Весна умирает осенью
Часть 34 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Знаете, в самом распоследнем мерзавце я всегда старался разглядеть хорошее: верил, что человеком движет добро. Зоя была тонкой, чувствительной женщиной – я неоднократно читал ее интервью. И мне подумалось, что такая благородная личность не сможет остаться безразличной к нашей беде.
– Ну и как она вас встретила?
Медленно выдохнув сигаретный дым, словно растягивая паузу перед прыжком с обрыва, Горский ответил:
– Приехав в Довиль на поезде уже к вечеру, я закинул вещи в мотель и пешком пошел в центр. Погода стояла унылая, со стороны океана дул пронизывающий ветер. Дважды сверившись с картой, которую так и вырывало у меня из рук, я отыскал особняк Зои. Сад встретил тихим шепотом: деревья нещадно трепало, било колючим дождем… Я прижимал к себе букет цветов, купленных по пути в какой-то лавке, и целлофановый пакет с конфетами, которые, как последний дурак, притащил с собой из дома. Подойдя к двери, отыскал звонок и надавил на мокрую кнопку.
Зоя открыла практически сразу. Она стояла в прихожей с ридикюлем в руках.
– Ой, – отпрянула она. – Я думала, это Марк зачем-то вернулся…
Потом посмотрела на меня внимательно: на вылинявший плащ, на облетевшие цветы, на мокрый пакет с конфетами, который я прижимал к груди. Видимо, в моем облике не было ничего угрожающего, поэтому она не захлопнула перед моим носом дверь.
Я представился. Помедлив, она пригласила меня войти. Приняв букет, бросила его на консоль в замешательстве.
Мы оказались в гостиной, где царил беспорядок. Журнальный стол был погребен под кучей фотографий – часть из них рассыпалась по полу. В серебристом ведерке посверкивала початая бутылка шампанского. Рядом стояли пустой фужер и блюдо с виноградом. На кресле валялись смятая шаль и какие-то журналы.
Зоя предложила мне сесть. Достала еще один фужер и налила мне шампанского. Я отдал ей коробку с шоколадом. Она из вежливости ее открыла, но к сладкому не прикоснулась.
Собравшись с духом, я заговорил. Рассказал о том, кем ей прихожусь, и о том, какую жизнь прожил ее родной отец. Как он следил за ее успехами, гордился ею. И как берег все эти годы единственную вещь, напоминавшую ему о прошлом: о том далеком дне, когда Ольга доверила ему «Весну» и попросила сохранить ее любой ценой. О том, как отец вез ее в вонючей теплушке, как прятал от посторонних глаз. А потом все же решился отдать ее в музей – ведь картины живут лишь тогда, когда на них смотрят люди. Как я вытащил рисунок из огня и переправил его во Францию. Ну и под конец я решился заговорить о Тане. Попросил дать мне в долг – ведь мы же родственники…
И тут лицо ее исказилось. Все благородство его, вся красота мигом куда-то исчезли. Она развалилась в кресле и, покачивая ногой в кремовой туфельке, равнодушно сказала:
– Наши родственные связи – плод вашего воображения. Я дочь великого художника и с честью ношу его имя. Если вы думаете, что на старости лет я позволю себя шантажировать и предам память отца, вы ошибаетесь. Вы серьезно полагали, что, притащившись сюда с этим жалким букетиком, вы растрогаете меня до слез и получите банковский чек? В обмен на что?! На слезливую историю, которую и слушать-то неинтересно. Ваш папаша – обыкновенный дамский угодник, развлекавший мою пресыщенную, вечно скучающую мать. Он много лет пользовался доверием отца, был вхож в наш дом, получал приличные гонорары за лечение матушкиной мигрени и пользовался этим. Он присвоил наши картины, продал их абы кому и прикарманил деньги. Мало того! Он чуть не разлучил меня с отцом, пытаясь увезти нас с матерью в чужую страну, где мы гнили бы в лагерях. Вы гордитесь тем, что наконец вернули мне «Весну»?! Да вы обязаны были сделать это много лет назад! Вы удерживали ее незаконно, вы лишали меня радости обладания лучшей вещью отца – нашей семейной реликвией! Это вы мне должны… просто обязаны оплатить издержки за поиски, которые я вынуждена была вести на протяжении многих лет!
Она поднялась, приблизилась к секретеру и отомкнула ключом верхний ящик. Достала два старых конверта и, смяв их, швырнула на пол.
– Всю свою жизнь я храню переписку матери с этим докторишкой. Но пришла пора от нее избавиться – чтобы больше никто не посмел усомниться в том, что я по праву ношу свою фамилию. Убирайтесь отсюда вон… и благодарите бога, что я не вызвала полицию.
В приступе ярости она вылила остатки шампанского себе в бокал и, опрокинув его залпом, взяла с блюда крупную виноградину. Сунула ее в рот. И вдруг выпучила глаза, схватилась за горло, заметалась по комнате. Затем бросилась на кухню, переворачивая все на своем пути. Я поспешил за ней, ничего не понимая.
Содрогаясь в спазмах, кашляя, клокоча, она плеснула в стакан воды и попыталась его выпить. Но это ей не удалось. Стакан опрокинулся, вода потекла на пол. Оступившись, Зоя поскользнулась и упала. Корчась в страшных судорогах, с чудовищной гримасой на лице, она тянула ко мне руки и пыталась что-то произнести.
Знаете, я мог бы вам сейчас сказать, что хотел оказать ей помощь. Но врать не стану. Я стоял в дверях словно парализованный и смотрел, как она умирает от удушья. Однако в ту секунду я видел не ее обезображенную мину, а беспомощное лицо моей родной сестры. И думал о том, что через несколько месяцев точно так же будет мучиться Таня – ловить ртом воздух, сипеть и задыхаться и я ничем не смогу ей помочь. А ведь должен был, понимаете… Должен!
Оливия взглянула на Горского обескураженно, пытаясь понять, что потрясло ее больше: сам поступок или же признание в содеянном. Ведь по закону «оставление в опасности» – тоже преступление!
– Вы думаете, я не осознаю, что за неоказание помощи мне причитается срок? Я все понимаю, – продолжил Горский. – Однако, несмотря на отпечатки пальцев, полиции трудно будет доказать, что я был в доме непосредственно в момент Зоиной гибели. Я мог уйти за минуту до этого. Из дома ведь ничего не пропало, верно? И свидетелей не было. «Жалкий букетик» и смятые письма я забрал, с «Метеоритом» вот только промахнулся…
– Если на вас падет подозрение, полиция запросит данные у компании сотовой связи. После чего установит местонахождение вашего телефона в момент смерти актрисы, – нехотя возразила Оливия.
– Ну, во-первых, с точностью до минуты время ее кончины установить не получится. А во-вторых, телефон я оставил в номере мотеля. У меня обычный кнопочный аппарат, не смартфон. В нем даже нет Гугл-карт… Я его отключил по приезде во Францию, чтобы не списали деньги за роуминг – мне такие расходы ни к чему.
– Но вы же только что все выложили без утайки. Зачем? Вы не боитесь, что…
– Я уже ничего не боюсь, Оливия. Я лишь хочу быть рядом с Таней, когда пробьет ее час. Надеюсь, вы дадите мне такую возможность – ждать осталось недолго. А потом поступайте, как знаете… Видимо, я это заслужил.
Он поднялся и повернулся к ней спиной, вновь уставившись в заиндевевшее окно.
Оливия прислонилась затылком к шершавой стене: приехали… И как же теперь быть?
XLI
Материал
– Простите, дружище, что ничем не смог вам помочь, – извинился Вилар. – В национальной полиции у меня контакты есть, а вот среди жандармов – ни одного. Довиль, к сожалению, находится в их юрисдикции. Поищите знакомых по своим каналам: добыть копии актов о вскрытии должно быть несложно…
Отложив телефон, Родион продел ножку запонки в узкую прорезь манжета. Затем распахнул створки шкафа, чтобы достать пиджак. Ежегодная расследовательская конференция были событием, на котором он предпочитал выглядеть формально.
Однако дважды перебрав все вешалки и даже заглянув в гардероб Оливии, нужной вещи он не обнаружил…
Перегнувшись через перила лестницы, Родион позвал Саломею. Та стояла возле лимонного дерева, опрыскивая его каким-то составом.
– Вы не видели мой синий пиджак? У меня сегодня важное мероприятие.
Лицо Саломеи вытянулось.
– Матерь Божья… Я ж его в ателье снесла. Там подклад чуть отошел, и я решила, что пора подправить. А забрать вчера и забыла! Жандарм мой задержек не любит, у него вечно все по минутам рассчитано. Подъехал к дому ровно в шесть и давай названивать. Мы в опера-буфф собрались, он очень торопился… Простите бога ради, месье Лаврофф! Я сейчас мигом сбегаю!
– Погодите, Саломея. Какой буфф, зачем жандарм, куда сбегаю? – занервничал Родион, пытаясь вычленить хоть какое-то здравое зерно из этой словесной каши.
– Жан-Пьер – мой компаньон. Он служит в жандармерии. Мужчина пунктуальный, во всем любит порядок. Купил билеты на спектакль. Вчера после работы заскочил за мной на авто… И я в спешке забыла про ателье.
Тут наконец все встало на свои места.
Родион припомнил совсем недавний эпизод: дождливый вечер, сумрачный пассаж, человек в форме спешит навстречу Саломее и, распахнув над ее головой объемный зонт, провожает до дверей служебного «Рено».
– А сегодня Жан-Пьер за вами заедет?
– Конечно! Он не любит, когда я возвращаюсь одна. Райончик-то у вас сомнительный!
Родион усмехнулся, вспомнив о наценке, уплаченной в свое время за престижность этого «сомнительного райончика».
– Ладно, – махнул он рукой, – надену другой пиджак. А с жандармом хотелось бы побеседовать… Организуете?
Жан-Пьер оказался человеком не только пунктуальным, но и порядочным. По просьбе Родиона он навел справки, однако копии с отчетов о вскрытии делать отказался – это противозаконно. Но все же рассказал ему кое-что важное: Жак Соланж и Адель Мерсье были сравнительно молодыми людьми. Их смерть наступила неожиданно, без видимых причин. Поэтому судмедэксперты на всякий случай отправили образцы их крови в архив. В течение года при необходимости пробирки можно будет извлечь и провести повторное химическое исследование. Правда, для этого потребуется постановление правоохранительных органов. Если у родственников умерших появились основания для подозрений, им нужно срочно обратиться в полицию и потребовать расследования.
Некоторое время спустя Родион будет прокручивать этот день от первой и до последней минуты. И так и не сможет понять, в каком месте они сели ему на хвост.
Когда подвело его чутье, почему он не заметил слежки?
Казалось, он принял все предосторожности, чтобы о решающей встрече с родственницами Жака Соланжа и Адель Мерсье, на которой собирался выложить все имеющиеся факты относительно преступной деятельности фонда, никому не было известно.
Для этой цели он арендовал переговорный кабинет в крохотном «коворкинге», спрятанном под крышей одного из монмартрских домов. Там их подслушать не могли. Да и по телефону подробностей дела он ни с кем не обсуждал.
Правда, был один звонок от Оливии, заставший его врасплох… Может, тогда произошла утечка?
К тому моменту они не разговаривали уже много дней, и он не удержался, бросился расспрашивать ее о подробностях. Горячился, спорил, возражал. Пытался ее наставлять, возмущаясь «преступным бездействием» Горского и тем, что она намерена умолчать о его причастности к делу.
И вдруг осекся, осознав, что она давно уже все решила. И не назиданий сейчас ищет, а поддержки…
Он сидел в одном носке на краю их осиротевшей постели и горестно думал о том, что ему хочется лишь одного.
– Иви… Когда ты вернешься?
Растерявшись от того, что ей больше не надо оправдываться и что-то ему доказывать, она вдруг размякла, по-детски шмыгнула носом и пробормотала:
– Я купила билет. Завтра к одиннадцати вечера надеюсь быть дома.
– Ужин готовить? – спросил он будничным тоном, словно они и не расставались почти на месяц. Будто бы не было этих ссор, обоюдных претензий и бессонных ночей, которые он проводил за работой – только потому, что не мог больше думать о том, где она, с кем и когда вернется. Будто бы она просто отправилась в университет и теперь звонит сообщить, что немного задержится.
Будто бы он не сходил с ума от мысли, что, едва оправившись от полученной травмы, она проведет пятнадцать часов в дороге. Восемь из них – в воздушном пространстве, где ей даже некому будет оказать медицинскую помощь…
Будто бы он не решил для себя, что никогда больше не позволит работе вмешаться в их отношения. Будто бы он не ждал ее все это время так исступленно, как осенью ждут весны.
Говорить лишних слов он не стал. Вместо этого позвонил в редакцию «Эритаж» и попросил соединить его с главредом.
Через полтора часа он подходил к офисному зданию, которое занимало старейшее французское издание. Танги принял его радушно – в его голосе чувствовалось удивление, смешанное с предвкушением большой удачи.
– Что ж, я не ошибся, – с удовлетворением заметил он, выслушав Родиона при закрытых дверях, – когда доверил это дело неопытной практикантке. Жаль, конечно, что она ничего не смогла раскопать в России и таинственное возвращение «Весны» в дом Вишневских так и останется загадкой… Но ничего, мы поступим иначе. Журналистские расследования, конечно, не наш формат, но в порядке исключения мы опубликуем этот материал о кровавых манипуляциях в мире искусств. Расскажем о том, как солидный фонд наживался на доверчивых художниках и некомпетентных коллекционерах, отправляя их прямиком в могилу. И о заговоре акул фарминдустрии, которым на протяжении долгих лет удавалось зарабатывать огромные деньги на препарате, губительно воздействующем на сердце. Ну а в конце, – он удовлетворенно огладил галстук с чернильным пятном, – прозрачно намекнем, что странная смерть Зои Вишневской могла быть неслучайной…
– А вот этого делать не надо, – тормознул его Родион. – Я видел акт судебно-медицинского исследования тела актрисы: она действительно скончалась от механической асфиксии – несчастный случай. Следов лекарственных средств в ее крови не обнаружено. Так что оставим благородную даму с ее семейной историей, пускай покоится с миром.
– Что ж, – произнес Танги, с трудом скрывая разочарование, – не надо, так не надо… Сообщите мне, когда родственницы Соланжа и Мерсье напишут заявления в полицию и начнется доследование. У них ведь есть для этого основания?
– Конечно. На руках медицинские бумаги, а также копии кабальных договоров Жака и Адель с фондом. Вкупе с подтвержденной информацией о преступной деятельности организации есть все предпосылки к тому, чтобы открыть уголовное дело. Параллельно с этим результаты моего расследования появятся на страницах вашего уважаемого многотиражного издания, и у властей не будет возможности замять скандал. На какие бы рычаги ни давили члены криминальной артели, судебного процесса им не избежать.
– Прекрасный план! – одобрил Танги.
– Однако у меня, дорогой Поль, есть три условия…
– Да? И какие же? – напрягся главред.
– Под публикацией будут стоять два имени: мое и Оливии. Кроме того, вы примете ее на постоянную работу, как и обещали.
– Но сначала я должен согласовать вопрос с руководством и отделом кадров… – попытался ускользнуть старый лис.
– Ну и как она вас встретила?
Медленно выдохнув сигаретный дым, словно растягивая паузу перед прыжком с обрыва, Горский ответил:
– Приехав в Довиль на поезде уже к вечеру, я закинул вещи в мотель и пешком пошел в центр. Погода стояла унылая, со стороны океана дул пронизывающий ветер. Дважды сверившись с картой, которую так и вырывало у меня из рук, я отыскал особняк Зои. Сад встретил тихим шепотом: деревья нещадно трепало, било колючим дождем… Я прижимал к себе букет цветов, купленных по пути в какой-то лавке, и целлофановый пакет с конфетами, которые, как последний дурак, притащил с собой из дома. Подойдя к двери, отыскал звонок и надавил на мокрую кнопку.
Зоя открыла практически сразу. Она стояла в прихожей с ридикюлем в руках.
– Ой, – отпрянула она. – Я думала, это Марк зачем-то вернулся…
Потом посмотрела на меня внимательно: на вылинявший плащ, на облетевшие цветы, на мокрый пакет с конфетами, который я прижимал к груди. Видимо, в моем облике не было ничего угрожающего, поэтому она не захлопнула перед моим носом дверь.
Я представился. Помедлив, она пригласила меня войти. Приняв букет, бросила его на консоль в замешательстве.
Мы оказались в гостиной, где царил беспорядок. Журнальный стол был погребен под кучей фотографий – часть из них рассыпалась по полу. В серебристом ведерке посверкивала початая бутылка шампанского. Рядом стояли пустой фужер и блюдо с виноградом. На кресле валялись смятая шаль и какие-то журналы.
Зоя предложила мне сесть. Достала еще один фужер и налила мне шампанского. Я отдал ей коробку с шоколадом. Она из вежливости ее открыла, но к сладкому не прикоснулась.
Собравшись с духом, я заговорил. Рассказал о том, кем ей прихожусь, и о том, какую жизнь прожил ее родной отец. Как он следил за ее успехами, гордился ею. И как берег все эти годы единственную вещь, напоминавшую ему о прошлом: о том далеком дне, когда Ольга доверила ему «Весну» и попросила сохранить ее любой ценой. О том, как отец вез ее в вонючей теплушке, как прятал от посторонних глаз. А потом все же решился отдать ее в музей – ведь картины живут лишь тогда, когда на них смотрят люди. Как я вытащил рисунок из огня и переправил его во Францию. Ну и под конец я решился заговорить о Тане. Попросил дать мне в долг – ведь мы же родственники…
И тут лицо ее исказилось. Все благородство его, вся красота мигом куда-то исчезли. Она развалилась в кресле и, покачивая ногой в кремовой туфельке, равнодушно сказала:
– Наши родственные связи – плод вашего воображения. Я дочь великого художника и с честью ношу его имя. Если вы думаете, что на старости лет я позволю себя шантажировать и предам память отца, вы ошибаетесь. Вы серьезно полагали, что, притащившись сюда с этим жалким букетиком, вы растрогаете меня до слез и получите банковский чек? В обмен на что?! На слезливую историю, которую и слушать-то неинтересно. Ваш папаша – обыкновенный дамский угодник, развлекавший мою пресыщенную, вечно скучающую мать. Он много лет пользовался доверием отца, был вхож в наш дом, получал приличные гонорары за лечение матушкиной мигрени и пользовался этим. Он присвоил наши картины, продал их абы кому и прикарманил деньги. Мало того! Он чуть не разлучил меня с отцом, пытаясь увезти нас с матерью в чужую страну, где мы гнили бы в лагерях. Вы гордитесь тем, что наконец вернули мне «Весну»?! Да вы обязаны были сделать это много лет назад! Вы удерживали ее незаконно, вы лишали меня радости обладания лучшей вещью отца – нашей семейной реликвией! Это вы мне должны… просто обязаны оплатить издержки за поиски, которые я вынуждена была вести на протяжении многих лет!
Она поднялась, приблизилась к секретеру и отомкнула ключом верхний ящик. Достала два старых конверта и, смяв их, швырнула на пол.
– Всю свою жизнь я храню переписку матери с этим докторишкой. Но пришла пора от нее избавиться – чтобы больше никто не посмел усомниться в том, что я по праву ношу свою фамилию. Убирайтесь отсюда вон… и благодарите бога, что я не вызвала полицию.
В приступе ярости она вылила остатки шампанского себе в бокал и, опрокинув его залпом, взяла с блюда крупную виноградину. Сунула ее в рот. И вдруг выпучила глаза, схватилась за горло, заметалась по комнате. Затем бросилась на кухню, переворачивая все на своем пути. Я поспешил за ней, ничего не понимая.
Содрогаясь в спазмах, кашляя, клокоча, она плеснула в стакан воды и попыталась его выпить. Но это ей не удалось. Стакан опрокинулся, вода потекла на пол. Оступившись, Зоя поскользнулась и упала. Корчась в страшных судорогах, с чудовищной гримасой на лице, она тянула ко мне руки и пыталась что-то произнести.
Знаете, я мог бы вам сейчас сказать, что хотел оказать ей помощь. Но врать не стану. Я стоял в дверях словно парализованный и смотрел, как она умирает от удушья. Однако в ту секунду я видел не ее обезображенную мину, а беспомощное лицо моей родной сестры. И думал о том, что через несколько месяцев точно так же будет мучиться Таня – ловить ртом воздух, сипеть и задыхаться и я ничем не смогу ей помочь. А ведь должен был, понимаете… Должен!
Оливия взглянула на Горского обескураженно, пытаясь понять, что потрясло ее больше: сам поступок или же признание в содеянном. Ведь по закону «оставление в опасности» – тоже преступление!
– Вы думаете, я не осознаю, что за неоказание помощи мне причитается срок? Я все понимаю, – продолжил Горский. – Однако, несмотря на отпечатки пальцев, полиции трудно будет доказать, что я был в доме непосредственно в момент Зоиной гибели. Я мог уйти за минуту до этого. Из дома ведь ничего не пропало, верно? И свидетелей не было. «Жалкий букетик» и смятые письма я забрал, с «Метеоритом» вот только промахнулся…
– Если на вас падет подозрение, полиция запросит данные у компании сотовой связи. После чего установит местонахождение вашего телефона в момент смерти актрисы, – нехотя возразила Оливия.
– Ну, во-первых, с точностью до минуты время ее кончины установить не получится. А во-вторых, телефон я оставил в номере мотеля. У меня обычный кнопочный аппарат, не смартфон. В нем даже нет Гугл-карт… Я его отключил по приезде во Францию, чтобы не списали деньги за роуминг – мне такие расходы ни к чему.
– Но вы же только что все выложили без утайки. Зачем? Вы не боитесь, что…
– Я уже ничего не боюсь, Оливия. Я лишь хочу быть рядом с Таней, когда пробьет ее час. Надеюсь, вы дадите мне такую возможность – ждать осталось недолго. А потом поступайте, как знаете… Видимо, я это заслужил.
Он поднялся и повернулся к ней спиной, вновь уставившись в заиндевевшее окно.
Оливия прислонилась затылком к шершавой стене: приехали… И как же теперь быть?
XLI
Материал
– Простите, дружище, что ничем не смог вам помочь, – извинился Вилар. – В национальной полиции у меня контакты есть, а вот среди жандармов – ни одного. Довиль, к сожалению, находится в их юрисдикции. Поищите знакомых по своим каналам: добыть копии актов о вскрытии должно быть несложно…
Отложив телефон, Родион продел ножку запонки в узкую прорезь манжета. Затем распахнул створки шкафа, чтобы достать пиджак. Ежегодная расследовательская конференция были событием, на котором он предпочитал выглядеть формально.
Однако дважды перебрав все вешалки и даже заглянув в гардероб Оливии, нужной вещи он не обнаружил…
Перегнувшись через перила лестницы, Родион позвал Саломею. Та стояла возле лимонного дерева, опрыскивая его каким-то составом.
– Вы не видели мой синий пиджак? У меня сегодня важное мероприятие.
Лицо Саломеи вытянулось.
– Матерь Божья… Я ж его в ателье снесла. Там подклад чуть отошел, и я решила, что пора подправить. А забрать вчера и забыла! Жандарм мой задержек не любит, у него вечно все по минутам рассчитано. Подъехал к дому ровно в шесть и давай названивать. Мы в опера-буфф собрались, он очень торопился… Простите бога ради, месье Лаврофф! Я сейчас мигом сбегаю!
– Погодите, Саломея. Какой буфф, зачем жандарм, куда сбегаю? – занервничал Родион, пытаясь вычленить хоть какое-то здравое зерно из этой словесной каши.
– Жан-Пьер – мой компаньон. Он служит в жандармерии. Мужчина пунктуальный, во всем любит порядок. Купил билеты на спектакль. Вчера после работы заскочил за мной на авто… И я в спешке забыла про ателье.
Тут наконец все встало на свои места.
Родион припомнил совсем недавний эпизод: дождливый вечер, сумрачный пассаж, человек в форме спешит навстречу Саломее и, распахнув над ее головой объемный зонт, провожает до дверей служебного «Рено».
– А сегодня Жан-Пьер за вами заедет?
– Конечно! Он не любит, когда я возвращаюсь одна. Райончик-то у вас сомнительный!
Родион усмехнулся, вспомнив о наценке, уплаченной в свое время за престижность этого «сомнительного райончика».
– Ладно, – махнул он рукой, – надену другой пиджак. А с жандармом хотелось бы побеседовать… Организуете?
Жан-Пьер оказался человеком не только пунктуальным, но и порядочным. По просьбе Родиона он навел справки, однако копии с отчетов о вскрытии делать отказался – это противозаконно. Но все же рассказал ему кое-что важное: Жак Соланж и Адель Мерсье были сравнительно молодыми людьми. Их смерть наступила неожиданно, без видимых причин. Поэтому судмедэксперты на всякий случай отправили образцы их крови в архив. В течение года при необходимости пробирки можно будет извлечь и провести повторное химическое исследование. Правда, для этого потребуется постановление правоохранительных органов. Если у родственников умерших появились основания для подозрений, им нужно срочно обратиться в полицию и потребовать расследования.
Некоторое время спустя Родион будет прокручивать этот день от первой и до последней минуты. И так и не сможет понять, в каком месте они сели ему на хвост.
Когда подвело его чутье, почему он не заметил слежки?
Казалось, он принял все предосторожности, чтобы о решающей встрече с родственницами Жака Соланжа и Адель Мерсье, на которой собирался выложить все имеющиеся факты относительно преступной деятельности фонда, никому не было известно.
Для этой цели он арендовал переговорный кабинет в крохотном «коворкинге», спрятанном под крышей одного из монмартрских домов. Там их подслушать не могли. Да и по телефону подробностей дела он ни с кем не обсуждал.
Правда, был один звонок от Оливии, заставший его врасплох… Может, тогда произошла утечка?
К тому моменту они не разговаривали уже много дней, и он не удержался, бросился расспрашивать ее о подробностях. Горячился, спорил, возражал. Пытался ее наставлять, возмущаясь «преступным бездействием» Горского и тем, что она намерена умолчать о его причастности к делу.
И вдруг осекся, осознав, что она давно уже все решила. И не назиданий сейчас ищет, а поддержки…
Он сидел в одном носке на краю их осиротевшей постели и горестно думал о том, что ему хочется лишь одного.
– Иви… Когда ты вернешься?
Растерявшись от того, что ей больше не надо оправдываться и что-то ему доказывать, она вдруг размякла, по-детски шмыгнула носом и пробормотала:
– Я купила билет. Завтра к одиннадцати вечера надеюсь быть дома.
– Ужин готовить? – спросил он будничным тоном, словно они и не расставались почти на месяц. Будто бы не было этих ссор, обоюдных претензий и бессонных ночей, которые он проводил за работой – только потому, что не мог больше думать о том, где она, с кем и когда вернется. Будто бы она просто отправилась в университет и теперь звонит сообщить, что немного задержится.
Будто бы он не сходил с ума от мысли, что, едва оправившись от полученной травмы, она проведет пятнадцать часов в дороге. Восемь из них – в воздушном пространстве, где ей даже некому будет оказать медицинскую помощь…
Будто бы он не решил для себя, что никогда больше не позволит работе вмешаться в их отношения. Будто бы он не ждал ее все это время так исступленно, как осенью ждут весны.
Говорить лишних слов он не стал. Вместо этого позвонил в редакцию «Эритаж» и попросил соединить его с главредом.
Через полтора часа он подходил к офисному зданию, которое занимало старейшее французское издание. Танги принял его радушно – в его голосе чувствовалось удивление, смешанное с предвкушением большой удачи.
– Что ж, я не ошибся, – с удовлетворением заметил он, выслушав Родиона при закрытых дверях, – когда доверил это дело неопытной практикантке. Жаль, конечно, что она ничего не смогла раскопать в России и таинственное возвращение «Весны» в дом Вишневских так и останется загадкой… Но ничего, мы поступим иначе. Журналистские расследования, конечно, не наш формат, но в порядке исключения мы опубликуем этот материал о кровавых манипуляциях в мире искусств. Расскажем о том, как солидный фонд наживался на доверчивых художниках и некомпетентных коллекционерах, отправляя их прямиком в могилу. И о заговоре акул фарминдустрии, которым на протяжении долгих лет удавалось зарабатывать огромные деньги на препарате, губительно воздействующем на сердце. Ну а в конце, – он удовлетворенно огладил галстук с чернильным пятном, – прозрачно намекнем, что странная смерть Зои Вишневской могла быть неслучайной…
– А вот этого делать не надо, – тормознул его Родион. – Я видел акт судебно-медицинского исследования тела актрисы: она действительно скончалась от механической асфиксии – несчастный случай. Следов лекарственных средств в ее крови не обнаружено. Так что оставим благородную даму с ее семейной историей, пускай покоится с миром.
– Что ж, – произнес Танги, с трудом скрывая разочарование, – не надо, так не надо… Сообщите мне, когда родственницы Соланжа и Мерсье напишут заявления в полицию и начнется доследование. У них ведь есть для этого основания?
– Конечно. На руках медицинские бумаги, а также копии кабальных договоров Жака и Адель с фондом. Вкупе с подтвержденной информацией о преступной деятельности организации есть все предпосылки к тому, чтобы открыть уголовное дело. Параллельно с этим результаты моего расследования появятся на страницах вашего уважаемого многотиражного издания, и у властей не будет возможности замять скандал. На какие бы рычаги ни давили члены криминальной артели, судебного процесса им не избежать.
– Прекрасный план! – одобрил Танги.
– Однако у меня, дорогой Поль, есть три условия…
– Да? И какие же? – напрягся главред.
– Под публикацией будут стоять два имени: мое и Оливии. Кроме того, вы примете ее на постоянную работу, как и обещали.
– Но сначала я должен согласовать вопрос с руководством и отделом кадров… – попытался ускользнуть старый лис.