просачивались из студенческих братств, – стоимость ранчо, должно быть, казалась и того больше. Видя, как Фил в лучах калифорнийского солнца шагает к студенческим корпусам в той же простой одежде, что носил в школе в Солт-Лейк-Сити, студенты еще больше убеждались в том, что парень этот богат настолько, что о моде может не беспокоиться. Студенческие братства одно за другим приглашали его к себе и упрашивали примкнуть именно к ним. Осыпали льстивыми речами, угощали пивом, сигарами и египетским табаком, высоко ценившимся среди местных.

Фил приходил ко всем. Спокойный и молчаливый, он сидел, скрестив длинные ноги, в кожаных креслах, забавлялся про себя, выслушивая болтовню о машинах и бейсболе, и думал, как же далеко окружающие зайдут в своем раболепстве. На встречи звали и девушек из женской семинарии, однако Филу до них не было никакого дела, в то время как прочие студенты всячески перед ними красовались. Фил же чувствовал себя премированным быком, победным трофеем, за который боролись всевозможные студенческие сообщества, подозревая друг друга в незаслуженных привилегиях. Всеми силами они пытались склонить молодого человека на свою сторону – настанет час, и он сможет обустроить студентам гостиную, построить братству новое крыло или новый корпус и, наконец, привлечет сюда таких же молоденьких толстосумов, ибо богатство привлекает богатство.

В последний день недели посвящения, когда первокурсники должны принять решение и опустить в специальную коробку бумажку с названием выбранного братства, Фил и совершил свое историческое деяние.

Молодые люди, с которыми в сей знаменательный вечер ужинал Фил, не сомневались, что избрал он именно их – не случайно же он пришел сюда в такой важный момент! По левую руку от Фила восседал президент сообщества, по правую – профессор, а те молодые люди, кому требовались деньги, чтобы заплатить за колледж, надев белые фраки, подавали им жареную курицу и горячие бисквиты.

Президент сообщества произнес речь о важности братства. Когда аплодисменты стихли, поднялся профессор и, отпив глоток воды, поведал о том, что значит для него, давно уже не студента, быть членом братства, о том, сколько раз его выручала старая добрая дружба, и под рукоплескания сел на место.

Затем потушили свет, зажгли свечи, и студенты стройным хором затянули гимн братства. Закончив, они склонили головы в легком поклоне и взялись за руки. Свечи задули, и вновь включились лампы. Братья не скрывали слез.

– Я тоже хотел бы произнести пару слов, – поднялся Фил.

Его встретили громкими аплодисментами.

– Джентльмены, – начал он, обводя собрание небесно-голубыми глазами, – я хорошо понимаю, зачем вы пригласили меня. Вы пригласили меня ради моих денег. А ради чего же еще, джентльмены? Вы даже не знаете, есть ли у меня голова на плечах. Я – совершенно незнакомый вам человек, тем не менее вы приглашаете меня присоединиться к вам.

Братья полагали, что юноша сочтет за комплимент выказанное ими внимание. Однако Фил считал его тем, чем оно на самом деле и являлось: оскорблением.

Повисла тишина. Слышно было только дыхание.

– А теперь, джентльмены, позвольте откланяться.