Венецианский контракт
Часть 25 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я не буду помогать им, – сказала она и показала на Тезон. – Я буду помогать вам.
* * *
Человеку-птице понадобилось не больше часа, чтобы понять, что Фейра – настоящая находка для него. Когда колокола прозвенели четыре раза, он позвал её к себе.
– Хорошо, – сказал он. – С этого дня ты будешь сиделкой.
Фейра ничего не ответила. В гареме она занимала более высокое положение, но это было гораздо лучше, чем работа служанки.
– Сколько тебе платил архитектор?
– Один цехин в неделю.
– Значит я буду платить столько же.
* * *
Если Фейра думала, что её повысили, то она ошиблась.
Ее обязанности здесь были намного тяжелее, чем в доме Палладио. В первый день на острове она таскала грязные матрасы из-под больных, кормила и поила их, меняла повязки и ставила компрессы на бесконечные швы, которые находила на каждом пациенте. На неё произвело впечатление устройство Тезона, но до образцовой больницы было ещё далеко. Действительно, человек-птица хорошо изолировал больных, комната с дымом, в которую вели большие ворота, дезинфицировала доктора каждый раз, когда он входил и выходил, и пациентам было вполне удобно на тюфяках – насколько это было возможно. Его врачебные кабинеты были хорошо оборудованы, ботанический сад приносил плоды. Запасы продовольствия и воды находились снаружи, возле сторожки. Но больные лежали вместе, как селёдки в бочке, и никто, казалось, не заботился об их душевном состоянии.
Из разговоров с ними она поняла, что некоторые из них даже не знали, что их семьи совсем рядом. Освоившись немного, Фейра решила внести кое-какие изменения. Ведь это место было ничем не хуже других, где можно заработать пару цехинов, которые она прятала в своей желтой туфельке. Когда чума уйдет, и к городу вновь придут торговые суда, у неё накопится достаточно денег, чтобы уехать домой в Турцию.
В первый день, занимаясь с пациентами в Тезоне, она рассматривала османские слова, нацарапанные на стенах окисью железа. Это были всего лишь списки товаров – шелка и специи, медь и хлопок, но для неё они звучали, как стихи величайших поэтов. А ещё там были гербы кораблей, знаки, виденные ею ещё в детстве на судне своего отца и на бумагах, которые не уступали по своей красоте даже тугре, золотой подписи султанов.
Восточная стена Тезона была украшена удивительно реалистичным изображением османского корабля – похожего на тот, который её отец выводил в море. Она вспомнила, как стояла на холме, когда ей было не больше восьми, и смотрела, как он поднимает якорь в проливе. Тоска по родине причиняла ей почти физическую боль, и сердце согревала мысль о желтой туфельке с цехинами; она поможет ей добраться до дома.
К концу дня Фейра хорошо изучила остров. Ей можно было ходить даже на небольшое кладбище за колодцем. В свободные минуты она копала могилы вместе с сёстрами, безмолвно воздавая дань тем, кто ушёл, – и обе веры возносили к небу свои молитвы. Она набирала воду для пациентов из колодца, куда бросила свой крест, поражаясь чистоте воды. Она смотрела на каменного льва, а он смотрел на неё, но, как ни странно, здесь, на острове, она его не боялась. Его пасть была закрыта, как и книга. Её пугала именно раскрытая пасть, которая могла поглотить губительные письма.
Она не догадывалась, кто мог её выдать. Не человек-птица. И никто из челяди Палладио не знал, кто она, за исключением самого Палладио и Сабато. Возможно, Корона Кучина каким-то образом раскрыла её тайну по её врачебным познаниям и по акценту? Но это маловероятно. И сколько времени пройдет, прежде чем её присутствие на острове станет известно на материке? Если камерленго и его стражники ищут её, сколько времени им понадобится, чтобы добраться сюда?
Весь оставшийся день Фейра продолжала трудиться, стараясь не привлекать к себе внимания. Единственным местом, куда она не заходила, была церковь. Святой Варфоломей был христианским святым, давшим имя дамасскому дереву, чьими спорами отравили её мать, и поэтому, а также по другим понятным причинам она туда не собиралась.
Но как Фейра упорно сторонилась церкви, так и от неё кое-кто другой старался держаться на расстоянии.
* * *
– Она не может жить с нами, – заявила Аннибалу Бадесса к концу первого дня, проведенного Фейрой на острове. Он воинственно выставил клюв и смахнул остатки дыма со складок плаща.
– Почему? – спросил он, хотя уже знал ответ.
– Она неверная.
Аннибал вздохнул. Он думал, это прекрасное решение. Все сёстры располагались в здании таможни за церковью, в котором была просторная комната.
– Она же не будет жить в самой церкви. Об этом и речи нет.
– Неважно. Таможня – одно из зданий церкви. Она не может жить с нами. – Бадесса дотронулась до его руки. – Я буду ей другом. Постараюсь стать доброй самаритянкой, как учил Господь. Если вы заметили, я дала ей покрывало для головы и сандалии. Но она не должна спать в нашей спальне или входить в церковь. Если вы спросите её, она наверняка скажет то же самое.
* * *
С наступлением сумерек Аннибал показал Фейре небольшой домик недалеко от церкви. Он пострадал от пушечного ядра и был таким ветхим, что врач счёл его непригодным для жилья. Он очень кратко сообщил ей, что слабоумный мальчик, немой, наведёт здесь порядок. Пересекая лужайку, он позвал Салве и поручил ему принести материалы и инструменты и починить крышу. Он видел, что Фейра наблюдает за ними с порога своей хижины. Она взглянула на него, но ничего не сказала.
Этот дом напоминал ей ту крохотную сторожку, где она потеряла отца. На втором этаже сквозь крышу виднелся лоскут голубого неба, и она решила, что до наступления ночи нужно устроить себе постель в нижней комнате. Она перетащила матрас вниз, но вид постели возле каменного дверного косяка ещё больше напомнил ей о смертном ложе отца. Там было даже гнездо скворцов на развалившемся карнизе, она аккуратно сняла его и перенесла в терновый лес. Она видела, что человек-птица наблюдает за ней с лужайки, но решила не обращать на это внимания.
Когда она вернулась, то обнаружила, что постель перенесли поближе к камину, одеяло аккуратно сложено. В камине разведен огонь, и дрова дымятся, как вулкан. Широкий кусок парусины закрывал окно, в котором уже давно не было стекол. В тени дымохода стоял и маленький человек, уродливый, искривленный.
Фейра постаралась не смотреть на него. Его голова казалась слишком большой по сравнению с телом, словно он был гигантским младенцем. Конечности у него были деформированы и недоразвиты, но он был довольно проворным малым и за несколько минут её отсутствия успел сделать больше, чем она за час. Она заметила страх и недоверие в его глазах, взяла его маленькую изуродованную руку и посмотрела ему прямо в лицо. «Спасибо», – сказала она.
С той ночи у Фейры появился друг на острове. Когда в Тезоне выдавались спокойные минутки, она возвращалась в свой домик и составляла компанию Салве, пока он занимался ремонтом. Несколько недель она разговаривала с ним – дружелюбно и ласково, но не получала ответа. Но в один прекрасный день он заговорил.
– А доктор знает, что ты умеешь говорить? – удивлённо спросила Фейра.
– Нет.
Она догадалась, что разговаривал он редко – очевидно, у него были проблемы с нижней челюстью и языком.
– А твой отец?
Девушка встретила сторожа возле колодца; он был дружелюбным, но она едва успела ответить парой слов на его тысячу.
– Никогда… не… слушает.
Салве знал немного слов, но был не так прост, как считал человек-птица. Фейра стала заниматься с ним, и его речь улучшилась. Однако она заметила, что даже в присутствии отца он не произносит ни звука, а от доктора и вовсе прячется.
* * *
Человеку-птице не было никакого дела до жителей острова; его отношение к Салве показывало, как он воспринимает всех обитателей дома призрения. Единственное, что он сделал для них – посоветовал по возможности обзавестись курительной трубкой, так что и мужчины и женщины обеспечивали себе персональные дымовые завесы. Врач совершенно не общался с семьями и замечал жителей острова только тогда, когда они заболевали.
Время шло, Фейра перестала бояться человека-птицу и нашла в себе смелость поговорить с ним об этом.
– Зачем вы привезли семьи? – напрямую спросила Фейра врача, стоя возле него в большом медицинском кабинете у задней стены Тезона.
Аннибал вспомнил о камерленго, который задавал тот же вопрос.
– Потому что они могли заразиться, общаясь с родственниками. Понимаешь, когда вырезаешь опухоль…
Но его метафоры не интересовали её.
– Они получают известия о них?
– Что?
– Эти семьи, – она говорила с ним так, как он – с карликом, – они получают известия о своих любимых?
– Нет, конечно же, нет.
Она взглянула на него. Аннибал подумал, что уж лучше бы она закрыла лицо, но ему все же пришлось выдержать то, что он называл «взглядом». Её янтарные глаза впивались в него – не с осуждением и не с жалостью, а с тем и другим вместе. От такого «взгляда» у него возникало чувство, будто он разочаровал её. Он решил оправдаться.
– Думаешь, у меня есть время…
– У меня есть. И у сестёр Мираколи тоже.
Через неделю всё было устроено.
Внимание Фейры привлекло письмо, которое Бокка принес врачу из Совета по здравоохранению. Само содержание – требование регистрировать в Совете все новые методы лечения, направленные на борьбу с чумой, – её не заинтересовало. Однако она взглянула на бумагу через плечо Аннибала, заставив его занервничать от её присутствия.
– Почему бумага обесцвечена? – она показала пальцем. – И откуда здесь это белое пятно?
Он посмотрел, куда она показывала. Письмо было написано секретарем Совета, мелким почерком, а бумага была в коричневых пятнах, словно рябая курица, кроме одного длинного прямоугольника, пересекавшего её по диагонали, где бумага сохранила свой первоначальный алебастровый цвет, а чернила оставались чёрными, как смоль.
– Её обработали дымом, – ответил он. – Обычное дело во время чумы, чтобы зараза не переходила из одного округа в другой вместе с почтой. Видишь, вот две печати, – он перевернул письмо, – одна от отправителя, красная, и оранжевая от Совета. – Он показал ей два восковых круга.
Ей стало любопытно.
– А белое пятно?
– Здесь письмо держали щипцами над дымом.
В течение недели она ввела схожую систему, обрабатывая дымом письма от семей, и собственноручно передавала их пациентам. Аннибал смотрел, как она сидит возле больных, пока они читают письма, или читала вслух для тех, кто совсем ослаб, – со своим неповторимым акцентом. К его изумлению, больные улыбались, даже умирающие, и он замечал по её янтарным глазам, виднеющимся над вуалью, что она тоже улыбается.
Аннибал обнаружил, что она знает всех пациентов по именам.
– Номеру один нужно сделать компресс, – бросил он мимоходом.
* * *
Человеку-птице понадобилось не больше часа, чтобы понять, что Фейра – настоящая находка для него. Когда колокола прозвенели четыре раза, он позвал её к себе.
– Хорошо, – сказал он. – С этого дня ты будешь сиделкой.
Фейра ничего не ответила. В гареме она занимала более высокое положение, но это было гораздо лучше, чем работа служанки.
– Сколько тебе платил архитектор?
– Один цехин в неделю.
– Значит я буду платить столько же.
* * *
Если Фейра думала, что её повысили, то она ошиблась.
Ее обязанности здесь были намного тяжелее, чем в доме Палладио. В первый день на острове она таскала грязные матрасы из-под больных, кормила и поила их, меняла повязки и ставила компрессы на бесконечные швы, которые находила на каждом пациенте. На неё произвело впечатление устройство Тезона, но до образцовой больницы было ещё далеко. Действительно, человек-птица хорошо изолировал больных, комната с дымом, в которую вели большие ворота, дезинфицировала доктора каждый раз, когда он входил и выходил, и пациентам было вполне удобно на тюфяках – насколько это было возможно. Его врачебные кабинеты были хорошо оборудованы, ботанический сад приносил плоды. Запасы продовольствия и воды находились снаружи, возле сторожки. Но больные лежали вместе, как селёдки в бочке, и никто, казалось, не заботился об их душевном состоянии.
Из разговоров с ними она поняла, что некоторые из них даже не знали, что их семьи совсем рядом. Освоившись немного, Фейра решила внести кое-какие изменения. Ведь это место было ничем не хуже других, где можно заработать пару цехинов, которые она прятала в своей желтой туфельке. Когда чума уйдет, и к городу вновь придут торговые суда, у неё накопится достаточно денег, чтобы уехать домой в Турцию.
В первый день, занимаясь с пациентами в Тезоне, она рассматривала османские слова, нацарапанные на стенах окисью железа. Это были всего лишь списки товаров – шелка и специи, медь и хлопок, но для неё они звучали, как стихи величайших поэтов. А ещё там были гербы кораблей, знаки, виденные ею ещё в детстве на судне своего отца и на бумагах, которые не уступали по своей красоте даже тугре, золотой подписи султанов.
Восточная стена Тезона была украшена удивительно реалистичным изображением османского корабля – похожего на тот, который её отец выводил в море. Она вспомнила, как стояла на холме, когда ей было не больше восьми, и смотрела, как он поднимает якорь в проливе. Тоска по родине причиняла ей почти физическую боль, и сердце согревала мысль о желтой туфельке с цехинами; она поможет ей добраться до дома.
К концу дня Фейра хорошо изучила остров. Ей можно было ходить даже на небольшое кладбище за колодцем. В свободные минуты она копала могилы вместе с сёстрами, безмолвно воздавая дань тем, кто ушёл, – и обе веры возносили к небу свои молитвы. Она набирала воду для пациентов из колодца, куда бросила свой крест, поражаясь чистоте воды. Она смотрела на каменного льва, а он смотрел на неё, но, как ни странно, здесь, на острове, она его не боялась. Его пасть была закрыта, как и книга. Её пугала именно раскрытая пасть, которая могла поглотить губительные письма.
Она не догадывалась, кто мог её выдать. Не человек-птица. И никто из челяди Палладио не знал, кто она, за исключением самого Палладио и Сабато. Возможно, Корона Кучина каким-то образом раскрыла её тайну по её врачебным познаниям и по акценту? Но это маловероятно. И сколько времени пройдет, прежде чем её присутствие на острове станет известно на материке? Если камерленго и его стражники ищут её, сколько времени им понадобится, чтобы добраться сюда?
Весь оставшийся день Фейра продолжала трудиться, стараясь не привлекать к себе внимания. Единственным местом, куда она не заходила, была церковь. Святой Варфоломей был христианским святым, давшим имя дамасскому дереву, чьими спорами отравили её мать, и поэтому, а также по другим понятным причинам она туда не собиралась.
Но как Фейра упорно сторонилась церкви, так и от неё кое-кто другой старался держаться на расстоянии.
* * *
– Она не может жить с нами, – заявила Аннибалу Бадесса к концу первого дня, проведенного Фейрой на острове. Он воинственно выставил клюв и смахнул остатки дыма со складок плаща.
– Почему? – спросил он, хотя уже знал ответ.
– Она неверная.
Аннибал вздохнул. Он думал, это прекрасное решение. Все сёстры располагались в здании таможни за церковью, в котором была просторная комната.
– Она же не будет жить в самой церкви. Об этом и речи нет.
– Неважно. Таможня – одно из зданий церкви. Она не может жить с нами. – Бадесса дотронулась до его руки. – Я буду ей другом. Постараюсь стать доброй самаритянкой, как учил Господь. Если вы заметили, я дала ей покрывало для головы и сандалии. Но она не должна спать в нашей спальне или входить в церковь. Если вы спросите её, она наверняка скажет то же самое.
* * *
С наступлением сумерек Аннибал показал Фейре небольшой домик недалеко от церкви. Он пострадал от пушечного ядра и был таким ветхим, что врач счёл его непригодным для жилья. Он очень кратко сообщил ей, что слабоумный мальчик, немой, наведёт здесь порядок. Пересекая лужайку, он позвал Салве и поручил ему принести материалы и инструменты и починить крышу. Он видел, что Фейра наблюдает за ними с порога своей хижины. Она взглянула на него, но ничего не сказала.
Этот дом напоминал ей ту крохотную сторожку, где она потеряла отца. На втором этаже сквозь крышу виднелся лоскут голубого неба, и она решила, что до наступления ночи нужно устроить себе постель в нижней комнате. Она перетащила матрас вниз, но вид постели возле каменного дверного косяка ещё больше напомнил ей о смертном ложе отца. Там было даже гнездо скворцов на развалившемся карнизе, она аккуратно сняла его и перенесла в терновый лес. Она видела, что человек-птица наблюдает за ней с лужайки, но решила не обращать на это внимания.
Когда она вернулась, то обнаружила, что постель перенесли поближе к камину, одеяло аккуратно сложено. В камине разведен огонь, и дрова дымятся, как вулкан. Широкий кусок парусины закрывал окно, в котором уже давно не было стекол. В тени дымохода стоял и маленький человек, уродливый, искривленный.
Фейра постаралась не смотреть на него. Его голова казалась слишком большой по сравнению с телом, словно он был гигантским младенцем. Конечности у него были деформированы и недоразвиты, но он был довольно проворным малым и за несколько минут её отсутствия успел сделать больше, чем она за час. Она заметила страх и недоверие в его глазах, взяла его маленькую изуродованную руку и посмотрела ему прямо в лицо. «Спасибо», – сказала она.
С той ночи у Фейры появился друг на острове. Когда в Тезоне выдавались спокойные минутки, она возвращалась в свой домик и составляла компанию Салве, пока он занимался ремонтом. Несколько недель она разговаривала с ним – дружелюбно и ласково, но не получала ответа. Но в один прекрасный день он заговорил.
– А доктор знает, что ты умеешь говорить? – удивлённо спросила Фейра.
– Нет.
Она догадалась, что разговаривал он редко – очевидно, у него были проблемы с нижней челюстью и языком.
– А твой отец?
Девушка встретила сторожа возле колодца; он был дружелюбным, но она едва успела ответить парой слов на его тысячу.
– Никогда… не… слушает.
Салве знал немного слов, но был не так прост, как считал человек-птица. Фейра стала заниматься с ним, и его речь улучшилась. Однако она заметила, что даже в присутствии отца он не произносит ни звука, а от доктора и вовсе прячется.
* * *
Человеку-птице не было никакого дела до жителей острова; его отношение к Салве показывало, как он воспринимает всех обитателей дома призрения. Единственное, что он сделал для них – посоветовал по возможности обзавестись курительной трубкой, так что и мужчины и женщины обеспечивали себе персональные дымовые завесы. Врач совершенно не общался с семьями и замечал жителей острова только тогда, когда они заболевали.
Время шло, Фейра перестала бояться человека-птицу и нашла в себе смелость поговорить с ним об этом.
– Зачем вы привезли семьи? – напрямую спросила Фейра врача, стоя возле него в большом медицинском кабинете у задней стены Тезона.
Аннибал вспомнил о камерленго, который задавал тот же вопрос.
– Потому что они могли заразиться, общаясь с родственниками. Понимаешь, когда вырезаешь опухоль…
Но его метафоры не интересовали её.
– Они получают известия о них?
– Что?
– Эти семьи, – она говорила с ним так, как он – с карликом, – они получают известия о своих любимых?
– Нет, конечно же, нет.
Она взглянула на него. Аннибал подумал, что уж лучше бы она закрыла лицо, но ему все же пришлось выдержать то, что он называл «взглядом». Её янтарные глаза впивались в него – не с осуждением и не с жалостью, а с тем и другим вместе. От такого «взгляда» у него возникало чувство, будто он разочаровал её. Он решил оправдаться.
– Думаешь, у меня есть время…
– У меня есть. И у сестёр Мираколи тоже.
Через неделю всё было устроено.
Внимание Фейры привлекло письмо, которое Бокка принес врачу из Совета по здравоохранению. Само содержание – требование регистрировать в Совете все новые методы лечения, направленные на борьбу с чумой, – её не заинтересовало. Однако она взглянула на бумагу через плечо Аннибала, заставив его занервничать от её присутствия.
– Почему бумага обесцвечена? – она показала пальцем. – И откуда здесь это белое пятно?
Он посмотрел, куда она показывала. Письмо было написано секретарем Совета, мелким почерком, а бумага была в коричневых пятнах, словно рябая курица, кроме одного длинного прямоугольника, пересекавшего её по диагонали, где бумага сохранила свой первоначальный алебастровый цвет, а чернила оставались чёрными, как смоль.
– Её обработали дымом, – ответил он. – Обычное дело во время чумы, чтобы зараза не переходила из одного округа в другой вместе с почтой. Видишь, вот две печати, – он перевернул письмо, – одна от отправителя, красная, и оранжевая от Совета. – Он показал ей два восковых круга.
Ей стало любопытно.
– А белое пятно?
– Здесь письмо держали щипцами над дымом.
В течение недели она ввела схожую систему, обрабатывая дымом письма от семей, и собственноручно передавала их пациентам. Аннибал смотрел, как она сидит возле больных, пока они читают письма, или читала вслух для тех, кто совсем ослаб, – со своим неповторимым акцентом. К его изумлению, больные улыбались, даже умирающие, и он замечал по её янтарным глазам, виднеющимся над вуалью, что она тоже улыбается.
Аннибал обнаружил, что она знает всех пациентов по именам.
– Номеру один нужно сделать компресс, – бросил он мимоходом.