Венецианский контракт

– Нет, – возразил Сабато. – Она теперь связана с вами. Если её найдут в вашем доме, это подвергнет опасности всю вашу семью.

Человек-птица выдержал небольшую паузу. Он не принимал участия в разговоре; к нему это не относилось. «Что ж, мне пора возвращаться на свой остров», – думал он.

Внезапно оба старика обернулись к нему. Человек-птица сделал два шага к двери, расставив руки в перчатках.

– Я не могу её взять. Мне надо управлять больницей.

– Больница на чумном острове, куда никто не решится проникнуть, – возразили ему.

– Мне не нужна служанка.

– Она прекрасно разбирается в медицине. Вы сами видели.

Человек-птица был неумолим.

– Я категорически против. Мне пора. Я зайду к вам через неделю.

Палладио встал.

– Через неделю, – произнёс он медленно, подчеркивая каждый слог. Он подошел вплотную к врачу, так что его нос почти прикоснулся к клюву. – В присутствии камерленго, – спокойно заметил архитектор, – вы сказали, что приходите каждый день. Но это не так. Вы появляетесь раз в неделю.

Наступила неловкая тишина.

– Ему будет интересно это узнать, – стал размышлять Палладио вслух. – Какое наказание он придумает для вас?

Врач замер.

– Однако, – продолжил архитектор, – если вы возьмете Фейру…, – он заботливо произнёс её имя, – то можете являться сюда с каждой новой луной, то есть раз в четыре недели, и от меня дож точно ничего не узнает.

Человек-птица неожиданно вышел из оцепенения, схватив свою трость.

– Хорошо, – рявкнул он. – Но она должна идти прямо сейчас.

– За домом наверняка наблюдают, – предупредил Палладио.

– Водяные ворота, – предложил Сабато. – Я найду гондолу с навесом, какой обычно пользуется мой хозяин. – Он повернулся к Фейре. – Иди собери свои вещи.

Фейра помчалась на мансарду, мысли кружились в голове, как водоворот. Но думать тут не о чем – она должна идти. Вещей у неё было мало: только платье на ней, кольцо на шее, монетка на груди и желтая туфелька под кроватью, в которой позвякивали цехины, которые она успела заработать. Мгновенье спустя она снова была внизу.

Следуя за Сабато Сабатини в полной тишине, за исключением шипящего факела, Палладио, человек-птица и Фейра шли по тёмной винтовой лестнице, ведущей к месту, где Фейра ещё не бывала, так как никогда не покидала дом на лодке.

Она стояла на влажной платформе. За каменным возвышением находилась пристань; зелёный прозрачный прямоугольник воды, где в прошлые века пришвартовывались семейные гондолы и баркасы.

Сабато открыл двери на пристань, и она увидели, как к ним приблизилась черная гондола с черным навесом, преодолевая будничное движение гондол и паромов, пересекавших сверкающий на солнце канал. Дюжий человек, стоявший у весла, поднял руку и подплыл ближе, чтобы забрать пассажиров. Врач первым ступил на судно, оглядываясь направо и налево в поисках шпионов и размахивая при этом клювом.

Сабато бледно улыбнулся Фейре, как всегда не находя себе покоя, и она понимала, что ему жаль отпускать её. Палладио отвел её в сторону и ласково взял за руку.

– Надеюсь, мы ещё увидимся, и однажды ты посмотришь на мою церковь, ведь она – плод твоего ума не меньше, чем моего, – сказал он подавленно, помогая ей перейти в гондолу.

Навес закрылся, и она оказалась в темноте, клюв человека-птицы тянулся к ней, белея во мраке.





Часть 3

Лев





Глава 27





Весь путь до Фондамента Нуове Аннибал хранил молчание.

Он не проронил ни слова, когда на побережье пересадил Фейру в судно покрупнее, и переговорил только с гребцом, указав ему путь до острова. Он молчал и злился, что его перехитрили уже дважды за неделю. Для него это было внове и совершенно ему не нравилось.

Аннибал раздумывал, что же ему делать с девчонкой, но когда они доплыли до Лаззаретто, он немного остыл. Она была не из болтливых, держалась скромно и благопристойно, сидела в гондоле, словно Мария-ди-Леньо, одна из деревянных Дев Марий, которых можно найти в любой венецианской церкви.


Аннибал отвык от женского общества, с тех пор как скончалась последняя из его тётушек. Мама появлялась в его жизни лишь изредка, но он никогда не говорил о ней.

Единственное предназначение матери – конечно же, быть матерью, и, бросив его, она потерпела полное поражение.

После её бегства о ней ходили столь постыдные слухи, что ему было тяжело даже произносить её имя. Бадесса и её сестры на острове стали его единственной семьей, но они были практичны и набожны, большинство уже в преклонном возрасте, и ни одна не отличалась красотой. А внешность Фейры, напротив, явно взволновала его.

Он помог девушке сойти на пристань, затем пошёл вперед, не дожидаясь её, пока они не достигли главных ворот и ямы с поташем. «Здесь нужно пройти – осторожно», – бросил он резко, зная, что ей не нужно ничего объяснять.

Бокка стоял на своем посту возле сторожки, когда подошёл врач. Аннибал даже не замедлил шаг. «Ни слова, – процедил он сквозь зубы, зная, что старик любит пошутить. Она моя служанка, не более того».

Он дошёл до середины лужайки, затем остановился и обернулся так резко и неожиданно, что Фейра чуть не наткнулась на его клюв.

– Как твое имя?

– Фейра Адалет бинт Тимурхан Мурад.

– Где ты училась медицине?

– У Хаджи Мусы, главного врача во дворце Топкапы в Константинополе.

– Ты была его помощницей?

– Я была врачом, – поправила она с достоинством.

Он молчал, пораженный, ведь в этих краях кроме повитух и тех, кто был готов избавить женщину от нежеланного ребенка или нежеланного мужа с помощью яда, женщины не допускались к медицине.

– Как ты попала в дом Палладио?

Некоторое время девушка обдумывала ответ.

– На корабле, – сказала она осмотрительно. – Мой отец был морским капитаном, и он… заразился чумой. Она хорошо говорила по-венециански, но с глубоким, чарующим акцентом. – Я лечила его, когда мы прибыли в Венецию, но он скончался. Я искала работу в доме архитектора, и он приютил меня.

Аннибал не выразил никакого сочувствия, сразу перейдя к практической стороне дела.

– Ты не заразилась?

– Я чуть не умерла от чумы на борту корабля, но мои нарывы лопнули, и я выжила.

– Так значит – у тебя была эта зараза, и ты выжила.

– Да.

– А твой отец нет.

Она молчала так долго, что ему пришлось заговорить.

– Я покажу тебе остров, – произнес он холодно. – Работа ещё не завершена, но есть чем похвастаться. – Он сам не понимал, почему оправдывается перед ней, и показал на большое здание посреди острова. – Вот моя больница, мы называем её Тезон.

Гордость невольно прозвучала в его голосе, и он стал показывать ей остальное царство. Аннибал не понимал, почему сам устроил ей экскурсию, растрачивая драгоценное время, хотя мог сразу же перепоручить её Бадессе, что и намеревался сделать. По неведомой причине он решил не останавливаться возле кладбища. Видимо, опять гордость, ведь за последние дни смертность возросла, и поздними ночами в его мысли закрадывались сомнения в правильности избранных методов.

– Вот дома, где расположились семьи больных.

Он взглянул на неё искоса, но она не проронила ни слова, внимательно рассматривая дома и улыбаясь детям, которые играли на ступенях. Её улыбка внезапно заставила его забыть, что он собирался сказать.

Она прошла вперед.

– А это? – спросила девушка.

Аннибал вздрогнул и поспешил пройти через ботанический сад, радуясь в душе его четкой геометрической планировке и тому, с каким усердием там трудятся монахини. Остановившись возле колодца, он разъяснил, как работают резервуар для дождевой воды и семь фильтрующих слоев минеральных солей и песка, которые делали венецианскую воду самой чистой городской водой в мире. Но он заметил, что девушка с любопытством разглядывает каменного льва с запечатанной книгой.

– А эти сёстры в черных рясах – из монастыря Мираколи, – продолжал он.

– Они ухаживают за больными?

– Нет. Только я вхожу в Тезон. Они помогают семьям и мне. Они заботятся о саде, озёрах с форелью, занимаются стиркой. Они ездят на материк за припасами, разводят кур и коз. Я передам тебя Бадессе. Ты можешь есть с сёстрами и будешь помогать им в повседневных заботах.

Он взглянул на неё через маску – на обнаженную шею. Для него не имело значения, что она турчанка, но он знал, что женщины в её стране укрываются вуалью, и задумался, каких мучений ей стоило ходить без покрывала. Большое облегчение – прятать лицо; для него и для неё. «Можешь, укрыть лицо, если хочешь», – сказал он резко.

Фейра взглянула на пустые красные стеклянные глаза, стараясь представить себе, что скрывается за ними.

В Турции большое значение имеет понятие fearset – внешние черты. Человеческое тело – одеяние для души, и, следовательно, изучив физические черты, можно определить характер и темперамент. Но человек-птица, устроивший это место, был скрыт с головы до пят, даже больше, чем она привыкла скрывать себя, и его лицом был омерзительный клюв. Она могла судить о нем только по его речи и поступкам: человек-птица предложил ей убежище – не только место, где можно укрыться, но и настоящее уединение. Здесь, как оказалось, ей позволят закрыть лицо. Это первое проявление доброты с его стороны.

Фейра посмотрела на одну из монахинь, которая копала землю в саду. С её шеи свисал простой шнурок с деревянными четками, на котором висел небольшой металлический крест, поблескивающий на солнце. Точно такой же подарила ей Корона Кучина, и она всё ещё носила его на груди, с миниатюрным пророком-пастухом, висящим на кресте. Она сняла брошь с кружевной шали и бросила её в колодец. Затем повязала шалью голову и повернулась к нему.