Весна умирает осенью
Часть 18 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Оливия удивленно округлила глаза.
– Да-да, ведь на самом деле их брак с Вишневским было сложно назвать удачным. Он страстно любил жену, мечтал о совместном ребенке, а та… – Мартель махнул рукой. – Впрочем, вряд ли я имею право об этом распространяться.
– Ну а Зоя… маленькая Зоя догадывалась, что между родителями неладно?
– Не думаю. Правда через несколько лет после смерти матери, уже подростком, она нашла на чердаке дома в Довиле какой-то саквояж. Представляете, как в кино: среди хлама, мольбертов и подрамников пылилась древняя багажная сумка. В ней мундштуки, перчатки, манишки, сплющенные шапокляки и прочие атрибуты довоенного прошлого. На самом ее дне лежал несессер для письменных принадлежностей. В нем хранилось несколько свернутых листов, исписанных Ольгиным почерком. Я не знаю точно, о чем там говорилось – Зоя эту тему упорно обходила молчанием. Однако с того момента ее отношение к матери резко переменилось – она словно стала для Зои чужим человеком.
– Ну а как же доктор Штерн? Неужели никто не пытался его разыскать?
– Отчего же… Ольга ведь была близка со Штерном – он лечил ее от жестоких мигреней. После освобождения Парижа она наводила справки, отправляла запросы и сумела кое-что выяснить. Дело в том, что жена доктора была еврейкой. Почти всю войну им удавалось это скрывать – она не носила нашивки в виде желтой звезды на одежде. В конце концов кто-то написал на нее донос. Зоя утверждала, что это сделала одна из пациенток Штерна – между женщинами вспыхнул конфликт. Словом, в сорок четвертом мадам арестовали и депортировали. Над самим Штерном сгустились тучи. Фамилия, смахивавшая на немецкую[20], долгое время его выручала, но после высылки жены перестала служить надежным прикрытием. Сосед Штерна по лестничной клетке был полицейским. Однажды он зашел к доктору и посоветовал исчезнуть из города как можно скорее – шла очередная зачистка. Штерн уехал из Парижа незадолго до вывода немецких войск. С собой он прихватил и работы Вишневского, включая «Весну».
– И потом он так и не объявился?
– Я вижу, история не оставила вас равнодушной, – грустно усмехнулся композитор. – Долгое время нам ничего не было известно. Но в семьдесят восьмом опубликовали «Мемориал» – список имен депортированных евреев, даты их ареста и названия лагерей, куда они попали. Зоя отыскала там жену Штерна, а вот судьба самого доктора так и осталась под вопросом. Однако через десять лет случилось чудо: всплыли две работы Вишневского, пропавшие вместе с «Весной». Одна богатая швейцарская семья одолжила их для ретроспективной выставки в Париже. Картины привезли в столицу, и тут оказалось, что они давно разыскиваются европейской комиссией по вопросам реституции.
– Как же эти люди заполучили полотна?
– Оказалось, в сороковые годы их дед заведовал госпиталем в Безансоне. В конце войны туда устроился работать один приезжий русский доктор. Они подружились. Доктор рассказывал о своих планах: обратиться в советскую репатриационную миссию и подать заявку на выездную визу. Однако для реализации плана ему нужны были деньги. Тогда он продал все свое имущество, включая эти картины.
– Постойте… Вы хотите сказать, что Штерн покинул Францию?
Композитор кивнул.
– Полагаю, что «Весна» отправилась с ним – акварель ничего не стоило спрятать в личных вещах.
– И больше о докторе вы ничего не знаете?
– Только то, что его след теряется в момент пересечения границы СССР в сентябре сорок пятого.
Оливия опешила.
– Неужели белоэмигрант Штерн вернулся в Советский Союз, да еще в такой момент?! Это же чистое самоубийство!
– У вас ведь русские корни, верно? – вдруг уточнил Мартель.
– Мама родилась и выросла в России. Выйдя замуж за моего отца, в начале девяностых она оказалась в Греции. По-русски я говорю благодаря ей.
– Тогда, возможно, вы в курсе, что после войны миллионы русских были репатриированы. Многих из них высылали из Европы принудительно, но нашлись и те, кто поверил обещаниям Сталина и захотел отправиться в СССР добровольно. Например, французские коммунисты и белоэмигранты, страдавшие неустроенностью и так и не выучившие язык. А также французы и француженки, вступившие в брак с советскими гражданами, угнанными на работы в Германию. Если верить Зое, клиентами Штерна были в основном свои – полностью ассимилироваться ему не удалось. В Париже хватало врачей, кому нужен какой-то приезжий доктор? Так что после трагической смерти жены он вполне мог устремиться в Советский Союз – в державу, спасшую мир от фашизма. В страну, во главе которой стоял выдающийся человек…
– И все-таки это звучит абсурдно – ведь уже тогда было известно об ужасах сталинского режима. Как человек в здравом уме мог на такое решиться?
– Милая моя, – вздохнул композитор, – вы молоды, а потому плохо себе представляете настроения, которые владели Европой в конце войны. После победы под Сталинградом в глазах многих СССР превратился в супердержаву, способную спасти мир от фашизма. Советское государство казалось идеальной моделью общества, в котором каждому доставались кусок хлеба, рабочее место и крыша над головой. И даже «белые русские», люто ненавидевшие коммунизм, но тосковавшие по Родине, подверглись этой эйфории. Пользуясь благоприятной ситуацией, Сталин вскоре издал декрет о восстановлении в гражданстве подданных бывшей Российской империи[21].
– Ну и как много народу клюнуло на эту приманку?
Мартель неопределенно пожал плечами:
– Увы, я знаю об этом лишь из рассказов Зои. Она ведь всегда поддерживала связь с русской общиной – даже когда стала знаменитостью. Кажется, желающих уехать набралось тысяч семь или восемь… В кругах эмиграции тогда царил раскол – одни утверждали, что возвращенцев ожидает ад. А другие искренне верили, что им предоставляется шанс обрести родную землю и помочь стране восстановиться.
Тут лицо композитора исказила гримаса. Он вытянул перед собой левую ногу и потер колено.
– Правда состоит в том, – добавил он, когда боль отступила, – что человек всегда надеется на чудо. Уж такова его суть. «Родина ждет вас!» – провозглашали агитплакаты, обещая трудоустройство, бесплатную медицину, образование и материальную помощь. Похожие слова звучали и в советском посольстве, в котором проходили показные приемы. В то же время истощенная Франция ничего не могла предложить своим приемным детям… В сорок пятом вновь ввели продуктовый паек – он был скуднее, чем в годы оккупации. Да и с работой было плохо.
Мартель тяжело поднялся и, прихрамывая, подошел к окну.
– Конечно, сталинским призывам поверили не все, – продолжил он. – «Родина ждет вас, сволочи!» – так шутили на своих тесных кухнях люди, потерявшие уже однажды землю, близких, средства к существованию… Те, кто лишился всего, кроме безрассудной надежды. Но именно она заставляла их терзаться вопросом: а что если действительно ждет?? В общем, после капитуляции нацистской Германии несколько тысяч добровольцев решили вернуться домой. Среди них, вероятно, оказался и доктор Штерн…
XXI
Акцент
Главный редактор журнала «Эритаж» Поль Танги пребывал в скверном настроении. После собрания акционеров, на котором обсуждались финансовые результаты полугодия, ему пришлось целый час отбиваться от нападок руководства. Рейтинги, а c ними и продажи журнала молниеносно падали.
– Даже у «Этуаль де Франс» ситуация лучше. Докатились! – гремел генеральный директор, метаясь по кабинету. – Такое ощущение, что вы потеряли нюх! Где разоблачения, мой друг, где сенсации?!
– Скандалы и сплетни – удел желтой прессы, – сухо возражал Танги. – Мы публикуем только качественный контент.
– Так вот и сделали бы качественно! Все издания нашего холдинга в октябре написали о Вишневских: у него был юбилей, а она вообще умерла. О таком инфоповоде можно лишь мечтать!
Генеральный плюхнулся в кресло и пододвинул с себе лэптоп.
– Теперь-то, конечно, уже поздно. Но я отправлю вам ссылку на общий архив медиагруппы: там фрагменты из интервью Зои Вишневской, которые не вошли в фильм об ее отце. И множество свежих фотографий. Может, найдете, за что зацепиться. Поговорите с пиарщиками, Танги, срежиссируйте что-нибудь! Не мне вас этому учить!
Запершись в кабинете и достав бутылку арманьяка, редактор принялся просматривать присланные материалы. Щелкая по иконкам и разглядывая лица людей, он вяло размышлял о том, что до пенсии ему не дотянуть. Оставалось еще три года, но с каждым днем он все острее ощущал, что время честной журналистики закончилось. Теперь постоянно требовалось что-то фабриковать, инсценировать и раздувать – по-другому удержаться в топе было невозможно.
Ткнув на первый попавшийся видеофайл, он принялся слушать рассказ Вишневской об артистическом Париже. Речь ее была внятной, умело поставленной, но намеки на сенсацию в повествовании отсутствовали. «Чему удивляться, – злился главред, – в этой информационной свалке разве отыщешь жемчужину…»
И тут он насторожился. В голосе журналистки, задававшей актрисе вопросы за кадром, ему почудилось что-то знакомое. Танги усилил звук и припал ухом к динамику. «Оч-чень интересно, – пробормотал он. – Так-так… Где тут дата записи?»
Через секунду он уже разговаривал со своим секретарем, уточняя, в каких числах сентября стажерка Оливия Илиади была направлена с редакционным заданием в Довиль. Да-да, на русский творческий фестиваль, помните?
Полученный ответ его несказанно обрадовал.
Звонок босса застал Оливию в электричке – единственном пригородном экспрессе, на котором теперь можно было вернуться из Мезон-Лаффита в Париж. В последнее время забастовки транспорта стали делом обычным, так что удивляться этому не приходилось.
Вагон шумел, возмущался, надсадно кашлял, поэтому разговор с Танги пришлось свести к нескольким репликам. Однако из них стало понятно, что главреду не терпелось обсудить что-то важное: он просил «обязательно зайти к нему в понедельник».
Родиону о своем визите в Мезон-Лаффит она рассказывать не стала – к чему эти подробности, если дальнейшей разработкой темы он заниматься не намерен? По большому счету они теперь и ей были не нужны…
Однако на следующий день ситуация изменилась.
Когда Оливия, сдержанно постучав в дверь, заглянула в кабинет главреда, тот сидел на корточках возле шкафа и выдергивал одну за другой какие-то папки.
– Я занят! – рявкнул Танги, не оборачиваясь.
– Но вы просили зайти…
– А, Илиади! Присаживайтесь. – Он жестом указал ей на стул. – Есть разговор.
Редактор поднялся, облокотился на спинку кресла и уставился на нее из-под седых, тщательно подстриженных бровей.
– Вам нравится у нас работать?
– Конечно, – осторожно ответила Оливия, понимая, что такая прелюдия ничего хорошего не сулит.
– И вы хотели бы через год попасть в постоянный штат, верно?
– Мы обсуждали с вами такую возможность…
– Так какого же черта, – побагровел он, – вы, стажерка, позволяете себе работать на два фронта? В оплачиваемое редакцией время?!
Танги развернул к ней свой компьютер и ткнул пальцем в экран.
– Интервью у Вишневской в Довиле брали вы?
Отпираться было бесполезно…
– Я сразу узнал ваш голос, – нагнетал редактор. – Вас выдает акцент! Да-да, вы чудесно интонируете. Знаете, в этом даже есть свой шарм, свой узнаваемый стиль. Но в данном случае он вас подвел!
Нервничая и сбиваясь на ненужные детали, Оливия рассказала ему предысторию.
– Что ж, готовность прийти на помощь другу – похвальное качество. Однако по условиям договора с «Эритаж» вы не имеете права работать на другое СМИ. Даже если оно относится к нашему медиахолдингу. Так что зайдите в отдел кадров и получите расчет – мы с вами прощаемся.
Возразить было нечего. Поднявшись, Оливия направилась к выходу.
– За эти месяцы, – неожиданно бросил ей в спину редактор, – за вами закрепилась репутация моей любимицы. Должен признать: вы мне действительно нравитесь. У вас пытливый ум и нет предубеждений. Такие люди беспокойны и неутомимы: они всегда стремятся сделать больше, чем от них ждут. Именно поэтому, Илиади, я готов дать вам второй шанс.
Оливия обернулась: неужели не шутит? В медийной среде Танги был лицом влиятельным – при желании он мог бы легко испортить ей карьеру. То, что главред «Эритаж» намерен закрыть глаза на ее промах, казалось настоящим чудом.
Однако вскоре выяснилось, что чудеса в исполнении босса были небескорыстными.
– Раз уж вы успели встретиться с Вишневской, – произнес Танги, полируя ногти о бортик вельветового пиджака, – то многое знаете об их семействе. Нам нужен материал. Не биографическая лирика, не глянец, а сильная, бьющая по эмоциям история. С эффектным финалом! Давайте думайте, как нам встряхнуть читателя. Это ваш шанс!
Гладильную доску в этот день пришлось пристроить в кабинете: в спальне, где Саломея обычно приводила в порядок хозяйские вещи, находиться было нельзя. Между месье и мадемуазель разгорелся спор, грозящий перейти в скандал. За годы работы в «мезон Лаврофф» и появления в его стенах Оливии подобное Саломея наблюдала впервые.
– Да-да, ведь на самом деле их брак с Вишневским было сложно назвать удачным. Он страстно любил жену, мечтал о совместном ребенке, а та… – Мартель махнул рукой. – Впрочем, вряд ли я имею право об этом распространяться.
– Ну а Зоя… маленькая Зоя догадывалась, что между родителями неладно?
– Не думаю. Правда через несколько лет после смерти матери, уже подростком, она нашла на чердаке дома в Довиле какой-то саквояж. Представляете, как в кино: среди хлама, мольбертов и подрамников пылилась древняя багажная сумка. В ней мундштуки, перчатки, манишки, сплющенные шапокляки и прочие атрибуты довоенного прошлого. На самом ее дне лежал несессер для письменных принадлежностей. В нем хранилось несколько свернутых листов, исписанных Ольгиным почерком. Я не знаю точно, о чем там говорилось – Зоя эту тему упорно обходила молчанием. Однако с того момента ее отношение к матери резко переменилось – она словно стала для Зои чужим человеком.
– Ну а как же доктор Штерн? Неужели никто не пытался его разыскать?
– Отчего же… Ольга ведь была близка со Штерном – он лечил ее от жестоких мигреней. После освобождения Парижа она наводила справки, отправляла запросы и сумела кое-что выяснить. Дело в том, что жена доктора была еврейкой. Почти всю войну им удавалось это скрывать – она не носила нашивки в виде желтой звезды на одежде. В конце концов кто-то написал на нее донос. Зоя утверждала, что это сделала одна из пациенток Штерна – между женщинами вспыхнул конфликт. Словом, в сорок четвертом мадам арестовали и депортировали. Над самим Штерном сгустились тучи. Фамилия, смахивавшая на немецкую[20], долгое время его выручала, но после высылки жены перестала служить надежным прикрытием. Сосед Штерна по лестничной клетке был полицейским. Однажды он зашел к доктору и посоветовал исчезнуть из города как можно скорее – шла очередная зачистка. Штерн уехал из Парижа незадолго до вывода немецких войск. С собой он прихватил и работы Вишневского, включая «Весну».
– И потом он так и не объявился?
– Я вижу, история не оставила вас равнодушной, – грустно усмехнулся композитор. – Долгое время нам ничего не было известно. Но в семьдесят восьмом опубликовали «Мемориал» – список имен депортированных евреев, даты их ареста и названия лагерей, куда они попали. Зоя отыскала там жену Штерна, а вот судьба самого доктора так и осталась под вопросом. Однако через десять лет случилось чудо: всплыли две работы Вишневского, пропавшие вместе с «Весной». Одна богатая швейцарская семья одолжила их для ретроспективной выставки в Париже. Картины привезли в столицу, и тут оказалось, что они давно разыскиваются европейской комиссией по вопросам реституции.
– Как же эти люди заполучили полотна?
– Оказалось, в сороковые годы их дед заведовал госпиталем в Безансоне. В конце войны туда устроился работать один приезжий русский доктор. Они подружились. Доктор рассказывал о своих планах: обратиться в советскую репатриационную миссию и подать заявку на выездную визу. Однако для реализации плана ему нужны были деньги. Тогда он продал все свое имущество, включая эти картины.
– Постойте… Вы хотите сказать, что Штерн покинул Францию?
Композитор кивнул.
– Полагаю, что «Весна» отправилась с ним – акварель ничего не стоило спрятать в личных вещах.
– И больше о докторе вы ничего не знаете?
– Только то, что его след теряется в момент пересечения границы СССР в сентябре сорок пятого.
Оливия опешила.
– Неужели белоэмигрант Штерн вернулся в Советский Союз, да еще в такой момент?! Это же чистое самоубийство!
– У вас ведь русские корни, верно? – вдруг уточнил Мартель.
– Мама родилась и выросла в России. Выйдя замуж за моего отца, в начале девяностых она оказалась в Греции. По-русски я говорю благодаря ей.
– Тогда, возможно, вы в курсе, что после войны миллионы русских были репатриированы. Многих из них высылали из Европы принудительно, но нашлись и те, кто поверил обещаниям Сталина и захотел отправиться в СССР добровольно. Например, французские коммунисты и белоэмигранты, страдавшие неустроенностью и так и не выучившие язык. А также французы и француженки, вступившие в брак с советскими гражданами, угнанными на работы в Германию. Если верить Зое, клиентами Штерна были в основном свои – полностью ассимилироваться ему не удалось. В Париже хватало врачей, кому нужен какой-то приезжий доктор? Так что после трагической смерти жены он вполне мог устремиться в Советский Союз – в державу, спасшую мир от фашизма. В страну, во главе которой стоял выдающийся человек…
– И все-таки это звучит абсурдно – ведь уже тогда было известно об ужасах сталинского режима. Как человек в здравом уме мог на такое решиться?
– Милая моя, – вздохнул композитор, – вы молоды, а потому плохо себе представляете настроения, которые владели Европой в конце войны. После победы под Сталинградом в глазах многих СССР превратился в супердержаву, способную спасти мир от фашизма. Советское государство казалось идеальной моделью общества, в котором каждому доставались кусок хлеба, рабочее место и крыша над головой. И даже «белые русские», люто ненавидевшие коммунизм, но тосковавшие по Родине, подверглись этой эйфории. Пользуясь благоприятной ситуацией, Сталин вскоре издал декрет о восстановлении в гражданстве подданных бывшей Российской империи[21].
– Ну и как много народу клюнуло на эту приманку?
Мартель неопределенно пожал плечами:
– Увы, я знаю об этом лишь из рассказов Зои. Она ведь всегда поддерживала связь с русской общиной – даже когда стала знаменитостью. Кажется, желающих уехать набралось тысяч семь или восемь… В кругах эмиграции тогда царил раскол – одни утверждали, что возвращенцев ожидает ад. А другие искренне верили, что им предоставляется шанс обрести родную землю и помочь стране восстановиться.
Тут лицо композитора исказила гримаса. Он вытянул перед собой левую ногу и потер колено.
– Правда состоит в том, – добавил он, когда боль отступила, – что человек всегда надеется на чудо. Уж такова его суть. «Родина ждет вас!» – провозглашали агитплакаты, обещая трудоустройство, бесплатную медицину, образование и материальную помощь. Похожие слова звучали и в советском посольстве, в котором проходили показные приемы. В то же время истощенная Франция ничего не могла предложить своим приемным детям… В сорок пятом вновь ввели продуктовый паек – он был скуднее, чем в годы оккупации. Да и с работой было плохо.
Мартель тяжело поднялся и, прихрамывая, подошел к окну.
– Конечно, сталинским призывам поверили не все, – продолжил он. – «Родина ждет вас, сволочи!» – так шутили на своих тесных кухнях люди, потерявшие уже однажды землю, близких, средства к существованию… Те, кто лишился всего, кроме безрассудной надежды. Но именно она заставляла их терзаться вопросом: а что если действительно ждет?? В общем, после капитуляции нацистской Германии несколько тысяч добровольцев решили вернуться домой. Среди них, вероятно, оказался и доктор Штерн…
XXI
Акцент
Главный редактор журнала «Эритаж» Поль Танги пребывал в скверном настроении. После собрания акционеров, на котором обсуждались финансовые результаты полугодия, ему пришлось целый час отбиваться от нападок руководства. Рейтинги, а c ними и продажи журнала молниеносно падали.
– Даже у «Этуаль де Франс» ситуация лучше. Докатились! – гремел генеральный директор, метаясь по кабинету. – Такое ощущение, что вы потеряли нюх! Где разоблачения, мой друг, где сенсации?!
– Скандалы и сплетни – удел желтой прессы, – сухо возражал Танги. – Мы публикуем только качественный контент.
– Так вот и сделали бы качественно! Все издания нашего холдинга в октябре написали о Вишневских: у него был юбилей, а она вообще умерла. О таком инфоповоде можно лишь мечтать!
Генеральный плюхнулся в кресло и пододвинул с себе лэптоп.
– Теперь-то, конечно, уже поздно. Но я отправлю вам ссылку на общий архив медиагруппы: там фрагменты из интервью Зои Вишневской, которые не вошли в фильм об ее отце. И множество свежих фотографий. Может, найдете, за что зацепиться. Поговорите с пиарщиками, Танги, срежиссируйте что-нибудь! Не мне вас этому учить!
Запершись в кабинете и достав бутылку арманьяка, редактор принялся просматривать присланные материалы. Щелкая по иконкам и разглядывая лица людей, он вяло размышлял о том, что до пенсии ему не дотянуть. Оставалось еще три года, но с каждым днем он все острее ощущал, что время честной журналистики закончилось. Теперь постоянно требовалось что-то фабриковать, инсценировать и раздувать – по-другому удержаться в топе было невозможно.
Ткнув на первый попавшийся видеофайл, он принялся слушать рассказ Вишневской об артистическом Париже. Речь ее была внятной, умело поставленной, но намеки на сенсацию в повествовании отсутствовали. «Чему удивляться, – злился главред, – в этой информационной свалке разве отыщешь жемчужину…»
И тут он насторожился. В голосе журналистки, задававшей актрисе вопросы за кадром, ему почудилось что-то знакомое. Танги усилил звук и припал ухом к динамику. «Оч-чень интересно, – пробормотал он. – Так-так… Где тут дата записи?»
Через секунду он уже разговаривал со своим секретарем, уточняя, в каких числах сентября стажерка Оливия Илиади была направлена с редакционным заданием в Довиль. Да-да, на русский творческий фестиваль, помните?
Полученный ответ его несказанно обрадовал.
Звонок босса застал Оливию в электричке – единственном пригородном экспрессе, на котором теперь можно было вернуться из Мезон-Лаффита в Париж. В последнее время забастовки транспорта стали делом обычным, так что удивляться этому не приходилось.
Вагон шумел, возмущался, надсадно кашлял, поэтому разговор с Танги пришлось свести к нескольким репликам. Однако из них стало понятно, что главреду не терпелось обсудить что-то важное: он просил «обязательно зайти к нему в понедельник».
Родиону о своем визите в Мезон-Лаффит она рассказывать не стала – к чему эти подробности, если дальнейшей разработкой темы он заниматься не намерен? По большому счету они теперь и ей были не нужны…
Однако на следующий день ситуация изменилась.
Когда Оливия, сдержанно постучав в дверь, заглянула в кабинет главреда, тот сидел на корточках возле шкафа и выдергивал одну за другой какие-то папки.
– Я занят! – рявкнул Танги, не оборачиваясь.
– Но вы просили зайти…
– А, Илиади! Присаживайтесь. – Он жестом указал ей на стул. – Есть разговор.
Редактор поднялся, облокотился на спинку кресла и уставился на нее из-под седых, тщательно подстриженных бровей.
– Вам нравится у нас работать?
– Конечно, – осторожно ответила Оливия, понимая, что такая прелюдия ничего хорошего не сулит.
– И вы хотели бы через год попасть в постоянный штат, верно?
– Мы обсуждали с вами такую возможность…
– Так какого же черта, – побагровел он, – вы, стажерка, позволяете себе работать на два фронта? В оплачиваемое редакцией время?!
Танги развернул к ней свой компьютер и ткнул пальцем в экран.
– Интервью у Вишневской в Довиле брали вы?
Отпираться было бесполезно…
– Я сразу узнал ваш голос, – нагнетал редактор. – Вас выдает акцент! Да-да, вы чудесно интонируете. Знаете, в этом даже есть свой шарм, свой узнаваемый стиль. Но в данном случае он вас подвел!
Нервничая и сбиваясь на ненужные детали, Оливия рассказала ему предысторию.
– Что ж, готовность прийти на помощь другу – похвальное качество. Однако по условиям договора с «Эритаж» вы не имеете права работать на другое СМИ. Даже если оно относится к нашему медиахолдингу. Так что зайдите в отдел кадров и получите расчет – мы с вами прощаемся.
Возразить было нечего. Поднявшись, Оливия направилась к выходу.
– За эти месяцы, – неожиданно бросил ей в спину редактор, – за вами закрепилась репутация моей любимицы. Должен признать: вы мне действительно нравитесь. У вас пытливый ум и нет предубеждений. Такие люди беспокойны и неутомимы: они всегда стремятся сделать больше, чем от них ждут. Именно поэтому, Илиади, я готов дать вам второй шанс.
Оливия обернулась: неужели не шутит? В медийной среде Танги был лицом влиятельным – при желании он мог бы легко испортить ей карьеру. То, что главред «Эритаж» намерен закрыть глаза на ее промах, казалось настоящим чудом.
Однако вскоре выяснилось, что чудеса в исполнении босса были небескорыстными.
– Раз уж вы успели встретиться с Вишневской, – произнес Танги, полируя ногти о бортик вельветового пиджака, – то многое знаете об их семействе. Нам нужен материал. Не биографическая лирика, не глянец, а сильная, бьющая по эмоциям история. С эффектным финалом! Давайте думайте, как нам встряхнуть читателя. Это ваш шанс!
Гладильную доску в этот день пришлось пристроить в кабинете: в спальне, где Саломея обычно приводила в порядок хозяйские вещи, находиться было нельзя. Между месье и мадемуазель разгорелся спор, грозящий перейти в скандал. За годы работы в «мезон Лаврофф» и появления в его стенах Оливии подобное Саломея наблюдала впервые.