Весна умирает осенью
Часть 21 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Через час, когда внимание начало рассеиваться и невыносимо захотелось есть, Оливия решила выключить планшет и передохнуть. Но в последний момент натолкнулась на любительский ролик, отснятый год назад в русской церкви Парижа во время рождественской службы. В описании к видео упоминалось имя актрисы и стояли метки. Оливия кликнула на одну из них, однако вместо утонченного лица Вишневской на экране возникло расплывчатое пятно.
Затем камера дернулась, и в объектив попала церковная лавка, расположенная на входе в храм: православные книги, карманные календари с изображением святых, нательные крестики… За прилавком стояли две женщины в светлых платках, покрывающих головы. Оливия присмотрелась: одна из них была полноватой, с мягким лицом и благостными глазами. Во второй легко было узнать Зою. Она улыбалась, что-то дружески нашептывая своей собеседнице. Та кивала и часто крестилась, поправляя посеребренные иконки на прилавке.
Время от времени к стенду ходил кто-то из прихожан. Незнакомка принимала деньги, а Зоя протягивала мирянам восковые свечки. Понаблюдав за происходящим еще несколько секунд, Оливия открыла поисковик и заглянула в расписание текущих богослужений в русском соборе на улице Дарю – том самом месте, где венчались когда-то родители актрисы и где она сама, очевидно, частенько бывала.
XXV
Помянник
Перед началом литургии в храме было безлюдно. У стены примостились несколько дряхлых старушек, а в углу, возле иконы Богородицы, тихо всхлипывал, осеняя себя крестным знамением, пожилой мужчина в старомодном пальто.
Оливия подошла к прилавку с церковной атрибутикой, однако там никого не оказалось.
– Вы свечку купить хотели или записочку подать? – вдруг прошелестел где-то рядом тихий голос с выраженным французским акцентом.
Оливия обернулась. Перед ней стояла та самая женщина, которую она видела в видеоролике накануне вечером. Правда, в жизни знакомая Зои оказалась значительно старше.
– Записку… об упокоении. – Оливия взяла из стопки листок с восьмиконечным крестом у верхнего края. Написав на нем что-то крупным почерком, она протянула его незнакомке.
– Положите вон туда, в свечной ящик, – указала та подбородком, взглянув мимоходом на прошение. В нем значилось одно-единственное имя.
– Боже мой… вы знали Зою? Каждый день о ней, голубушке, молюсь!
Оливия коротко рассказала об обстоятельствах своего знакомства с актрисой. Точнее, только о том, что она брала у нее не так давно интервью для документального фильма об Андрее Вишневском. Этим она сразу расположила к себе собеседницу.
Утирая слезы кончиком палантина, покрывавшего ее голову, та поведала свою историю.
Ее звали Нина Воронцова. Она была ровесницей Зои – тоже родилась в самом конце войны. Отец Нины, борец Сопротивления, был добрым знакомым Андрея Вишневского. В тридцатых он принадлежал к художественным кругам Парижа, но так и не смог ничего добиться на этом поприще. В конце концов он нашел себе применение в роли оформителя витрин магазинов и бистро. А еще отец рисовал панно для украшения интерьеров питейных заведений, в которых проводила время монпарнасская богема. Однажды кто-то из приятелей привел его в студию на набережной Уаз, хозяином которой оказался Андрей Вишневский.
– Русские в Париже тогда жили тесной коммуной, – вспоминала Нина. – Мы собирались на общие праздники, литературные вечера. Многие были участниками патриотических ассоциаций, но главной объединяющей силой была все же не политика, а церковь. Вера держала нас на плаву, подпитывала, укрепляла. Моя мать, например, двадцать лет прослужила при соборе свечницей. Со временем это стало и моей добровольной обязанностью.
– Значит, Зою вы знали с детства?
– Да, росли мы вместе. Правда, Вишневские были довольно обеспеченными людьми, а мои родители перебивались с хлеба на квас… Но, когда мы оказывались здесь, в церкви, все условности теряли значение. Зоина мать трудилась одно время в канцелярии настоятеля храма: вела административную переписку, следила за порядком в библиотеке собора…
– Скажите, а семейный доктор Вишневских, Осип Штерн, на службах бывал?
Нина неопределенно покачала головой.
– Не уверена… Лично я его не знала – он уехал из Парижа накануне моего рождения. А вот Ольга Вишневская была с ним очень близка.
– Почему вы так думаете? Об этом рассказывала Зоя?
– Нет. Она как раз не любила на эту тему говорить. Но раз вы интересуетесь… Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.
Подозвав хромого служку, который прибирал на клиросе, Нина поручила ему присмотреть за лавкой и повела Оливию в церковный двор. А оттуда к небольшой двухэтажной пристройке.
– Подождите минутку, – попросила женщина и исчезла за крашеной дверью.
Через минуту Нина появилась на пороге с какой-то книжицей в руках.
– Вот взгляните…
Оливия взяла потрепанный томик и прочитала на обложке: «Помя́нник». Бережно, боясь, что он рассыпется от старости у нее в руках, развернула и попыталась прочесть несколько строчек. Эта была молитва на церковно-славянском. Текст ее выцвел от времени и стал неразборчив.
– Помяни, Господи, благостию Твоею вся ближния моя… – удалось ей разобрать на одной из страниц.
– В такой синодик вписывают имена живых и усопших для поминовения, – пояснила Нина. – Раньше помянники были в каждой семье и передавались из поколения в поколение. Тот, что вы держите в руках, принадлежал Ольге Вишневской.
Оливия перевернула листок. Справа, под заголовком «О упокоении» присутствовал длинный список имен. Левая страница – «О здравии» – содержала лишь несколько записей. Последние две были выполнены тщательно, четким бегущим почерком.
– Это рука Ольги? – уточнила Оливия.
– Да, ее…
Оливия задумалась. Выходило, что единственными людьми, о благополучии которых заботилась Вишневская, были «младенец Зоя» и «раб божий Осип».
О родном муже перед Всевышним она не хлопотала.
– Как-то странно, верно? – спросила Нина, придерживая рукой слетающий на ветру палантин. – Ведь муж в ней души не чаял…
Оливия не знала, что ответить.
– А почему эта вещь хранится у вас? Разве для домашней молитвы она была не нужна?
– Ольга всегда оставляла помянник в церкви и просила перед каждой литургией подавать его в алтарь.
– Ну а Зоя? Неужели не хотела забрать семейную реликвию себе?
– Я ей предлагала. Но она заглянула однажды внутрь, оттолкнула книжицу и так побледнела, что я за нее испугалась. Больше об этом мы с ней не разговаривали.
Проводив Нину до паперти, на которой сидел, демонстрируя изувеченную ногу, испитой калека, Оливия поблагодарила ее и пообещала вскоре зайти.
На прощанье она все же решилась спросить:
– Значит, о послевоенной судьбе Штерна вам ничего неизвестно?
– Только в общих чертах. Кажется, он уехал в СССР с эшелоном возвращенцев. А там с ним что-то стряслось…
– Но Вишневские ведь наводили о нем справки?
– Не знаю… Зоя однажды рассказывала, что обнаружила на чердаке их дома в Довиле какую-то переписку. В ней вроде объяснялось, что произошло. Увы, подробностей я уже не помню… Ну прощайте, милая, – заторопилась Нина. – Храни вас Господь!
Выйдя из храма, Оливия повернула направо. Вскоре из-за череды домов показались ворота парка Монсо. В этот ветреный день все скамейки сада пустовали, и даже возле подсвеченной музыкальной карусели c ее старомодными лошадками и монгольфьерами стояло всего две прогулочные коляски. У окошка кассовой будки, украшенной надписью «Бель Эпок», толкались несколько малышей.
Купив в киоске стаканчик кофе и горячую бельгийскую вафлю, Оливия направилась в сторону пруда. По дальнему краю он был огорожен коринфскими колоннами, а по левую украшен горбатым венецианским мостом. На этих ступенях они с Родионом не раз устраивались прошлым летом с корзинкой для пикника. Но сейчас, в январе, сидеть на камне было холодно.
Примостив свой завтрак на перилах, Оливия вытянула шею и посмотрела вниз. В пасмурной воде ручейка неспешно кружились сухие листья. И точно так же, плавным хороводом, вихрились в ее голове сумбурные мысли.
Итак… Осип Штерн покинул страну в сорок пятом и отправился в Советский Союз. Если верить справке из Госархива, он направлялся в город Брянск к своим родственникам. «Весна», по словам Мартеля, путешествовала вместе с ним. Но почему же тогда акварель оказалась в каком-то Зиминске, в тысячах километров от пункта назначения доктора?
Оливия отломила кусок остывшей вафли и нехотя принялась ее жевать. Тесто было непропеченным и приторным. Попытавшись отлепить его от неба языком, Оливия поморщилась: рабочая версия была такой же сырой и сомнительной, как этот «деликатес». Конечно, многое могли бы прояснить письма, о которых говорила Нина… Но теперь искать их бесполезно: к имуществу Вишневской доступа нет, да и спросить о случившемся больше некого. Что ж, придется положиться на Галина – вдруг он все же дал ей дельную наводку? В пользу гипотезы московского арт-дилера говорил и еще один факт: конфеты «Сибирский метеорит», найденные полицией в доме Зои, производились все в том же Зиминске.
После длинного и скучного дня в университете она вошла в квартиру и столкнулась с Саломеей. Та уже закончила уборку и поправляла перед зеркалом в прихожей макияж.
– Я вам суп из чечевицы сварила, с курицей и овощами, – сообщила горничная. – На пару дней должно хватить. Вы за праздники вон как похудели! Уже прозрачней, чем мое прошлое!
– Спасибо, Саломея, – улыбнулась Оливия, глядя, как та застегивает утепленный жакет, который едва сходился на ее сдобной груди.
– Месье, кстати, только что звонил, – присовокупила домработница, подкрашивая губы. – Дал мне хозяйственные поручения… А заодно он просил передать, что вернется не раньше понедельника.
Оливия вздрогнула – понедельника! Но она больше не может ждать… Учебный план позволял выкроить буквально несколько дней, чтобы смотаться в Россию. Да и Танги ее постоянно поторапливал – ему не терпелось получить материал. Что ж, может, оно и к лучшему: разъехаться без лишних разговоров, продышаться, а дальше – жизнь покажет. И все-таки… До чего обидно!
После сытной стряпни Саломеи ее неодолимо клонило в сон. Пересилив себя, Оливия включила ноутбук и отыскала сайт Зиминского художественного музея. В разделе «Контакты» были указаны телефон, электронный адрес и имя директора: И.О. Горский.
Собравшись с мыслями, Оливия составила короткое послание на русском, в котором изложила вполне правдоподобную легенду. Она была уверена, что при необходимости Поль Танги возьмется ее подтвердить. Редактор «Эритаж» любил повторять: капелька лжи лишь усиливает вкус достоверности.
Из письма следовало, что она – культурный обозреватель одного из старейших французских изданий. И направляется в ближайшие дни с редакционным заданием в столицу Сибири. Время позволяет ей посетить и Зиминский музей, где сейчас – если верить анонсу на сайте – проходит выставка работ Василия Кандинского. Возможно, господин Горский сумеет выкроить немного времени, чтобы побеседовать с ней о творчестве великого художника, а также дать короткий комментарий для журнала «Эритаж»?
Перечитав текст, Оливия осталась довольна – турне работ Кандинского по городам России оказалось как нельзя кстати. Ведь Андрей Вишневский принадлежал к тому же художественному течению и к той же эпохе, а значит, его имя может удачно вписаться в разговор об абстракционизме. А также о судьбах творческих людей, покинувших Россию в начале прошлого века.
Она представила себе морозный вечер, ледяные узоры на окнах, потрескивающую голландскую печь. И немолодого мужчину в овчинном жилете, сидящего за письменным столом. Каким удивительным и нереальным покажется ему это письмо из Франции! Как долго он будет подбирать слова, чтобы ей ответить…
Тут в почту невесомой снежинкой влетел конверт. В ответном послании на старомодном, но в остальном безупречном французском языке директор Зиминского музея сообщал, что будет рад увидеться на следующей неделе – в любое удобное для Оливии время.
Добро пожаловать в Сибирь, мадемуазель.
И подпись: Илья Горский.
XXVI
Калифорния
Затем камера дернулась, и в объектив попала церковная лавка, расположенная на входе в храм: православные книги, карманные календари с изображением святых, нательные крестики… За прилавком стояли две женщины в светлых платках, покрывающих головы. Оливия присмотрелась: одна из них была полноватой, с мягким лицом и благостными глазами. Во второй легко было узнать Зою. Она улыбалась, что-то дружески нашептывая своей собеседнице. Та кивала и часто крестилась, поправляя посеребренные иконки на прилавке.
Время от времени к стенду ходил кто-то из прихожан. Незнакомка принимала деньги, а Зоя протягивала мирянам восковые свечки. Понаблюдав за происходящим еще несколько секунд, Оливия открыла поисковик и заглянула в расписание текущих богослужений в русском соборе на улице Дарю – том самом месте, где венчались когда-то родители актрисы и где она сама, очевидно, частенько бывала.
XXV
Помянник
Перед началом литургии в храме было безлюдно. У стены примостились несколько дряхлых старушек, а в углу, возле иконы Богородицы, тихо всхлипывал, осеняя себя крестным знамением, пожилой мужчина в старомодном пальто.
Оливия подошла к прилавку с церковной атрибутикой, однако там никого не оказалось.
– Вы свечку купить хотели или записочку подать? – вдруг прошелестел где-то рядом тихий голос с выраженным французским акцентом.
Оливия обернулась. Перед ней стояла та самая женщина, которую она видела в видеоролике накануне вечером. Правда, в жизни знакомая Зои оказалась значительно старше.
– Записку… об упокоении. – Оливия взяла из стопки листок с восьмиконечным крестом у верхнего края. Написав на нем что-то крупным почерком, она протянула его незнакомке.
– Положите вон туда, в свечной ящик, – указала та подбородком, взглянув мимоходом на прошение. В нем значилось одно-единственное имя.
– Боже мой… вы знали Зою? Каждый день о ней, голубушке, молюсь!
Оливия коротко рассказала об обстоятельствах своего знакомства с актрисой. Точнее, только о том, что она брала у нее не так давно интервью для документального фильма об Андрее Вишневском. Этим она сразу расположила к себе собеседницу.
Утирая слезы кончиком палантина, покрывавшего ее голову, та поведала свою историю.
Ее звали Нина Воронцова. Она была ровесницей Зои – тоже родилась в самом конце войны. Отец Нины, борец Сопротивления, был добрым знакомым Андрея Вишневского. В тридцатых он принадлежал к художественным кругам Парижа, но так и не смог ничего добиться на этом поприще. В конце концов он нашел себе применение в роли оформителя витрин магазинов и бистро. А еще отец рисовал панно для украшения интерьеров питейных заведений, в которых проводила время монпарнасская богема. Однажды кто-то из приятелей привел его в студию на набережной Уаз, хозяином которой оказался Андрей Вишневский.
– Русские в Париже тогда жили тесной коммуной, – вспоминала Нина. – Мы собирались на общие праздники, литературные вечера. Многие были участниками патриотических ассоциаций, но главной объединяющей силой была все же не политика, а церковь. Вера держала нас на плаву, подпитывала, укрепляла. Моя мать, например, двадцать лет прослужила при соборе свечницей. Со временем это стало и моей добровольной обязанностью.
– Значит, Зою вы знали с детства?
– Да, росли мы вместе. Правда, Вишневские были довольно обеспеченными людьми, а мои родители перебивались с хлеба на квас… Но, когда мы оказывались здесь, в церкви, все условности теряли значение. Зоина мать трудилась одно время в канцелярии настоятеля храма: вела административную переписку, следила за порядком в библиотеке собора…
– Скажите, а семейный доктор Вишневских, Осип Штерн, на службах бывал?
Нина неопределенно покачала головой.
– Не уверена… Лично я его не знала – он уехал из Парижа накануне моего рождения. А вот Ольга Вишневская была с ним очень близка.
– Почему вы так думаете? Об этом рассказывала Зоя?
– Нет. Она как раз не любила на эту тему говорить. Но раз вы интересуетесь… Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.
Подозвав хромого служку, который прибирал на клиросе, Нина поручила ему присмотреть за лавкой и повела Оливию в церковный двор. А оттуда к небольшой двухэтажной пристройке.
– Подождите минутку, – попросила женщина и исчезла за крашеной дверью.
Через минуту Нина появилась на пороге с какой-то книжицей в руках.
– Вот взгляните…
Оливия взяла потрепанный томик и прочитала на обложке: «Помя́нник». Бережно, боясь, что он рассыпется от старости у нее в руках, развернула и попыталась прочесть несколько строчек. Эта была молитва на церковно-славянском. Текст ее выцвел от времени и стал неразборчив.
– Помяни, Господи, благостию Твоею вся ближния моя… – удалось ей разобрать на одной из страниц.
– В такой синодик вписывают имена живых и усопших для поминовения, – пояснила Нина. – Раньше помянники были в каждой семье и передавались из поколения в поколение. Тот, что вы держите в руках, принадлежал Ольге Вишневской.
Оливия перевернула листок. Справа, под заголовком «О упокоении» присутствовал длинный список имен. Левая страница – «О здравии» – содержала лишь несколько записей. Последние две были выполнены тщательно, четким бегущим почерком.
– Это рука Ольги? – уточнила Оливия.
– Да, ее…
Оливия задумалась. Выходило, что единственными людьми, о благополучии которых заботилась Вишневская, были «младенец Зоя» и «раб божий Осип».
О родном муже перед Всевышним она не хлопотала.
– Как-то странно, верно? – спросила Нина, придерживая рукой слетающий на ветру палантин. – Ведь муж в ней души не чаял…
Оливия не знала, что ответить.
– А почему эта вещь хранится у вас? Разве для домашней молитвы она была не нужна?
– Ольга всегда оставляла помянник в церкви и просила перед каждой литургией подавать его в алтарь.
– Ну а Зоя? Неужели не хотела забрать семейную реликвию себе?
– Я ей предлагала. Но она заглянула однажды внутрь, оттолкнула книжицу и так побледнела, что я за нее испугалась. Больше об этом мы с ней не разговаривали.
Проводив Нину до паперти, на которой сидел, демонстрируя изувеченную ногу, испитой калека, Оливия поблагодарила ее и пообещала вскоре зайти.
На прощанье она все же решилась спросить:
– Значит, о послевоенной судьбе Штерна вам ничего неизвестно?
– Только в общих чертах. Кажется, он уехал в СССР с эшелоном возвращенцев. А там с ним что-то стряслось…
– Но Вишневские ведь наводили о нем справки?
– Не знаю… Зоя однажды рассказывала, что обнаружила на чердаке их дома в Довиле какую-то переписку. В ней вроде объяснялось, что произошло. Увы, подробностей я уже не помню… Ну прощайте, милая, – заторопилась Нина. – Храни вас Господь!
Выйдя из храма, Оливия повернула направо. Вскоре из-за череды домов показались ворота парка Монсо. В этот ветреный день все скамейки сада пустовали, и даже возле подсвеченной музыкальной карусели c ее старомодными лошадками и монгольфьерами стояло всего две прогулочные коляски. У окошка кассовой будки, украшенной надписью «Бель Эпок», толкались несколько малышей.
Купив в киоске стаканчик кофе и горячую бельгийскую вафлю, Оливия направилась в сторону пруда. По дальнему краю он был огорожен коринфскими колоннами, а по левую украшен горбатым венецианским мостом. На этих ступенях они с Родионом не раз устраивались прошлым летом с корзинкой для пикника. Но сейчас, в январе, сидеть на камне было холодно.
Примостив свой завтрак на перилах, Оливия вытянула шею и посмотрела вниз. В пасмурной воде ручейка неспешно кружились сухие листья. И точно так же, плавным хороводом, вихрились в ее голове сумбурные мысли.
Итак… Осип Штерн покинул страну в сорок пятом и отправился в Советский Союз. Если верить справке из Госархива, он направлялся в город Брянск к своим родственникам. «Весна», по словам Мартеля, путешествовала вместе с ним. Но почему же тогда акварель оказалась в каком-то Зиминске, в тысячах километров от пункта назначения доктора?
Оливия отломила кусок остывшей вафли и нехотя принялась ее жевать. Тесто было непропеченным и приторным. Попытавшись отлепить его от неба языком, Оливия поморщилась: рабочая версия была такой же сырой и сомнительной, как этот «деликатес». Конечно, многое могли бы прояснить письма, о которых говорила Нина… Но теперь искать их бесполезно: к имуществу Вишневской доступа нет, да и спросить о случившемся больше некого. Что ж, придется положиться на Галина – вдруг он все же дал ей дельную наводку? В пользу гипотезы московского арт-дилера говорил и еще один факт: конфеты «Сибирский метеорит», найденные полицией в доме Зои, производились все в том же Зиминске.
После длинного и скучного дня в университете она вошла в квартиру и столкнулась с Саломеей. Та уже закончила уборку и поправляла перед зеркалом в прихожей макияж.
– Я вам суп из чечевицы сварила, с курицей и овощами, – сообщила горничная. – На пару дней должно хватить. Вы за праздники вон как похудели! Уже прозрачней, чем мое прошлое!
– Спасибо, Саломея, – улыбнулась Оливия, глядя, как та застегивает утепленный жакет, который едва сходился на ее сдобной груди.
– Месье, кстати, только что звонил, – присовокупила домработница, подкрашивая губы. – Дал мне хозяйственные поручения… А заодно он просил передать, что вернется не раньше понедельника.
Оливия вздрогнула – понедельника! Но она больше не может ждать… Учебный план позволял выкроить буквально несколько дней, чтобы смотаться в Россию. Да и Танги ее постоянно поторапливал – ему не терпелось получить материал. Что ж, может, оно и к лучшему: разъехаться без лишних разговоров, продышаться, а дальше – жизнь покажет. И все-таки… До чего обидно!
После сытной стряпни Саломеи ее неодолимо клонило в сон. Пересилив себя, Оливия включила ноутбук и отыскала сайт Зиминского художественного музея. В разделе «Контакты» были указаны телефон, электронный адрес и имя директора: И.О. Горский.
Собравшись с мыслями, Оливия составила короткое послание на русском, в котором изложила вполне правдоподобную легенду. Она была уверена, что при необходимости Поль Танги возьмется ее подтвердить. Редактор «Эритаж» любил повторять: капелька лжи лишь усиливает вкус достоверности.
Из письма следовало, что она – культурный обозреватель одного из старейших французских изданий. И направляется в ближайшие дни с редакционным заданием в столицу Сибири. Время позволяет ей посетить и Зиминский музей, где сейчас – если верить анонсу на сайте – проходит выставка работ Василия Кандинского. Возможно, господин Горский сумеет выкроить немного времени, чтобы побеседовать с ней о творчестве великого художника, а также дать короткий комментарий для журнала «Эритаж»?
Перечитав текст, Оливия осталась довольна – турне работ Кандинского по городам России оказалось как нельзя кстати. Ведь Андрей Вишневский принадлежал к тому же художественному течению и к той же эпохе, а значит, его имя может удачно вписаться в разговор об абстракционизме. А также о судьбах творческих людей, покинувших Россию в начале прошлого века.
Она представила себе морозный вечер, ледяные узоры на окнах, потрескивающую голландскую печь. И немолодого мужчину в овчинном жилете, сидящего за письменным столом. Каким удивительным и нереальным покажется ему это письмо из Франции! Как долго он будет подбирать слова, чтобы ей ответить…
Тут в почту невесомой снежинкой влетел конверт. В ответном послании на старомодном, но в остальном безупречном французском языке директор Зиминского музея сообщал, что будет рад увидеться на следующей неделе – в любое удобное для Оливии время.
Добро пожаловать в Сибирь, мадемуазель.
И подпись: Илья Горский.
XXVI
Калифорния