Весна умирает осенью

– Помнишь, ты подарила его отцу на юбилей? Он ведь тогда поверить не мог, что ты сложила узор сама. А потом хвастался перед гостями – каждому демонстрировал, какая талантливая у него дочь!

Оливия погрустнела. Папин праздник она хорошо запомнила…

Всей семьей они еще жили в Афинах. Родители между собой давно не ладили, но Оливия скрепляла этот союз – до поры до времени. Отец неделями пропадал на работе: брался за внеурочные, ночуя в своем кардиоцентре, и постоянно уезжал на конференции. Ею занималась мама, но виделись они в основном днем в хореографическом училище, где та преподавала. По вечерам мать частенько отсутствовала: у нее то и дело возникали «неотложные встречи, подработки и консультации».

Правда открылась неожиданно.

В школе отменили два последних урока, и Оливия помчалась домой – вот повезло, куча свободного времени! А там – никого. Отца с утра вызвали к тяжелому пациенту, а мама была на занятиях.

Ключа у нее не оказалось, а потому пришлось тащиться на перекладных в училище в надежде застать маму.

– Так Илиади у нас по средам не работает, – ошарашила ее женщина-администратор, сидевшая на входе. – У нее уроки только по понедельникам и пятницам. Плюс еще субботняя группа…

Поразмыслив, Оливия решила ни о чем мать не спрашивать: раз ей не объяснили всего сразу, значит, была какая-то причина. Смущало то, что не знал об этом и отец. Он полагал, что у жены полная занятость, и не раз предлагал найти какую-нибудь женщину, которая могла бы присматривать за ребенком в ее отсутствие. Но мама лишь отмахивалась – девочка у нас уже большая, справится.

И Оливия справлялась: сама подогревала себе обед, сама делала уроки, сама добиралась до училища, где проходила балетную подготовку.

Зато впоследствии, когда она оказалась одна в парижском балетном пансионе, ей не пришлось ни к чему привыкать – ранняя самостоятельность выручала всегда. Единственное, с чем Оливия не могла сжиться, – это гнетущее чувство одиночества, незащищенности, душевной пустоты.

Оно зародилось в тот день, когда на отцовский юбилей в их доме собрался народ: приятели, коллеги и даже бывшие пациенты. В гостиной бренчало фортепьяно – кто-то из гостей музицировал, фальшиво выводя старую мелодию. Отовсюду раздавался смех, то и дело хлопали двери, а из отворенных окон доносились дружеские тосты.

Наконец, раскрасневшийся, слегка захмелевший от вина и радости отец пригласил всех «в патио» – закуток во внутреннем дворе, где за плетеной оградкой в тени приземистых фиг скрывались садовые кресла и небольшой инкрустированный столик. Его преподнесла в качестве подарка любимая дочь – Оливия. Целую зиму она собирала осколки керамической плитки вокруг школы и училища, а потом сажала их на специальный клей, следуя своему замыслу.

– Напоминает авангардный стиль Вишневского, – заметил один из гостей, изучая рисунок. – Посмотрите: та же контрастность, те же формы…

– Да брось ты, Никос, какой абстракционизм, – возразил отец. – Это образный мир детской души: только она так бесхитростно и прямолинейно может выразить сущее. У Анны, кстати, на этот счет была своя теория, давайте ее спросим…

Он осмотрелся в поисках жены, но во дворе ее не обнаружил.

– Оливия, сердце мое, не знаешь, где мама?

Оливия пожала плечами и отправилась на разведку в дом. Однако ни в одной из комнат матери не оказалось. Поддавшись озорному любопытству, девочка распахнула входную дверь и выглянула наружу.

На улице было пустынно – день выдался знойным, и большинство семей отправились к морю или же коротали время в затемненных квартирах. Вдруг в отдалении, рядом с детской площадкой, она заметила знакомое авто. Это был спортивный «Ауди», который уже не раз попадался ей на глаза рядом с училищем. В нем сидели двое: мужчина с чуть резковатыми чертами лица и ее мать. Они о чем-то разговаривали, и Оливия решила не мешать – наверное, заскочил по делу знакомый с работы.

Неожиданно мужчина выбрался из машины, обошел ее и помог маме выйти. Та подняла лицо и взглянула на него с доверчивой улыбкой – в ней сквозила такая нежность, такая пронзительная искренность, такая теплота, что Оливии стало не по себе. Мир завертелся, замелькал перед глазами, словно кто-то ударом опрокинул ее навзничь…

Они стояли, не сводя друг с друга глаз. Мать протянула руку и приложила ладонь к его груди, словно пытаясь нащупать под рубашкой сердце. Он обхватил ее пальцы и прижал к себе крепко, не проронив ни слова. Через мгновение мать развернулась и, опустив глаза, зашагала к дому.

В душе Оливии что-то всхлипнуло и тут же захлебнулось. Не разбирая дороги, она бросилась в свою комнату и захлопнула дверь.

Прошло много лет, но эта немая сцена до сих пор стояла у нее перед глазами. Но даже теперь она не решалась расспросить мать об этом человеке. Только ночами в припадке неукротимой щенячьей тоски, которая накатывала на нее без предупреждения, Оливия вжималась лицом в подушку и шептала: «Как ты могла… А мы?!»



Дождавшись своей очереди в зоне ожидания такси, Оливия наконец запрыгнула в просторный «Ситроен». Температура в Париже опустилась до нуля, воздух наполнился свинцовой гарью, и ей тут же захотелось вернуться назад, на Корфу. Причина крылась не только в погоде, тоске по родителям, тревоге за отца, но и в том, что с Родионом за время Рождественских каникул они ни разу не разговаривали. Он уехал в Нормандию и давал о себе знать лишь короткими сообщениями: они были вежливы, но напрочь лишены эмоций.

Праздничный город выглядел пустым, и до Монмартра от аэропорта они долетели за полчаса. Таксист высадил ее у калитки и застрекотал шинами вниз по проспекту Жюно – его уже ожидал новый клиент.

На входе в дом, к которому примыкала их пристройка, стояла немолодая женщина. На голове ее красовалась синтетическая шапка-ушанка, а сухопарые лодыжки были обмотаны полевыми гамашами, какие носили солдаты времен Второй мировой.

Негнущимися от холода пальцами она пыталась нащупать в сумке сигареты, бормоча себе под нос: «Ну погодка… что твои Альпы! Наверное, опять холодный фронт «Москва – Париж». Одного я не пойму: как они там в Сибири курят?!»

Поднимаясь по ступеням, Оливия усмехнулась про себя: каким образом курят в Сибири, ей предстояло выяснить.

В почтовом ящике ее ждали счета за коммунальные услуги, рекламные листовки и плотный конверт с множеством штампов. Это был долгожданный ответ на запрос, который она посылала в Госархив РФ еще месяц назад. Из сводки следовало, что Осип Семенович Штерн пересек советскую границу в сентябре тысяча девятьсот сорок пятого года. Он прибыл эшелоном с возвращенцами, следовавшим через Германию и Польшу. После проверки в фильтрационном лагере НКВД, Штерн направился в Брянск, где проживали его родственники. Дальнейшая судьба гражданина Штерна доподлинно была неизвестна.





XXIV

В путь




Попытка освежиться с дороги провалилась: из душевой насадки тонкой струйкой сочилась ржавая вода. Саломея, умевшая одним звонком решать любые коммунальные вопросы, как назло, уехала на праздники в Овернь. И с управляющей компанией связываться было бесполезно: до окончания каникул их телефон стоял на автоответчике.

Натянув одежду, Оливия вышла из ванной и спустилась в прихожую. На бретонском резном сундуке, который Родион отыскал весной на барахолке, валялись в беспорядке рекламные буклеты. Их ежедневно опускали в почтовый ящик или просовывали в зазор калитки. Среди ненужных листовок нашлась и такая: «Потомственный санитарный техник, специалист высшей категории. Ремонт, замена, профилактика водоснабжающих систем. Возможен срочный выезд». Набрав отпечатанный на бумажке номер, Оливия вызвала мастера и принялась разбирать чемодан.

Вскоре запиликал домофон.


– Сантехник, – прохрустел в микрофон мужской голос. – Мне в какой лифт идти – в левый или в правый?

– Поднимайтесь по лестнице, у нас лифта нет…

Через минуту на пороге квартиры стоял мужчина в кепке и свалявшемся шарфе.

– Уф, – выдохнул он, – крутые у вас ступеньки! Ну, давайте показывайте, где трубопровод.

Втиснувшись в каморку под лестницей, он отодвинул заслонку и принялся осматривать нутро стояка. Вслушиваясь в болезненный стон труб, Оливия подавала ему разводные ключи и зажимы. Наконец что-то скрежетнуло и охнуло. Подозрительно запахло тухлым яйцом.

Устранив проблему, мастер принялся выписывать счет на имя владельца квартиры, которое было указана на дверной табличке.

– Лаврофф… Фамилия какая необычная. Польская?

– Нет, русская.

– Ру-у-усская?.. – протянул он. – Холодно у вас там, поди? Потому и президент суровый. Я вчера в газете прочитал: в России нефть закончилась, так он поехал вскрывать подводный шельф. И Норвегию из-за этого накрыло цунами – поднял волну! Но ему хоть бы хны – у самого-то денег миллионы. Не зря американцы против него свои ракеты направили… А вот женщины ваши мне нравятся. На сайтах знакомств их много, и все, кстати, хотят замуж за французов. Я бы женился, но они ж сюда едут ради документов. Нет, говорю я себе, это не любовь!

Взглянув на оторопевшую Оливию, потомственный специалист убрал деньги в карман и направился к выходу. На пороге обернулся.

– Скажу вам как хирург канализационных труб: не жалейте кислоты! Развели ее водичкой – и в водослив. Но аккуратнее: мне один раз в лицо брызнула, так я чуть не ослеп. Ну, до новых встреч!



Ужинать она отправилась с Габи – та на праздники осталась в Париже. Слушая Оливию, подруга заходилась безудержным хохотом. Сидящие за соседними столиками люди поглядывали на них с недоумением.

– Илиади, да тебе еще повезло, что он вас не ограбил! Кто же вызывает мастеров по номерам из рекламных листовок? Мог запросто оказаться не сантехник, а какой-нибудь домушник или секс-рецидивист. Придется вам теперь сменить замки!

– Ну, а что мне было делать, – оправдывалась Оливия. – Родион в отъезде, а воды в доме нет…

– Пропадешь ты без своего Лаврова, – подначила ее Габи.

Оливия насупилась.

– Вот и ему так кажется. «Разбирайся сама и на мою поддержку не рассчитывай», – так и сказал, представляешь! Думает, без него я не справлюсь…

– Так. – Габи опустила вилку и подлила им обеим вина из кувшинчика с отколотым носом. – С этого места попрошу поподробнее. Что у тебя там стряслось? О чем вообще речь?

Стараясь оставить эмоции в стороне, Оливия подробно рассказала подруге все, что произошло за минувшие недели: и в деле Вишневских, и в ее с Родионом отношениях.

– Как интересно, – задумчиво произнесла Габи. – Значит, Штерн, а с ним и «Весна» оказались в России. Но тогда кто и зачем прислал Зое эту акварель? Доктор-то наверняка уже умер.

– Да, – согласилась Оливия, – трудно себе представить, что после всех скитаний он оказался долгожителем. Не знаю, Габи, в этой истории много вопросов. Единственная ниточка, которая у меня есть, – город Зиминск и его областной музей. Но, если честно, я не уверена, можно ли полагаться на эту наводку. Хорошо бы отыскать подтверждение тому, что не только биография «Весны», но и судьба самого Штерна как-то связана с Зиминском.

– Думаю, Илиади, тебе стоит туда съездить. Напиши для начала директору учреждения – придумай какой-нибудь убедительный повод. А там найдешь, за что зацепиться. Ведь твой Лаврофф внушал нам на каждом занятии: журналистское расследование начинается с гипотезы. И даже если предположение ошибочно…

– …в ходе проверки оно может навести на еще более интересную версию.

Оливия удивилась, насколько точно ей удалось воспроизвести интонации Родиона – видимо, они отпечатались на подкорке. Отчего-то эта мысль была ей неприятна.

– Да и потом, что ты теряешь? – продолжала Габи. – «Эритаж» оплатит тебе поездку в Сибирь. Это, кстати, хороший способ дистанцироваться, взглянуть на ситуацию со стороны… Я имею в виду тебя и Родиона. Скорее всего, у вас настал критический период. Такие кризисы закономерны, их просто нужно осмыслить и пережить. А разлука в этом деле, кстати, лучший помощник!

– Наверное, ты права, – грустно отозвалась Оливия. – Последнее время мы что-то совсем не ладим. Родион постоянно твердит, что опасается за мое будущее, за репутацию, за безопасность… Но мне кажется, дело не в этом. Просто он привык принимать за меня решения и все контролировать. С одной стороны, это довольно естественно, когда у людей такая разница в возрасте… Но скажи, кому понравится, если любая инициатива, любая попытка добиться чего-то самостоятельно воспринимается как детский каприз?

– Ты перегибаешь палку, – возразила Габи. – Уж на что я твоего «Гумберта» не люблю, но он тебя всегда поддерживал. Даже если речь шла об абсолютных причудах – вроде того интервью, что ты тогда задумала взять у русского олигарха, как его там…

– Ноя Волошина.

– Вот-вот, Волошина. Родион ведь не только организовал для тебя встречу с ним, но и мотался потом в Грецию в поисках «Итеи», рылся в архивах, структурировал гипотезу. Уже забыла?

– Все так, – согласилась Оливия, слегка покраснев. – Наверное, дело не в нем, а во мне… Ты верно говоришь, Габи, – нужно сделать паузу и проветрить мозги! А там видно будет.



Лежать на диване было неудобно. Оливия приподнялась и попыталась взбить плоскую подушку, которая служила цветовым акцентом в их аскетичном интерьере, но по сути дела была вещью совершенно бесполезной. В спальню ей подниматься не хотелось: в пустой кровати она чувствовала себя неуютно. Накануне православного Рождества Родион сообщил, что останется еще на некоторое время в Нормандии: его включили в аттестационную комиссию университета города Руан.

Прочитав это суховатое послание, Оливия вздохнула с облегчением: еще на какое-то время можно отодвинуть разговор о путешествии в Россию. Для себя решение она уже приняла и полагала, что Родион догадывается о ее планах. Но мысль о том, что нужно сообщить ему скорую дату отъезда, отчего-то удручала. Правда, у нее имелось оправдание для такой поспешности: российская виза, полученная год назад, истекала в двадцатых числах января.

Неожиданно за окном послышались нетрезвые девичьи голоса, визгливый хохот, а вслед за этим запричитал, застонал слезливый голос исполнительницы, чей сингл возглавлял хит-парады уже не первый месяц.

Захлопнув фрамугу, Оливия принялась просматривать в YouTube записи программ с участием Зои Вишневской.

Они оказались довольно однообразны: складывалось ощущение, что актриса умело защищала свою личную жизнь от любопытных взглядов. «Странно, – размышляла Оливия, – в Довиле Зоя казалась довольно открытой и выложила мне немало семейных подробностей. Видимо, потому что речь шла о ее обожаемом отце…»